Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

продать зверя, отвезите клетку в дом моего отца, чтобы он его увидел. И тогда я смогу сказать: «Отец, это была не мантикора, а пантера. Вот она, перед тобой». И я смогу похваляться своим открытием. – Потом я продолжил: – Таким образом я завоюю уважение отца, восхищение друзей и славу среди сенаторов. И тогда через несколько лет, когда начнут составлять список будущих кандидатов в магистраты, все скажут: «Ах да, конечно, Марк Туллий – тот самый юный лев, который поймал живую пантеру!» Понимаете ли вы теперь, что для меня существуют вещи, гораздо более ценные, чем деньги?

Я увидел, как заблестели их глаза. Их мир сильно отличался от моего, но, как это ни удивительно, именно эта разница в происхождении приводила к тому, что наши интересы дополняли друг друга. Я протянул им раскрытую ладонь:

– По рукам?

Чувствовалось, что они готовы согласиться, но тут голос за моей спиной произнес:

– Послушай, доминус, все ваши переговоры основаны на ошибке, такой же огромной, как влагалище Венеры. Потому что животное, о котором вы ведете переговоры, – это не пантера.

– А это кто еще такой? – заорал Бальтазар.

Голос принадлежал Куалу. Если бы я заткнул ему глотку, братья Палузи почуяли бы неладное и подумали, будто от них что-то скрывают. Мне хотелось показать, что меня можно считать честным союзником, и лучший способ этого достичь состоял в том, чтобы позволить пастуху свободно рассказать о своем приключении.

Итак, юноша начал свое повествование, и, хотя все мои рабы, Сервус и Ситир все это уже знали, мы сели в кружок с братьями Палузи и их людьми и стали его слушать. Даже колодец, казалось, насторожился и внимал рассказчику.

Куал в первую очередь указал на детали, которые противоречили гипотезе братьев Палузи, а таких было немало: у пантер на коже не бывает чешуи; на морде зверя, которого он видел, просматривались почти человеческие черты; на его овальном сером черепе не было ни одного волоска; когда чудище разевало пасть, в ней виднелись три ряда зубов – целых три! Кроме того, до его появления послышался странный шум, словно целое стадо быков, огромных, как Апис[38], втягивало ноздрями воздух одновременно. И наконец, увиденное им животное выползло в клубах голубого пара из норы в земле, которую пастух называл Логовищем Мантикоры. А разве пантеры могут появляться из-под земли?

– Зверь не жил в этой норе, а просто спрятался там, – сказал Бальтазар, брат с пучком на затылке, обладавший более решительным характером.

– А ты уверен, – спросил Адад, – что он появился в голубом облаке, которое исходило из дыры?

– У меня нет сомнений, потому что так оно и было.

– Тогда, если все случилось, как ты говоришь, между зверем и твоими глазами расстилалась пелена тумана, – заметил Адад. – Как же ты можешь уверять, что у него была чешуя?

– Ну, мне так показалось, – засомневался Куал.

– Показалось? Послушай, что я тебе скажу: у черных пантер блестящая шкура, и, если эти пары́ были влажными, шерсть зверя наверняка блестела еще сильнее, почти как чешуя.

Братья всегда действовали слаженно, словно два колеса на одной оси.

– А можешь ли ты с уверенностью сказать, что морда твоего чудовища была похожа на человеческое лицо? – продолжил допрос Бальтазар, приняв эстафету Адада.

– Нет! Она была гораздо страшнее!

– Само собой разумеется, потому что это была огромная кошка! – воскликнул Адад. – Куал, мне приходилось смотреть в глаза этих зверей на небольшом расстоянии, и они внушают ужас. И знаешь, почему мы их так боимся, Куал? Потому что тысячи поколений этих животных ели людей. И от страха ты увидел не просто зверя, а нечто больше.

– Великолепное объяснение! – вмешался в разговор я. – Теперь ты сам видишь, Куал. Братья Палузи – очень опытные охотники, поэтому теперь ты можешь ничего не бояться и отвести нас к твоему знаменитому Логовищу Мантикоры, где нас поджидает черная пантера, и они ее поймают.

Куала эти доводы, казалось, совсем не убедили, но решения принимал не он. Я обернулся к братьям:

– Ну что? По рукам?

Они все еще сомневались. Два брата со своими спутниками удалились шагов на двадцать от колодца и встали в кружок, чтобы обсудить ситуацию между собой. Очень скоро два брата обратились ко мне.

– Мы согласны, – сказали они. – Но при условии, что ты обязуешься отвезти нас в Рим и улаживать все дела, как ты нам обещал, пока мы не продадим зверя.

Почему бы и нет? Возвращение в сопровождении пунийцев только прибавило бы мне славы. Я немедленно согласился. На глазах у всей экспедиции они протянули мне руки, раскрыв ладони, в знак заключения договора. Я пожал их, но пустился на уловку, которую знают все патриции: после рукопожатия я обнял сначала Адада, а потом Бальтазара и поцеловал каждого в обе щеки.

Тебе, Прозерпина, это может показаться просто выражением сердечности и дружелюбия, но этот жест означал нечто большее. В нашей древней и прогнившей насквозь Республике таким путем патриции соглашались принять под свое покровительство плебеев, которых с этого момента защищали. В обмен на заступничество те должны были им подчиняться и верно служить. И братья Палузи прекрасно это знали и потому выпучили глаза, как прохожий, который неожиданно обнаруживает, что у него украли кошелек.

Я прекрасно понимаю, что в затерянных краях к югу от Утики эта хитрость большого значения не имела. Но дело было сделано. Так я показал обеим группам, что главный в экспедиции я, а не они, и до самой ночи того дня пребывал в отличном настроении.

Как ты могла убедиться, Прозерпина, в мире до Конца Света принадлежность к знатному роду давала тебе сто очков вперед: благодаря моему положению я превратил братьев Палузи в своих клиентов[39], мои надежды на успех и шансы добиться значимого положения в обществе росли с головокружительной скоростью, и при этом охотники выполнят всю работу за меня. А именно – поймают пантеру. И какой ценой я добился своего? Нельзя считать большой потерей смерть одного раба, которого к тому же нетрудно было заменить, потому что у меня оставалось еще четверо. Все вышло как нельзя лучше! Да, я понимаю, Прозерпина, мой восторг объяснялся жестокостью моего сердца, но римские патриции размышляли именно так.

Кроме того, моя радость была преждевременной. Я забывал о том, что нахожусь в Африке, а в Африке судьба человека подвержена переменам, слово зависит от резких и неожиданных движений какого-то странного маятника. Твой мир в одно мгновение ока превращался из Africa felix в Africa atrox[40]. И вот как