Америка глазами заблудшего туриста - Сергей Иванов

Я пытался объяснить ему, что съезжать следует, когда есть куда и с чем, а не в его положении. Мои советы, поработать еще 2–3 недели, и лишь с пятью-шестью сотнями дергаться куда-то, — не воспринимались. Парень-пенсионер был аккуратно подстрижен, но морально и физически сломлен.

В Пашиной истории я видел Америку глазами незадачливого гостя из России. Грустно, но не смертельно. Можно и нужно сопротивляться. Жизнь в советской Сибири приучила его к иным ценностям и человеческим отношениям. Здесь же ценность номер один — Доллар, и все человеческие отношения круто замешаны на нём. До смешного просто: прилететь сюда из России или Украины и начать называть себя не Сашей, Лёшей, Максимом, а — Алексом или Максом, поменять одежку, «украсить» свою речь десятком английских слов, половина из которых нецензурные. Несколько сложнее — найти своё место в чужой жизни-марафоне, и в приемлемом для себя темпе и ритме двигаться к поставленным целям, оставаясь собой.

Паша, к этому моменту, не очень-то хотел и мог постигать что-либо. А тем более — приспосабливаться к новому языку, климату, иным ценностям и отношениям. Он просто и откровенно затосковал по друзьям и рыбалке в своей Сибири. Эти радости были далеки и недосягаемы, поэтому он регулярно связывался с женой по телефону; откровенно хныкал, выражая своё желание приехать к ней. Однако его всхлипы звучали более естественно, чем американизированный выпендреж советских суперменов: «Привет, это я, из Нью-Йорка, у меня всё О-Кей!»

А между тем, в столовой назревала очередная производственная необходимость. Во время обеденного перерыва нас посетил Игорь. Весь взмыленный, в замызганном чёрном фартуке висящем на голом, блестящем от пота и жира, хилом торсе. Православный крест тактично предательски исчез с его впавшей груди. Изолента на очках начала отклеиваться, кончик её болтался между глаз. Он был больше похож на работника ЖЭКовской живодёрни, чем на помощника повара.

Игорь жаловался, что с обеда пахает в неполном составе, без напарника. Уже дал знать шеф-повару, что после ужина, без привлечения дополнительных работников, он один не в силах всё перемыть. Кто может быть в лагере этими дополнительными работниками, мы хорошо знали.

Снова захотелось в Нью-Йорк. Долго ждать не пришлось. Закончив рабочий день, мы были сверхурочно приглашены на кухню. Аргументы наших хозяев были просты, — Надо! Ситуация требует. Скоро прибудут дополнительные работники, и тогда всё наладится, а сейчас…

Здравствуй, Грусть!

Рабочий день затянулся до часов двух ночи. То, чем мы занимались этой ночью, здорово напоминало армейскую службу, наряд на кухне. Подобными были и поставленные перед нами задачи, и немая, безрадостная покорность, с которой мы уткнулись в них. В армии это называлось воинской службой и обеспечивалось волей офицеров и прапорщиков, возведённой в закон. А здесь — работой, на основе материальной заинтересованности. И эту заинтересованность, уже третью неделю, босс услужливо придерживал у себя. Такая ситуация определенно не нравилось мне: коллективная немота коллег, режим труда и отдыха, услужливость нашего босса в хранении заработанных нами денег, — всё это вызывало беспокойство. Если у него на хранении подсоберутся ещё двух-трех недельные активы работников, то он, пожалуй, легко сможет уговорить нас не только работать по 20 часов в сутки, но и изучать талмуд, в свободное от работы время.

Туристическая программа складывалась паршиво. Надо бежать, пока дело не дошло до обрезания. Всё это уже когда-то было: в детском саду, школе, армии, университете. Везде, в той или иной степени, тебя пытались построить, приучить, убедить, обломать, поиметь.

Отрабатывая на кухне сверхурочную ночь, я расспросил Игоря о работе и быте в исправительном лагере. Удивлялся ему, как это он — «правозащитник» с трехлетним стажем лишения свободы, вляпался в это кухонное дело. А ведь гражданин не какого-то полупризнанного Израиля, а богатейшей супердержавы — страны, с редким культурным наследием, историческим опытом рабочего и профсоюзного движения… С разветвлённой сетью карательных «народных» органов, контролирующих это же движение. Прошёл ГУЛаг и медные трубы! Сохранил свои честь и достоинство, в прямом (от слова прямая кишка) и переносном смысле. И после всего, оказался на этой пархатой кухне. Прилетел из революционного города Свердловска (Ешуа-Соломон Мовшович Свердлов — революционер-тиран, начавший карьеру профессионального киллера с двадцатилетнего возраста), и приземлился в еврейском лагере в глубинке штата Нью-Йорк.

В этой случайности прослеживается горькая историческая ирония и наглядный пример мировой еврейской паутины.

— Та мне бы только подсобрать первые денежки, для раскрутки в этой стране, и тогда… Видал я в гробу весь этот ненормированный иудейский шабаш с их бесконечным жаренным чикеном (chicken), — строил планы Игорь.

Худо-бедно, общими усилиями, к двум часам ночи, поставленную перед нами кухонную задачу, мы передвинули до завтра.

А завтра, началось с уборки синагог. Лагерные синагоги начали функционировать и кто-то должен содержать их в достойной чистоте.

Занимаясь этим, мы обследовали все закоулки. На сцене, за занавесью, я обнаружил давно забытые хозяевами два катушечных магнитофона: Sony и Kenwood, с крепкими головками и сквозными каналами. Габариты и вес аппаратов не позволяли предпринять что-либо по их спасению в данный момент. Я ограничился лишь тем, что бережно очистил их от пыли и перенёс в дальний уголок, прикрыв тряпьём, прочь от глаз антихристов. Этими морально устаревшими динозаврами электроники, явно давно не пользовались и вряд ли будут. А у меня дома, всё ещё упрямо хранилась огромная музыкальная коллекция на магнитофонных катушках.

Но задуманная транспортировка безнадёжно устаревших для синагоги магнитофонов, в Новый Йорк, а затем — через Атлантический океан — в Новую Каховку, так и не состоялась.

После синагоги нам предложили почистить спортзал. В прежнем составе: я, мой земляк и таджик, перетащились со своим инструментом из синагоги в спортзал. Объект представлял собой полномерную баскетбольную площадку с деревянным полом, который следовало помыть. Мы прибыли туда во время перерыва в занятиях. У баскетбольных щитов с мячами резвились молодые хасиды. Появление троих, известных в лагере субъектов, с метлами и швабрами, следовало понимать, как «пора всем покинуть помещение». Прозвенел звонок на урок, и юноши разбежались по классам изучать своё единственно верное учение.

Перед началом чистки решили сделать разминку с мячом. Во время игры мы заметили оставленный кем-то на скамейке бумажник. Сомнений, что рано или поздно, кто-нибудь вернётся за ним, не было, и меня удивил нездоровый интерес моего земляка, с которым он кинулся к своей находке.