Первая в списке - Виткевич Магдалена

– Развестись? – удивленно повторила я. – Как это? С кем?

Кшиштоф удивленно посмотрел на меня.

– Подожди. – Он потянулся к шкафу, откуда достал синюю папку с надписью «PATI». – С Петром Шафранеком.

– С папой? – удивилась я еще больше. – Но… они давно развелись!

– К сожалению, нет. Твой отец уехал, и следы его в общем-то затерялись. Мы подали на развод, но случай, к сожалению, сложный. Мы не знаем о местонахождении твоего отца, мы даже искали его по тюрьмам, по психлечебницам. Это стандартная процедура. Маму допрашивали в больнице, из-за того что на суд она не могла явиться. Мы знали, что ей такой стресс противопоказан. Поэтому все наши дела шли медленно…

– Я нашла отца, – сказала я. – Теперь его зовут Петер Херб. Живет в Берлине. У него есть… жена и ребенок. Хотя, может, она вовсе и не жена ему? – Я пожала плечами.

– Наверное, живут в неформальных отношениях. Бывает… А вот его новое имя многое объясняет. Мама говорила со мной еще кое о чем. – Он вытащил вторую папку. – В частности, о завещании. Оно составлено у нотариуса. Ваш папа исключен из числа наследников. Впрочем, квартира и так полностью в ее собственности, потому что была куплена до свадьбы. Надеюсь, ваш отец достаточно обеспечен и не станет чинить препятствия в получении вами наследства.

– Наверняка не станет, он, по-моему, никогда не заботился о деньгах… Хотя, кто его знает, ведь столько лет прошло, – вздохнула я.

– Еще одно дело, которое мама обсуждала со мной, это чтобы я сделал все, чтобы ты получила опеку над Майкой после… ладно, ты уже взрослая девочка и скажу прямо – после маминой смерти. Конечно, это решение должно пройти через семейный суд, но там у него хорошие шансы.

– О боже. Как все это страшно звучит. Почему я думала, что мои родители в разводе? – Я раздраженно посмотрела на Филиппа.

– А ты когда-нибудь спрашивала об этом? – поинтересовался Филипп.

– Нет. А что спрашивать, если мне и так все было ясно.

– Не могла бы ты дать мне адрес отца? – вмешался адвокат Шульц.

Я кивнула.

– Густав-Мюллер-штрассе, шестнадцать, Берлин. Адрес тот же, но он сменил фамилию. Теперь он Петер Херб.

– Ну конечно. Херб, то есть трава… Ты разговаривала с ним? – спросил он. – Прости, что на «ты», но я так давно знаю Патрицию. Надеюсь, ты не имеешь ничего против.

– Нет. Конечно, нет.

– Мы вместе ходили в школу… – Он задумался. – Твоего отца я тоже знал…

– А почему развод так и не состоялся?

– Дело было сложное, твой отец не отвечал на повестки в суд. Назначили слушание как раз на тот день, когда мама поехала в больницу. Был только я. Заседание перенесли. На следующем заседании мама была, но Петра не было. Решили позвать свидетелей. Патриция некоторое время чувствовала себя более или менее нормально, но потом снова больница. Мы немного притормозили. Может, и зря. Я знаю, что ей это было важно… Я немного не готов к встрече с вами, простите. Если бы я знал, было бы иначе. – Он взял со стола визитки, одну протянул мне, а вторую Филиппу. – Давай договоримся… – он заглянул в свой календарь. – Может быть, во вторник, в пять часов?

Я согласилась.

– Я очень за нее волнуюсь… – задумчиво произнес он. – Когда-то она была мне особенно близка. – Но тут же встрепенулся и снова стал службистом, адвокатом Шульцем. – Это как в грамматике – давно прошедшее время. – И улыбнулся: – Извините, у меня еще один клиент.

Было понятно, что он не против еще немного поболтать, но пани Арлетта уже входила в кабинет.

Мы были у него еще несколько раз. Очень приличный мужчина. Разве что слегка суховатый, холодный, может быть, строгий. У меня было ощущение, что я разговариваю с доктором Хаусом, внезапно сменившим профессию. С Филиппом я еще пару раз ездила в Варшаву, на более длительное время. Это были чудесные эпизоды в череде печальных дней.

Когда мама на какое-то время возвращалась домой, Филипп приходил к нам. Мама очень его полюбила. Трудно было не полюбить его, видя, как я счастлива рядом с ним.

– Но ты будешь хорошо себя вести? – спросил он сразу после того, как предложил мне провести выходные в Варшаве.

– Не обещаю, – улыбнулась я.

– Карола. – Он посадил меня себе на колени. – Ты знаешь, что такое мезальянс? – спросил он серьезно.

– Да…

– Ну, вот видишь. Я не могу спать с незрелой женщиной, с такой, у которой нет аттестата зрелости!

– Ты же знаешь, если бы я очень захотела, ты изменил бы свои принципы за несколько минут?

– Знаю. И поэтому я очень прошу тебя – не делай этого.

– Надеюсь, от меня не потребуется докторская степень?

– Докторская не потребуется, аттестата хватит, – пробормотал он, целуя меня в шею.

– Знаешь, что я тебе устрою после выпускного? – Я обхватила его лицо и пристально посмотрела ему в глаза.

– Знаю. И с нетерпением жду этого.

Тот вечер в Варшаве был особенным. Мы провели вместе чудесную ночь. Вместе – в рамках дозволенного Филиппом.

– Может, с тобой что-то не так? – попыталась я поддеть его шуткой.

– Может, – улыбнулся он.

Мы лежали почти раздетые, прижавшись друг к другу.

– Не обманешь – я чувствую, что у тебя все в порядке, – возразила я.

– Просто… – Филипп гладил меня по волосам, щеке, плечам. – Просто я люблю тебя.

Это было то, чего я так долго ждала.

– Филипп…

Он посмотрел на меня как-то испуганно: а вдруг я не отвечу ему взаимностью?

– Я тоже тебя люблю. И спасибо, что ты есть.

Мне показалось, что я слышу грохот падающего с души камня.

Он покрыл меня всю поцелуями. В ту ночь я еще не раз слышала заветное признание. Это был один из самых счастливых моментов моей жизни. Я надеялась, что их у меня будет еще много. Тогда я очень в это верила.

– Я должен тебе кое-что сказать, – признался однажды Филипп. – Ты будешь злиться на меня.

Я испуганно посмотрела на него:

– Что ты натворил?

– Я был у него.

Я тогда училась в выпускном классе, сидела над математикой, которая в тот день совершенно не лезла мне в голову.

– У кого?

– У твоего отца.

– Филипп!

– Ты же знаешь, что я был в Берлине. И я просто почувствовал, что я должен это сделать.

– И что? Ты говорил с ним? – Математика вдруг перестала для меня существовать.

– Поговорил.

– И что?

– Я ему все рассказал. Я рассказал о вас, о вашей маме. Он приедет.

– Когда?

– Сейчас у него двухмесячный контракт, и до его окончания он не сможет никуда уехать.

– Сейчас – не сейчас, какая разница. Главное, чтобы не оказалось слишком поздно…

А сама подумала: даже если и приедет – изменит это хоть что-нибудь в нашей жизни, если он не общался с нами столько лет? Думаю, ничего не изменит.

Гданьск, 27 августа, больница

Я должна вам еще многое написать… К сожалению, мне все хуже и хуже. Сил нет совсем. Ина вам все расскажет. А может быть, папа вам расскажет. Но несмотря ни на что, помните, что я всегда буду любить вас. И я действительно надеюсь, что там, по ту сторону, что-то есть. И что я смогу вас, навещать. Хотя бы во сне. И что буду помнить, как Карола морщит лоб, когда решает задачу, и как Майка вдохновенно читает стишок в детском саду. Ведь если я не буду этого помнить, то какой же это рай?

Ина внимательно слушала мой рассказ. Ее лицо пылало.

– Теперь у меня есть все, кто в списке, – сказала я. – Папа, пан Кшиштоф, бабушка Зося и теперь ты.

– Карола, я помогу вам во всем, в чем у вас будет нужда. Жаль, что я не знала всего этого раньше… Но раз ты прочитала этот файл, значит… Когда мама умерла? – Ина смотрела на меня со слезами на глазах.

– Ты чё, совсем, что ли? – заорала я. – Кто сказал – умерла?! Я тебе хоть когда-нибудь говорила, что мама умерла? Я просто прочитала ее письма!

– Господи… – Ина выглядела так, будто кто-то окатил ее холодной водой. Она вся дрожала. – Патриция жива… Карола… Тогда чем я могу тебе помочь?