Затерянный остров - Джон Пристли

И вдруг, в одно прекрасное утро, когда забрезжил бледный рассвет, а «Гаргантюа» стонал и кряхтел уже потише, откуда-то вдруг высыпало множество людей — причем давно и хорошо знакомых между собой. Они ели и пили в столовой, в ресторане и в курительной, играли в игры и устраивали состязания, флиртовали, танцевали, надевали причудливые шляпы и разбрасывали конфетти; они ложились спать под утро, а до этого пили бокал за бокалом, заедая сандвичами и выкрикивая друг другу на ухо самые сокровенные признания. Уильяма они в свой круг не брали, и он чувствовал себя пожилым приживалом. Однако одно знакомство он все же завел, сдружившись с соседом по столу. Мистер Джулиус Тедальберг из нью-йоркской компании «Гард Буррастейн продактс» был бледным мужчиной неопределенного возраста, с грустным вытянутым лицом и размеренными, унылыми интонациями — что не мешало ему, ни в чем себе не отказывая, есть, пить и выкуривать сигар больше всех присутствующих. Уже через полчаса после знакомства мистер Тедальберг взял Уильяма под опеку, как старинного приятеля. Американец водил его с палубы на палубу, из курительной в курительную, рассказывая о конъюнктуре рынка, о делах «Гард Буррастейн продактс» (исполнительным директором которой он имел честь являться), о сухом законе, семейной жизни, разводах, политиканах, Париже, своей дочери-студентке и сыне-школьнике.

Солнце скрывалось попеременно то в тумане, то в мелком снеге с дождем, но это никого не огорчало, все кругом были заняты поглощением икры, сардин, оливок и соленых орешков, хлестали сухой мартини и двойные сайдкары и ложились все позже и позже, вываливая друг другу остатки сокровенных тайн. Уильяму казалось порой, что его — вместе с багажом и постелью — занесло на чей-то бесконечный день рождения. К этому времени он уже знал о мистере Тедальберге все, а тот, в свою очередь, даже не подозревал о Затерянном острове, урановой руде и П.Т. Райли, потому что стоило в курительной возникнуть золотистому сиянию, в котором мистер Тедальберг представал старинным закадычным другом, достойным разделить тайну, строгий голос в голове Уильяма заявлял, что уже поздно и пора спать.

Потом настало еще более прекрасное утро, когда «Гаргантюа» вдруг перестал стонать совсем, туман за бортом развеялся, и на горизонте открылась невероятная панорама из сверкающих серых башен. Мистер Тедальберг, подхватив Уильяма под руку, с гордым и растроганным видом показывал ему то на одну достопримечательность, то на другую. А еще он оказался неожиданно полезным. Уильям, совсем не знающий Америку и не подозревающий о прирожденном гостеприимстве американцев, думал, что дружеское расположение мистера Тедальберга развеется на подходе к Нью-Йорку вместе с туманом. Как бы не так. Мистер Тедальберг продолжал опекать Уильяма до и после таможни, подсказал адрес приличной гостиницы и настоял на том, чтобы еще раз встретиться вечером. Уильям принял помощь и любезное предложение с радостью. Мистер Тедальберг ему нравился — насколько может нравиться персонаж из потустороннего мира. При этом Тедальберг казался уже более настоящим, чем остальные и остальное, поскольку на смену вымышленному миру «Гаргантюа» пришел совсем уже невероятный город. Уильям словно перенесся из кресла бантингемского кинотеатра на экран. Весь день он взлетал и опускался на лифтах, шагал по гудящим каньонам улиц и, задирая голову, рассматривал крутые железобетонные утесы, склоны и сияющие фасады. Точно в назначенный час прибыл мистер Тедальберг и огласил — все тем же тихим и унылым голосом — предстоящую увеселительную программу. Так начался первый и последний вечер Уильяма в Нью-Йорке.

Сперва они отправились в подпольный бар — обычная темная подсобка — и пропустили по два огненных коктейля на брата. Затем перебрались в подпольный бар итальянского ресторана, сооруженный на скорую руку на заднем дворе. Там они поужинали — плотно, сытно, до отвала. Следующим пунктом программы значился дешевый бурлеск в центре города (в зал, к вящему восторгу Уильяма, нужно было подниматься на лифте). Представление состояло из сальных шуток, которыми обменивались три потрепанных комика-еврея, и выходов безразличных ко всему измотанных танцовщиц, постепенно разоблачающихся и являющих свои бледные прелести остекленевшим взорам причмокивающих клерков и складских рабочих. Борясь с бушующей внутри бурей, где несварение играло роль грома, а спиртное — молний, Уильям сидел как зачарованный посреди этого буйства афродизиаков, тогда как мистер Тедальберг смотрел совершенно бесстрастно, с некоторым научным интересом.

Выдержав примерно час, они перешли в немецкий подпольный бар — мрачная готика, бутафорские доспехи, имитация резьбы, — где под венские вальсы ревущая толпа завсегдатаев обливалась потом над кружками синтетического пива и разваренными сардельками. Раскрасневшиеся девушки неожиданно вскакивали с места и, подергавшись под музыку, заходились визгливым смехом. С самой крикливой из них Уильяма (окончательно его смутив) познакомил важничающий мистер Тедальберг, представив как землячку из Ноксвилла, штат Айова. Когда они выбрались из этого подпольного нюрнбергского бедлама на свежий воздух, к сияющим огням, было уже довольно поздно, однако мистер Тедальберг еще не выполнил намеченную программу, а смертельно уставший и довольно разочарованный Уильям не посмел признаться, что хочет спать.

Где-то между часом и двумя ночи они добрались до огромной спортивной арены Медисон-сквер-гарден — как раз к началу пятого дня шестидневного веломарафона. Несколько тысяч зрителей, теряющихся на бескрайних трибунах, таращили глаза, моргали, зевали и жевали в безжалостном свете дуговых ламп. Где-то на невидимом балконе наяривал духовой оркестр. Призраки в белых стюардовских куртках продавали арахис, хот-доги и мороженое. Из громкоговорителей несся какой-то хриплый рев, словно стальные гиганты корчились в последних муках и предрекали конец света. Мускулистые миниатюрные велогонщики сменяли друг друга в эстафете, кто-то спал у самой бровки трека, кто-то подставлял вытянутые ноги массажистам, остальные сосредоточенно и размеренно мотали круги по гоночной дорожке. Уильяму казалось, что он принимает участие в каком-то фантастическом обряде, круговое движение гипнотизировало. Время умерло: ни «поздняя ночь», ни «раннее утро» к этому часу не относились, ему вообще не было места в сутках. Уильям смотрел на все это, как попавший на дно морское смотрел бы на диковинных обитателей глубин. Голову словно накачали изнутри, веки налились свинцом, ноги гудели, во рту расстилалась пустыня с кактусами и обглоданными костями, но все это доходило смутно, едва уловимо. Он не веселился и не печалился, просто впал в глубочайшую прострацию.