Книга Холмов - Антон Карелин

— Ох… У тебя нет воды?

— Даже если бы была, какой смысл, гым-гым? Уж до смерти-то дотерпи.

— Даже если через полпальца умрешь, — прошелестела Анна, — сейчас от этого пить меньше не хочется. Ты просто забыл, что значит жажда, железяка.

Дмитриус не отреагировал на издевку, сказанную измученной, израненной подругой. Конечно, она была дико зла. Хотя бы от бессилия хоть как-то повлиять на свою судьбу.

— А где наши? — спросила Анна, заставив злобу уняться.

— Ушли в тень. Пытались и нас забрать, но не судьба.

У черноволосой немного отлегло от сердца. Пусть и не все, но Лисы выцарапали себе еще один день. Избежали еще одной смертельной ловушки судьбы, и будут дальше мчаться по своему извилистому пути. Да и Дмитриус скорее всего выживет, не так-то просто его уничтожить.

Опустошение в груди хоть частично сменилось теплом, хотя все равно было горько. Они столько пережили за последние месяцы, из таких историй выбирались! Но выбирались не все. На равнине Мэннивея, над полноводной Тепрой стоит высокий, покрытый лесом утес — Ветряная гора. С голой вершины открывается потрясающий вид, Лисы обнаружили его случайно, когда прятались от погони и забрались наверх по крутому склону сквозь густой, непроходимый лес. Но встав наверху лагерем, влюбились в это место, оно стало их тайным убежищем. Там ханта хоронила своих мертвых, и три могилы одиноко стояли наверху, обдуваемые ветрами. Теперь их станет четыре.

Может ли быть могила у той, кого заберет безумный бог? Останется ли от Анны хоть что-то, хотя бы тело, изуродованное зверьми? Хоть что-то, с чем смогут попрощаться друзья?

Милосердная Матерь, как же не хотелось умирать… Как хотелось пожить еще, пить сокольский эль, кричать под дождем, отчаянно драться и побеждать, обнимать кого-то надежного, к кому можно повернуться спиной — и чувствовать жадные поцелуи на своем теле. Анне ужасно нравилось, когда ее хотели, когда за возможность обнажить ее и подмять под себя, усмирить, пусть хотя бы в постели, достойные мужчины готовы отдать что-то значимое, сделать что-то решающее — когда она становилась причиной событий. Так уже было, и, боги, как хотелось, чтобы это когда-нибудь произошло снова!

Черноволосая глухо застонала и утерла слезы. Неисцеленные раны страшно болели, несмотря на мази Алейны, несмотря на бережную и крепкую перевязку. В голове мутилось от проливня сон-травы, Анну уже второй раз за день мучала ожесточенная битва между равнодушной слабостью и взбудораженным адреналином, обуявшая с ног до головы. Организм изо всех сил хотел вырубиться, кануть в темноту, но в десяти разных местах дергались нарывы боли, а внутри ходила волна страха и надежды: «А может!.. Ну, может быть!..»

Вдобавок, перевязи зудели и чесались, как адовы прыщи (а тем, кто не знает, что такое адовы прыщи, лучше и не знать), поэтому Анне захотелось отрастить когти и разодрать себе тело в агонии, ускоряя смерть. И кстати, она как-то раз ненадолго побывала химерой с когтями, клыками, светящейся шерстью и перьями, с яростным рыком, повергающим друзей в панику, а врагов в бегство. Поэтому знала, о чем речь. В любом случае, Анна была готова уже практически на что угодно, лишь бы прекратить безумие, царящее снаружи и внутри.

Медвежий рык смешался с ужасным, бередящим сердце козлиным блеянием, вот странное сочетание, два зверя рвались внутрь: остервенелый козел вибрирующе орал и бил копытами и рогами, медведь пытался продраться, вгрызаясь, вскребываясь в уставшие бревна. Безнадежно, будь они единственными и первыми — но, когда такие удары уже пять минут наносятся живой лавиной со всех сторон, даже окованная бревенчатая броня на железной раме начинает трещать.

Анна слышала, как ходят бревна в раме, как гнется железо, лопаются и вылетают заклепки, отгибаются обшивочные листы, и ей вдруг стало ясно, что она погибнет не от копыт или разверстых пастей, а просто от бревен, одно рухнет и вдребезги разобьет череп, другое сломает спину, третье раздавит грудную клетку. Как-то так.

Она слышала, как гибнут кричащие звери, врубаясь, вминаясь, остервенело и бессмысленно вгрызаясь в толщу бревен, ломая голову в ударах о стену — а в большинстве своем, умирая под копытами и когтистыми лапами себе подобных. Кажется, повозка была уже до крыши погребена в живом, ворочающемся месиве звериных тел. В местах, где безумное стадо отодрало куски обшивки, сквозь ходящие ходуном бревна стала сочиться кровь. И без того душная, пропитанная страхом темнота заполнилась горячим и липким запахом смерти.

— Не могу, — прошептала Анна, почти теряя сознание. — Не могу.

Она вскрикнула от боли, но встала, взялась за скобы в стене — и полезла наверх.

— Рехнулась? — спросил Дмитриус, но кажется, в ровном голосе ходячего доспеха отобразилось сочувствие и понимание.

— Да, — рявкнула Анна, сплевывая вкус крови изо рта. — Хочу на воздух. Хочу быстрей.

Он помедлил, соображая. Одной рукой подсадил Анну, а другой зазвенел цепью, открывая люк.

— Прощай.

— Прощай.

Воздух хлынул в броневагон вместе с солнечным светом. Носящиеся сверху тени превратили сноп света в калейдоскоп. Анна поневоле хмыкнула, подумав, что любой ребенок отдал бы за такое зрелище душу. Такое увидишь раз в жизни, даром, что этот раз будет последний.

— Аааа… — заревела она от боли, подтягиваясь и выползая на крышу. Разгибаясь, шатнулась от слабости, но устояла. — Боги, какая…

Она не смогла сказать «красота», глядя на трехметровый вал живых и мертвых окровавленных тел, почти достигший крыши. На двадцатиметровое месиво, шевелящееся кольцо вокруг броневагона, и на сто метров во все стороны, заполненных мечущимися стаями и стадами, не способными прорваться внутрь. На реющие вихри птиц, ждущих, когда броневагон распадется.

Это было ужасно, но завораживающе. А дальше все стало еще красивее и ужаснее, неимоверно красивее и ужаснее.

— Ну?! — заорала Анна. — Давайте!

Увидев ее, лавина снизу и крылатые вихри сверху пришли в единое, взаимосвязанное движение, беснующийся мир вздрогнул, переосознав свой миропорядок — и ринулся всем скопом на нее. Словно стая пираний, скользящая к жертве единым, слитным порывом, разношерстные звери и птицы, волна за волной, бросали свои тела в черноволосую — движением лап, взмахом крыльев, прыжком. Словно многосуставный механизм огромной сложности, живые жернова смыкались в одной точке пространства-времени, и там замерла она.

Анна смотрела, как во сне, на рвущихся к ней ощеренных волков, варгов, гиен, медведей, оленей и лосей, страшных одинаково. Их тела, мокрые от крови, истерзанные, израненные, топорщились всклоченной шерстью, лики искажены бешенством, глаза выпучены, рты раскрыты и ощерены в крике. Она не смогла закрыть глаза и оторваться от зрелища, пробирающего до потрохов.