Гулящая - Панас Мирный

Сейчас Христя вместе с Горпыной от души посмеялись над тем, что еще недавно доводило ее до слез.

– Тебе везет в любви! – смеялась Горпына, завистливо поглядывая на свою подругу.

– Желаю и тебе того же! – весело отвечала ей Христя.

– Не хочу, не надо! – Горпына замахала руками. – Старый, женатый! А ну его в пекло! Осиновый кол ему!

Побагровев, как сафьян, Горпына залилась смехом. А Христя начала передразнивать пьяного Загнибиду.

Так они еще долго смеялись и шутили.

Христя собиралась на часок к подруге, а вернулась только вечером. Солнце село, пурпурным заревом пылал закат, потемнел небосклон; над селом опускались сумерки. По улицам, тяжело ступая, возвращалось домой стадо: бежали свиньи, овцы. Хозяйки зазывали свою скотину во дворы. Перед наступлением ночи в селе было шумно, суетливо. И каким радостным кажется это все Христе! Как в летний зной путник жадно припадает к струе родника на дне глухого овражка, чтобы утолить мучительную жажду, так Христя жадно ловила знакомые с детства звуки сельских буден.

Около кладбища Христя заметила фигуру хлопца. Он шел неторопливо, понурившись, словно что-то разыскивал на земле. Христя присмотрелась внимательней: походка знакомая, одежду тоже будто видела, а парень ровно незнакомый. Кто бы это мог быть? Его заострившееся, похудевшее лицо напоминало чем-то Федора. Неужели это он?

– Федор! – окликнула его Христя.

Парень словно испугался: он вздрогнул, поднял голову, оглянулся и, сгорбившись, снова медленно побрел дальше.

«Не узнал», – думала Христя, возвращаясь домой. Незаметно подкравшееся чувство досады овладело ею. «Неужели я обозналась? Нет, нет, это был Федор. Только что же с ним стало? Никогда я его таким не видела... Исхудал, опустился!»... До самого дома не оставляли ее мысли о Федоре.

Около своего двора она встретила мать.

– Вот это так! Пошла на часок, а проходила до вечера, – укорила ее Приська.

Христю охватила тоска. «Спятила я, что ли? – подумала она. – Приехала к матери и сразу же пошла шататься, незнакомых парней высматривать...»

– А Одарка ждала, ждала тебя... И Карпо приходил. Долго сидели, тебя поджидали. Перед вечером Одарка опять забегала... «Нету?» – спрашивает. «Нет», – говорю. «Видишь, – говорит, – какая она: как по чужим, так на весь день готова, а ко мне и в хату не заглянула».

– Да я и сама не рада, что пошла, – сказала Христя.

В хате ей стало еще тоскливей. Мать несколько раз начинала разговор, но он как-то не клеился: то Христя промолчит на вопрос, то ответит не то... Когда совсем стемнело, она легла спать. Но сон убегал от ее изголовья. Сквозь маленькие оконца в хату струится ночной сумрак; звезды, словно искры, мелькают в темноте. Тихо-тихо...

Христя лежит и думает. Думы нескончаемой чередой плывут в ее голове. Ей кажется странным, что она дома. Только что была в городе, и вот сейчас – дома. Она вспомнила свой разговор с Горпыной. Много лишнего она наговорила. И зачем это нужно было? Что, если Горпына не удержится и разнесет по всему селу? Нет, Горпына не такая: она никому не скажет. А если?... Христя может тогда выдать и ее тайны. Но кому? Кто ее знает в городе? Разве хозяйка? А что теперь делает хозяйка? Отдыхает, верно. Хотелось бы увидеть ее. Всего только день не видела, а уж так соскучилась. А что, если вернулся хозяин и ругает ее за то, что она отпустила Христю? И ей даже померещились голос хозяина, сердитый взгляд, бранные слова. Господи! Уж лучше бы вернуться!

Сердце Христи тревожно забилось. И тут снова вспомнился Федор – весь его измученный вид, опечаленный взгляд. До поздней ночи ворочалась Христя, пока благодатный сон не успокоил ее.

С грустными мыслями уснула Христя и проснулась с безрадостными. Она видела дурные сны, но не могла их вспомнить. Тяжелое предчувствие заставило усиленно биться сердце, неясная тревога овладела ею. Она умылась, принарядилась, а чувство это росло и ширилось. Тесной и неприглядной кажется ей хата, да и все село стало будто меньше, вид у него унылый, заброшенный, словно пожар опустошил его. Она с радостью сейчас бы уехала отсюда. А сегодня суббота, и только завтра после обеда она уедет... Такая тоска ее охватила, так тяжело на душе!

– Что ты грустишь, дочка? – спрашивает Приська. – Ты бы пошла к Одарке.

Христя собралась, пошла. Только и у Одарки ей не лучше. Детвора шумит. Одарка ее расспрашивает, а ей слово трудно вымолвить; мысль о городе не дает ей покоя. Вскоре пришла мать. Она беседует с Одаркой, а в сердце словно змея впилась и жалит, жалит...

– Уж я, мама, сегодня, должно быть, уйду, – сказала Христя, когда они вернулись домой.

– Отчего ты так спешишь, дочка? Отпросилась до понедельника, а уж сегодня хочешь идти. Неужели так быстро надоело у родной матери?

– Я и сама не знаю, что со мной... Так мне тяжело, так тяжело... Сердце щемит чего-то... Все кажется, что хозяин вернулся.

– Так что? Разве ты по своей воле пошла? Тебя же отпустили. И не насиделась я с тобой, не наговорилась, не нагляделась на тебя, – жалобно произнесла мать.

Христя вытерла слезы. Она ничего не сказала матери, но решила завтра ранним утром двинуться в путь.

И свое решение Христя выполнила. На следующий день она встала еще перед рассветом, собралась, попрощалась с матерью и ушла. Приходила Одарка, забегала Горпына звать ее на гулянку, заходили еще несколько девчат, но застали только заплаканную мать, а Христя была уже далеко.

– Чего ж она так быстро собралась? – удивилась Горпына. – Говорила, что останется до понедельника, а сегодня убежала.

– Убежала... убежала!..

«Примчалась – словно огонь и как дым растаяла...» – думала Приська, обливаясь горькими слезами.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Когда поднялось из-за горы солнце и осветило бескрайние просторы полей, покрытые, словно слезами, утренней росою, Христя уже была далеко от села. Перед ней распростерлись зеленеющие нивы, позади в сизом тумане затерялось село. Христя ни разу не оглянулась на него. Смутные и тревожные предчувствия гнали ее вперед. Там, вдалеке, за этим морем света, за полями и лесами, стоит дом ее хозяев. «Все ли там хорошо? Вернулся ли хозяин с ярмарки? А что делает хозяйка?» Сердце так ноет, так томится... Ох, скорее бы добраться!

Христя все ускоряет шаг. Не заметила, как кончились марьяновские поля и перед ней очутился мостик на Гнилом переходе – он как раз на половине дороги. Был полдень, солнце стояло в зените. «Еще рано, – думает Христя. – Дойду до Осипенковского хутора, отдохну, напьюсь воды и проведаю Марью. Как-то она там?»

Воспоминания о Марье на некоторое время отвлекли ее от мыслей о городе. Но ненадолго... Может, Марьи нет... а может, она ушла в город... «Опять город! – подумала Христя, и что-то горькое и гнетущее заполнило ее сердце. – Ну, чего это я?» – подумала она, вытирая внезапно набежавшую слезу. И снова заторопилась.

Вот и Осипенковы хутора. Что-то торчит среди Марьиного двора; оттуда доносится громкий крик. «Видно, свекровь расходилась. Неловко и заходить», – думает Христя, замедляя ход. Она не ошиблась: это действительно кричала Явдоха на маленького человека, сидевшего на завалинке.

– Говорила: учи шкуру! Бери палку и бей! Так жалко тебе? Вот и дождался... Она тебе и поднесла. – И, сделав обеими руками шиш, Явдоха ткнула ими в глаза маленькому человеку.

Тот сидел понурившись и не проронил ни слова в ответ.

– Молчишь? Молчишь? – снова затараторила Явдоха. – И что ты за человек? Если б ты ей раз-другой намылил шею, она б тебя уважала, почитала! А ты – как воск мягкий! Точь-в-точь покойный отец... Того хоть я в руках держала... А ты что? Тьфу!.. Теперь вот и сиди, как сыч, и жди, когда она вернется... Дожидайся!

– Ну, чего вы привязались ко мне? – грустно сказал ей сын. – Кто же, как не вы, выжили ее своей грызней?

– Так я виновата? Родная мать? Это благодарность матери, что научила тебя уму-разуму? Я ее выгнала? Что ж я – собака, по-твоему?

– Я не говорю, что вы собака, а зачем вы ругаетесь? День не пройдет без того, чтобы вы ее не грызли, ни на минуту не оставляете человека в покое!.. Только и ждешь: вот-вот опять поднимете бучу! Разве в таком пекле, прости Господи, проживешь? Камень – и тот не выдержит...

– А что ж, по-твоему, смолчать ей? Какой-то поганке? Кто она такая? Что она нажила, в дом принесла? В чужом хозяйстве да еще заправлять будет? Нет, не дождется этого! Велика беда, что она ушла бродить... Подумаешь – горе! Ей не впервые в бега подаваться... Такую и взял...

– Да вам-то что?

– Что? Что? – надрывалась старуха. – Эх ты, дурная голова! Да как же стерпеть, что она насмеялась над нами, над тобой, дурнем! Где это видано, чтобы жена жила с мужем врозь? Я бы ее, поганую такую, через полицию заставила домой вернуться... Я б ее, как собаку, на целый месяц к столбу привязала... каждый день бы ремнем потчевала! Я бы из нее выбила городские замашки! А он еще спрашивает – мне что? Тьфу на твою дурную голову! – И, сердито плюнув, старуха ушла в хату. Сидор только развел руками и снова поник головой.