Русский крест - Святослав Рыбас

"Все", - ответила взглядом Нина и сказала: - Я в Харькове одного попа встретила, необыкновенный был пьяница и развратник. Сизый нос, красная физиономия...

"Что мне до харьковского попа!" - с тоской смотрел Судаков.

- Он дошел до того, что катался на свинье, - продолжала она. - Это переполнило чашу терпения. Доложили архимандриту, вызвали попа на правеж. Архимандрит спрашивает: " Как ты посмел дойти до такого цинизма, ведь ты слуга Божий, строитель Божиих тайн?" А поп отвечает: "Да я циник и пьяница, но как только я надеваю ризу и становлюсь перед ликом Божиим, тогда все нечистое спадает с меня, тогда снисходит на меня благодать и я, как апостол, горю в священном огне. Тогда я чистый и безгрешный слуга Божий".

- Что нас ждет? - спросил Судаков. - Если мы с тобой не свидимся на том свете, то знай... - Он запнулся, как будто колеблясь, говорить или не говорить.

Нина подумала: "Сейчас признается". Она заволновалась, увидела в этом обрубленном мужчине юного офицера с безгрешным открытым лицом, каким он был несколько лет назад и каким, не будь война, оставался бы до сегодня. Судаков медленно повторил:

- Если не свидимся, то знай...

Она понимала, признание ей ни к чему, но ждала. Снова тени встали у него за спиной. "Господи, ты все испытываешь меня, " - мелькнуло у Нины.

- Я тебя найду и на том свете! - сказал Судаков и усмехнулся: - Там я буду с двумя ногами.

Его усмешка показывала, что он тоже все понимает и не поставит ее в трудное положение.

* * *

Этот честный чиновник Меркулов был патриотом, как и каждый русский чиновник. Он готов был терпеть невзгоды, спать на походной кровати без подушки, лишь бы вернуться в привычную жизнь и раздавить державной силой врагов. Враги - это, конечно, красные, но еще больше - это сидящая на двух стульях интеллигентщина, это спекулянты, кооператоры, банкиры, татарские националисты. Он чувствовал, что после Новороссийской жуткой эвакуации, которая его жену и детей выбросила куда-то в Египет, в Крыму правят две противоположные силы - державная сила армии и алчная сила денежного мешка. Армия вопреки воле англичан сражалась, а денежные тузы, обласканные Кривошеиным, ослабляли ее, и это выдавалось Кривошеиным перед французами как демократия. Но зачем демократия простому народу, если от нее только растет дороговизна?

Меркулов знал, что никакой демократии на самом деле нет. Лавочка, именуемая этим красивым словом, платила Кривошеину и другим высшим чиновниками валютой, а Меркулову - грошовыми "колокольчиками". Различие было разительное. Но еще разительнее - это разорение русской державности друзьями-французами, они вывозят в Марсель все, от хлеба до табака, нисколько не заботясь, чтобы в Крыму заработала бы хоть какая-нибудь промышленность. Вслед за ними и русские капиталисты распродают за валюту клочок родной земли, все это называется свободой.

Зачем такая свобода, когда она превращает Россию в Сенегал?

Выхода не было. Честный чиновник Меркулов лично видел и слышал в Мелитополе, в ставке Главнокомандующего, как Врангель - длинный, сухой, в черной черкесске, кричал в отчаянии генерал-квартирмейстеру Коновалову:

- Где же мне взять честных толковых людей? Где они, Герман Иванович? Где найти?

Меркулов не ведал, чем допекли уверенного в себе Петра Николаевича, но одно знал точно: людей тьмы, а работников нет. Даже приказ о земельном законе распространяется по цене в сто рублей с черепашьей медлительностью и безмерным канцелярским идиотизмом. И это закон, которым хотят привлечь народ! И это тогда, когда красные бьют поляков!

Сенегал, натуральный Сенегал, прости Господи. Только вечная сила, всегда спасающая и кровопролитная, может тебя взнуздать. Ее нынешнее имя Кутепов, Александр Павлович Кутепов, командир добровольцев. Это он первым заявил Деникину, что после Новороссийска не верит ему. Это он вешал в Симферополе забастовщиков, несмотря на либеральную политику Кривошеина. Это он потребовал от Врангеля строгих мер против "Донского вестника", и поэтому был суд над донскими генералами Сидориным и Кельчевским.*

Страшная сила Кутепов! Но с ним легко. С ним можно обходиться без людей, которых вечно нет. Достаточно только подчиняться его силе.

Вот так рассуждал чиновник Меркулов после ухода коммерсантки Григоровой. У него было и свое горе - мучилась в Египте жена с детьми. И спасти их он не мог: въезд семей в Крым был ограничен. Только державная мощь могла вернуть их. Или чудо.

Тут его позвали к Тверскому на совещание. Сейчас Тверской занимал пост управляющего ведомством внутренних дел, а в недавние; времена был помощником главноначальствующего Черноморской губернией, заведовал эвакуацией Новороссийска.

На месте Врангеля Меркулов ни за что не стал бы держать этого эвакуатора.

- Надо сбить дороговизну! - потребовал Тверской. - Выбрасывайте на рынок побольше дешевого хлеба. Дайте наконец обывателю почувствовать преимущества нашей политики.

Меркулов слушал и думал: "Ты-то получаешь во франках!"

- Вытесняйте из Таврии всякого рода купцов и кооператоров! - призвал Тверской и велел Меркулову доложить об этом.

Меркулов мог доложить об этом и так и этак, по-хорошему или по правде, в зависимости от обстановки.

- Интенданство не справляется, - сказал он правду и смягчил:

- Не совсем справляется.

Тверской замахал рукой, как будто погрозил. Наверное, ему хотелось какого-то чуда.

И Меркулов преподнес ему чудо.

- В Скадовске военные повесили кооператора, - сообщил он.

- Что за чушь? - остолбенело вымолвил Тверской. - Я ничего не слышал!

- Повесили, Сергей Дмитриевич, нас не спросили, - сказал Меркулов, не зная, оправдываться или Тверской сам поймет.

- Не вовремя! - буркнул тот, выдав свои чувства. - Что скажут французы?

На совещании все были свои, настроенные патриотически, без снисхождения к экономической безнациональной анархии, но даже этих закосневших в казенном мышлении чиновников обожгла жестокость казни. Они предпочли бы ничего не знать. И к тому же - союзники, Европа! Что за казни египетские?

Но спустя минуту совещание переползло с этой болезненной темы на другую, оставив кооператоров бороться с интендантами, контрразведкой и остальной армией в равной честной борьбе.

Горькое воспоминание охватило Меркулова. "Вот по твоей воле мы, наверное, скоро погибнем", - донесся до нега голос жены.

На самом деле это был не голос, а письмо. Он знал его наизусть. Оно тоже саднило ему душу, к нему он возвращался, как к мучительному покаянию.

В голове у Меркулова проходили страшные видения: полный больными пароход, дети, придушенные корью и сыпняком, тюрьма в Каире, где раньше сидели пленные турки.