«Доктор Живаго» как исторический роман - Константин Михайлович Поливанов

находившиеся на фронте части продолжать боевые действия. Весной 1917 года отношения солдат и офицеров, а тем более генералов, максимально обостряются на фоне подстрекательств Советов депутатов и издаваемых Временным правительством указов, позволяющих отказываться от отдания чести, ношения погон и строгой формы, соблюдения формальных проявлений армейской дисциплины (ср. [Колоницкий 2001: 157–229]). В романе Живаго отмечает в цитировавшемся письме к жене: «Развал и анархия в армии продолжаются» [Пастернак: IV, 131].

В «Докторе Живаго» воплощением царящей в армии анархии и одновременно конкурирующих систем легитимизации новой революционной жизни становится вымышленная «Зыбушинская республика». Она была создана местным «мукомолом», который в юности переписывался с Толстым, а весной 1917 года, опираясь на дезертиров, с оружием в руках покинувших позиции, объявил о непризнании власти Временного правительства и об отделении от остальной России. После подавления бунта частью, верной правительству[86], местный исполком (новое учреждение революционной России!) поощряет митинги, на которые посылает и своих ораторов. На них идут споры о чудесах, связанных с организаторами этой «республики» дезертиров.

Драматическая история гибели комиссара Временного правительства Гинца, решившегося обратиться со словами «вразумления» к не сдающимся дезертирам, на подавление которых уже прибыло по железной дороге казачье подразделение, выполняет в этой части романа такую же функцию, как краткий приезд Гордона на фронт в предыдущей. Здесь концентрируются болезненные точки времени: передвижение воинских эшелонов, которым пытается препятствовать станционный телеграфист, сочувствующий бунтовщикам; казачий отряд, переходящий на сторону дезертиров; столкновение правительственного комиссара и «революционных» солдат, которые в его словах слышат посягательство на достигнутое революцией равенство, а в «правильной» петербургской речи — признак «шпионажа».

За этим эпизодом романа стоит реальная история гибели комиссара Временного правительства Юго-Западного фронта Федора Линде (1881–1917), убитого 25 августа 1917 года. Его история подробно описана в воспоминаниях генерала П. Краснова «На внутреннем фронте» в главе «Бунт III-й пехотной дивизии. Убийство комиссара Юго-Западного фронта Ф. Ф. Линде», на которую Пастернак, очевидно, и опирался в изображении внешности Гинца, его речи, обстоятельств его драматического столкновения с бунтующими и гибели.

Приведем несколько выразительных примеров, свидетельствующих об опоре Пастернака на воспоминания Краснова. 24 августа генерал получил по телефону известие о том, что солдаты отказались выполнять боевые приказы и что ими руководят агитаторы:

На переданное требование выдать этих агитаторов солдаты 444-го пехотного полка ответили отказом. Надо их заставить выдать. Командир корпуса считает, что достаточно будет назначить один полк с пулеметной командой.

Передававший мне приказание за начальника штаба корпуса полковник Богаевский добавил:

— Командир корпуса очень хотел бы, чтобы вы лично поехали с полком. Вероятно, все обойдется благополучно. Туда приедет комиссар фронта Линде, который все это и сделает. Вы нужны только для декорации. Солдаты должны увидеть часть в полном порядке.

Я назначил 2-й Уманский [казачий] полк[87], лучше других обмундированный, внешне выправленный, а главное, ближе расположенный к селению Духче. С полком, кроме командира полка полковника Агрызкова, пошел и командир бригады, смелый и решительный кавказец, генерал-майор Мистулов. В 7 часов утра я приехал в деревню Славитичи, где был полк, и нашел его в полном порядке. Люди были отлично одеты, лошади вычищены, но, объезжая взводы и вглядываясь в лица казаков, я встречал хмурые, косые взгляды и видел какую-то растерянность. Объяснивши казакам нашу задачу, я сказал им, что от их дисциплинированности, их бодрого внешнего вида в значительной степени зависит и успех самого предприятия…

В 10 часов утра мы прибыли в селение Духче, где нас ожидал начальник [3-й] пехотной дивизии генерал-лейтенант Гиршфельдт. Он направил казаков к пехотному биваку, приказавши окружить его со всех сторон, оставив одну сотню в его распоряжении. Вид уманцев, проходивших с музыкой и песнями, привел его в восторженное умиление. Смотревшие на казаков писаря и чины команды связи дивизии тоже, видимо, были поражены их видом и отзывались о казаках с одобрением.

— Настоящее войско! — говорили они. — Значит, есть, сохранилось!..

Я остался в штабе с Гиршфельдтом ожидать комиссара Линде [Краснов: 105].

Краснов вспоминал, что «Линде был тот самый вольноопределяющийся Л<ейб>-гв<ардии> Финляндского полка, который 20 апреля вывел полк из казарм и повел его к Мариинскому дворцу требовать отставки Милюкова» [Там же: 106]. Пастернак меняет описанный Красновым эпизод участия в апрельских волнениях на еще более «наглядный». Гинц «в феврале один из первых повел свою роту в Государственную думу» [Пастернак: IV, 137]. Краснов пишет о Линде: «совсем молодой человек», Пастернак о Гинце: «совсем еще неоперившийся юноша». Почти одинаково характеризуются особенности речи и внешний вид:

Манерой говорить с ясно слышным немецким акцентом, своим отлично сшитым френчем, галифе и сапогами с обмотками он мне напомнил самоуверенных юных немецких барончиков из прибалтийских провинций, студентов Юрьевского университета [Краснов: 106].

Ср.:

У комиссара был правильный петербургский выговор, отчетливый-преотчетливый, чуть-чуть остзейский [Пастернак: IV, 137].

Сходно описана и манера держаться:

Всею своею молодою, легкою фигурою, задорным тоном, каким он говорил с Гиршфельдтом, он показывал свое превосходство над нами, строевыми начальниками [Краснов: 106].

Ср. более разработанную характеристику у Пастернака:

Наверное, ему было неловко, что он еще так молод, и, чтобы казаться старше, он брюзгливо кривил лицо и напускал на себя деланную сутулость. Для этого он запускал руки глубоко в карманы галифе и подымал углами плечи в новых, негнущихся погонах, отчего его фигура становилась действительно по-кавалерийски упрощенной [Пастернак: IV, 137].

Пастернак следует за Красновым и в описании ландшафта, где обосновались «бунтовщики»:

Виновный 444-й полк был расположен в дивизионном резерве на небольшой лесной прогалине. Часть землянок была на прогалине, часть теснилась по краям прогалины в самом лесу [Краснов: 106];

Там за путями на несколько верст кругом тянулись лесные вырубки, на которых торчали заросшие земляникою пни, стояли наполовину растащенные штабеля старых невывезенных дров и разрушались землянки работавших тут когда-то сезонников лесорубов. Здесь и засели дезертиры [Пастернак: IV, 133].

Текстуальные совпадения можно заметить и в изложении речей, обращенных к солдатам, где полные пафоса слова о родине и революции соседствуют с оскорблениями слушателей:

Я почти дословно помню его речь.

— Когда ваша родина изнемогает в нечеловеческих усилиях, чтобы победить врага, — отрывисто, отчетливо говорил Линде, и его голос отдавало лесное эхо, — вы позволили себе лентяйничать и не исполнять справедливые требования своих начальников. Вы — не солдаты, а сволочь, которую нужно уничтожить. Вы — зазнавшиеся хамы и свиньи, недостойные свободы. Я, комиссар Юго-Западного фронта, я, который вывел солдат свергнуть царское правительство,