Училка и мажор - Юлианна Орлова

так сильно, что кажется, она сейчас лопнет под таким прессом. Пьет и смотрит на меня. Не моргает. Неужели боится?

—Я сейчас уйду, но чуть позже мы поговорим, ладно? Обещай не брать дурного в голову и тяжелого в руки.

Влащенко удовлетворённо кивает, может даже облегченно выдыхает, или просто все это время не дышала и теперь довольно глотает воздух. Не убежишь, малыш. Ты от меня теперь никуда не денешься.

—Советую брать трубку сразу же, а то я приеду и отшлепаю. Будет больно, — замолкаю, наблюдая за реакцией. Она есть, еще какая. Щеки Васи наливаются алым цветом, а в моих штанах становится ощутимо тесно. — А потом приятно.

Подхожу и смазано целую в щеку, съезжая ближе к уголку губ. Влащенко замирает и натягивается струной, а я в это время легонько веду ладонью по шее и наклоняю голову девушки в сторону, чтобы еще пару раз пройтись губами по нежной бархатной коже на пульсирующей жилке. Раз и два. Кровь бьет по венам, кипит.

—Будь умничкой, я скоро приду.

Вот только пошлю на хер одного мудака, и я весь твой.

* * *

Прознал-таки зараза. Почему-то сама мысль, что он знает адрес моей девочки, заставляет кровь в жилах кипеть. Сука. И ведь она в его вкусе! Дожились, я уже во вкусах отца разбираюсь. Но ведь та тоже была молодой, а может и есть. Хер его знает, а я точно знать не хочу.

Спускаясь по лестнице, уже вижу этого напомаженного индюка.

Вот бесит меня его долбанная привычка облачаться в костюмы по поводу и без. Сколько себя помню, сколько его помню, все время в этих иссиня-черных костюмах и белых рубашках, от которых меня воротит. Нет, я не то, чтобы совсем против них, но отец заставил меня испытывать ко всему этому своего рода отвращение, которое ничем не выбить уже. А потому я предпочитаю байкерский стиль, косухи, футболки, свитера без намека на классику и высокие сапоги-берцы, а там и кеды на межсезонье.

Теперь просто угадайте, кого это бесит? Правильно, папашку. Что я делаю? Ношу то, что мне нравится с особым удовольствием. Бешу того, кто бесит меня. Радуюсь жизни? Раньше условно, с появлением Васи — фактически.

Ветер сдувает аккуратно зачесанные волосы Белова, когда массивная фигура поворачивается ко мне с тем же удивительно спокойным лицом, что и обычно. Бесит. Его спокойствие порой доводит меня до ручки, как когда-то доводило мать. Только на ринге некогда спокойные черты обретали особые формы, но и там он учил одному — превращать гнев в силу и не давать волю эмоциям, иначе бой будет проигран в первые минуты.

Хренов учитель, мать вашу.

—Неужели ты думал, что я не в курсе о месте жительства твоей новой пассии? Может тебе уже сюда переехать? — Белов ухмыляется и поднимает взгляд на окна Васи. За отцом стоят охранники. Жека и второй ноунейм, тоже морда кирпичом. Бляха, ну что за цирк на выезде?

—Может тебе пора сходить на хер? Ты че ко мне прицепился? Вспомнил о родительских обязанностях?

Отец хмурится и переводит на меня нечитаемый взгляд. Помимо такого белого листа, у него всего три эмоции: презрение, оценивание и злость.

—Я о них никогда не забывал.

Конечно, он просто был занят. Был нужен кому-то другому, кому-то там…за пределами дома, где были я и мама, которые ждали его как новогоднего чуда. Особенно мама, женщина плакала по ночам, а когда он приходил выпивший и с неизменным сладким запахом, кормила его и уходила к себе, заливаясь слезами. Я хоть и был маленьким, но не дураком. Пихал в нас бабки, как будто эти бабки кому-то были нужны.

Денег было завались, но ими не восполнить отсутствие отца. Да, пусть каждые выходные он куда-то брал меня, сначала в парк аттракционов, потом на машинки, а затем на боксерский ринг, но всего этого было мало. Я жил от субботы до субботы, вглядываясь в окно как чертов псих. Ожидая его. И страшась одновременно, потому что с приходом отца мать плакала сильнее и чаще.

А ее я любил очень сильно. И с ее смертью во мне умерла какая-то частичка.

—Разумеется, ты просто клал на них свой гуляющий налево и направо хер, — выплевываю ехидно.

По теперь уже напряженному лицу проходит судорога негодования. Не ожидал, что я не смолчу снова? Думал, что я что? Проглочу и забуду?

—Ты забываешься, с кем говоришь.

—А с кем я говорю? С тобой я вообще говорить не хочу, но меня не спрашивают, например. Чем давить будешь? Авторитетом? Или еще чем поинтереснее? Авторитета нет, давай следующий аргумент. Повесомее.

—Захлопни рот, иначе…

Руки сжимаются в кулаки, охранники за спиной делают шаг назад, понимая, что тут назревает семейная сцена. Ну а чего нет? Послушайте.

—Иначе что? Убьешь меня, как убил мать? Что иначе? — нарочно выкрикиваю, чтобы услышали эти два остолопа. Пусть понимают, у какого чудовища работают.

—Сядь в машину и поговорим.

—Хер ты угадал, никуда я не сяду, — достаю из кармана ключи от финика и иду по направлению к машине. — И прямо сейчас я сваливаю отсюда, а тебе советую не отсвечивать в моей жизни. Говна кусок.

—Нет, ты все-таки не понял, — Белов хватает меня за руку и заламывает в неудобной позиции. Я черт, возьми, точно не ожидал, более того, не рассчитывал, что он начнет идти так, однако сноровку мне потерять не суждено. Я ударяю его ногой по коленке, выпутываясь из цепкого захвата, но отец тоже не промах. Такая злость пульсирует в голове, что все сводится к одному — уничтожить, заставить страдать.

—Я сам, — наверное, охране отдает приказы, пока я ощущаю нехиленькую такую боль в плече. Ублюдок. — Со мной так говорить нельзя. Никому.

Но я уже и не собираюсь говорить, вместо этого резко вскидываю голову и бью затылком по лицу Белова. Мне удается лупануть еще и по лицу кулаком, пока зрение не поплыло от ответного удара. Хук левой у отца всегда был наравне с правой. Удар такой сильный, что меня откидывает на пол. Но я радуюсь, потому что тоже расквасил рожу мэру. Белов сплёвывает кровь и кидает мне чистый платок, очевидно, замечая, что моя губа так же разукрашена.

—Хороший удар. Только в тебе опять эмоции. Так много. А нужен холодный расчёт, — замолкает, дыша надсадно, а затем протирает сбитые костяшки. — Сейчас ты откроешь свои уши и