Карантин - Грег Иган

У каждого члена Канона свой ответ на этот вопрос.

Все они согласны только в одном – научно-исследовательский альянс, называющий себя Ансамблем, не что иное, как подделка и мистификация.

Сейчас, когда рядом нет Лу, виртуоза этой причудливой логики, я не уверен, что понял умственные извороты, подтверждающие такой вывод. Ансамбль не есть истинный Ансамбль – что за дурацкая казуистика?

И все же, если я почему-то смогу в это поверить, это тем самым станет правдой. Здравый смысл тут не помеха, ведь у меня нет определенной причины быть верным Ансамблю. Все что у меня есть – анатомический факт наличия в моей голове мода верности, а значит, подлинный Ансамбль – то, что я считаю подлинным Ансамблем...

Но это просто смешно, чистый вздор...

Я хожу взад и вперед по комнате, отчаянно пытаясь нащупать какую-нибудь аналогию, метафору, найти модель, которая поможет навести хоть подобие порядка в моей несчастной голове. Ансамбль не есть истинный Ансамбль. Но что такое истинный Ансамбль? То, что искренне считаю таковым.

Но это безумие! Если каждый член Канона будет решать этот вопрос, исходя из своих личных убеждений, наступит анархия.

И вот тут меня осеняет. Я замираю на полушаге, не успев поставить ногу на пол, и говорю сам себе вслух:

– Да здравствует Реформация!

Все встало на свои места.

В ряды Канона я вливаюсь постепенно. Время от времени Лу устраивает мне встречи в разных концах города с одним-двумя членами организации. Некоторые работают в МБР, некоторые в ПСИ, остальные не говорят, где они работают. Поначалу я не понимаю, зачем так рисковать, ведь на этих встречах мне не сообщают ничего нового. Лишь постепенно я осознаю, что все члены Канона обязательно должны знать друг друга лично – только так можно убедиться в том, что у всех нас есть мод верности.

Вообще это парадокс, что члены Канона могут по доброй воле встречаться, сотрудничать, даже просто беседовать друг с другом. Мы должны бежать от всякого единомыслия, как черт от ладана – у каждого в голове есть свой Ансамбль, и чужое мнение о, нем никого не может интересовать. Мы освободились от наваждения фальшивого Ансамбля, почему же теперь каждый не идет своим путем?

Потому что фальшивый Ансамбль не переделать в одиночку. Только все вместе мы можем надеяться что-то изменить.

В моей работе ничего не изменилось. Искушение открыться По Квай, рассказать ей о своих переживаниях и обо всем, что от нее скрывают, иногда становится почти непреодолимым – но только не на дежурстве, когда «Н3» наделяет меня неограниченным самообладанием. Приказы Чен теперь не властны удержать меня от рассказа о Лауре и МБР, но преданность Канону заставляет быть еще более сдержанным. Сначала это удивляет По Квай, но вскоре она теряет интерес к происшедшей со мной перемене и погружается в свое любимое чтение. Нашим вечерним спорам о квантовой метафизике и невидимых создателях Пузыря приходит конец. Когда я под настройкой, мне это безразлично, но каждое утро, придя домой, я чувствую странную глухую боль в груди, когда вспоминаю о пустоте пролетевших в сторожевом трансе часов, и никак не могу решиться включить сон.

Начинается вторая фаза эксперимента. По Квай снова в ионной комнате, но теперь она окружена со всех сторон кольцами гамма-камер высокого разрешения, а ее голова напичкана радиоактивной глюкозой и сигнализаторами нейропередачи. Приборы будут получать гигантское количество информации, но экспериментаторы увидят лишь некоторые ее фрагменты, наудачу выбранные компьютером.

– Нечто подобное делалось в эксперименте «Аспект» в восьмидесятых годах прошлого века – у них был задержанный выбор фотонов. Люнь получила что-то вроде усиленного неравенства Белла, которое утверждает, что корреляция между срабатыванием различных нейронов должна быть ниже определенного уровня, если наши предположения справедливы.

Технические подробности выше моего понимания, но суть дела я улавливаю сразу. Эксперимент не должен оставить камня на камне от моих надежд на то, что структуры, охлопывающие волну, могут играть и иную роль.

Выходит, мне придется смириться с ролью наследника тех, кто беспощадно истреблял все и вся во Вселенной? Я снова и снова раздумываю об этом, пытаясь как-то себя успокоить. Эволюция есть эволюция; взять, к примеру, динозавров – разве я когда-нибудь чувствовал себя виновным в их гибели? Кстати, если По Квай права, динозавры, возможно, никогда не существовали в привычном для нас смысле. Просто однажды появилось некое млекопитающее и сделало наше прошлое определенным и единственным, схлопнув все бесчисленные версии в уникальный путь эволюционного развития. Все это звучит столь же обнадеживающе, как и принципиально непроверяемые метафизические гипотезы типа: «А что, если Вселенная была создана сегодня утром, вместе с фальшивыми воспоминаниями в голове у каждого, а также с отлично подделанными археологическими, палеонтологическими, геологическими и космологическими свидетельствами всех событий, происходивших в течение пятнадцати миллиардов лет?»

Вот только гипотеза По Квай вполне поддается проверке. Поэтому мысль, которую страшно додумать до конца, все не идет у меня из головы.

На этот раз комната По Квай звукоизолирована. Даже если ей будет удобно вслух повторять получаемые результаты, мы избавлены от мучения их выслушивать. С помощью главного пульта управления Люнь, Лу и Цзе будут схлопывать состояние различных частей ее мозга. Я то и дело поглядываю на дисплеи, но все эти красочные гистограммы, нейронные карты, карты потенциалов понять совершенно невозможно, поэтому они меня нисколько не отвлекают.

По наивности я ожидал немедленных результатов, но поначалу все время уходит на вылавливание ошибок в программах, настройку приборов, восстановление навыков По Квай в управлении модом. На меня не обрушивается, как раньше, сплошной поток информации, и мне легко отключиться от всего, даже от разговора экспериментаторов между собой. Вот так и должна работать настройка. Я не знаю, какое решение примет Канон но поводу ценности этих экспериментов, пока что моя задача – служить фальшивому Ансамблю с прежним усердием, чтобы не вызвать ничьих подозрений.

Сменившись со службы и сняв настройку, я начинаю раздумывать над тем, не является ли Канон такой же абстракцией по отношению к реальной жизни, как Пузырь или как откровения квантовой онтологии. Может быть, на практике истинный и фальшивый Ансамбли так и будут неразделимы, а принципиальная разница между ними, столь очевидная для членов Канона, никак себя не проявит на практике? Ни Лу, ни кто-либо другой пока не говорили мне, что конкретно сделает Канон, если ему удастся установить контроль над фальшивым Ансамблем: У меня же пока слишком смутные представления об этих вещах, чтобы составить собственное мнение. В одном я уверен – По Квай следует знать о Лауре и о том, каким путем был создан ее мод. Меня удерживает только то, что я не могу предвидеть последствия такого шага.

Возможно, единственная задача Канона в том, чтобы сделать наше бесплодное диссидентство более ощутимым для нас самих. Возможно, мы будем строить заговоры лишь для того, чтобы убедиться, что мы на это способны, но на деле все сведется к одному – заговору послушания.

После ритуального ежевечернего осмотра квартиры я выхожу из спальни. По Квай говорит мне:

– Сегодня мы получили, в сущности, решающие результаты. Можно было бы их смело публиковать. Видите, как я научилась держать язык за зубами – ничего не сказала вам в ресторане.

– Поздравляю.

– С чем? Что я научилась молчать?

– С результатом.

Она мрачнеет:

– Не будьте таким сдержанным, мне это противно. Я же знаю, вы не хотите, чтобы наши предположения подтвердились. Разумеется, я не думаю, что вы будете резать себе вены, но хоть немного огорчиться вы можете?

– На службе – нет.

Прислонившись к дверному косяку, она вздыхает:

– Иногда я задумываюсь о том, в ком из нас остается меньше человеческого – в вас на службе или во мне, когда я размазана.

– Размазаны?

– Ну, когда волновая функция не стянута. Когда я нахожусь во множестве различных состояний одновременно. Это наш жаргон. – Она смеется. – Я войду в историю как первый человек, размазанный по собственной воле.

Я мог бы возразить ей, рассказав о Лауре. Молча я борюсь с искушением, и через мгновение оно проходит – слишком велик риск. Но можно попробовать осторожно закинуть удочку:

– По собственной воле – да. Но не могло ли подобное произойти с кем-нибудь из-за повреждения мозга?

Она кивает:

– Очень здравая мысль. Конечно, могло. Но дело в том, что человек не может вспомнить, что с ним произошло такое странное событие. При первом же контакте с кем-то, кто стягивает волну, остается единственный набор воспоминаний. Единственное прошлое.