Свет над океаном - Евгений Закладный

о всемогуществе и милосердии божием, с ведома коего, очевидно, свершилась эта катастрофа. Более того, всем им стало вдруг стыдно за патера, как может быть стыдно только за близкого человека, у которого помутился разум, и он начинает выделывать неприличные вещи.

А ведь ещё совсем недавно Мари охватывал священный трепет и она в молитвенном экстазе опускала веки, едва патер гипнотизировал её этим жестом. Всего несколько часов назад Лоуссон, этот скептик и циник, готов был признать бытие божие — единственный пункт в широчайшем диапазоне моральных устоев человека, который он избегал высмеивать. По-видимому, в его глазах цинизм такого рода был просто признаком дурного тона. А Светлана? Ведь когда-то она дала себе молчаливую клятву: всюду, где только предоставится возможность, опровергать, высмеивать, доказывать… Нодар с мудростью философа просто не замечал чужих религиозных воззрений и проявлений соответствующих чувств до тех пор, пока они не становились социально опасными. Киви никогда не ходил в церковь, но и не отрицал существования высшей силы, стоящей над миром, правящей людьми и их поступками. Он считал, что стоит вне религии и вне политики… Грэта верила по инерции, безрассудно, а Ли было просто некогда раздумывать над этим…

И вдруг сейчас общее чувство неприязни к патеру Бруку, стыда за него объединило столь разных людей. Почему? Они с удивлением читали этот молчаливый вопрос в глазах друг друга, пытаясь понять своё новое отношение к действительности. Неужели они так сильно изменились за несколько часов борьбы? Именно, борьбы! В борьбе они познали свои силы и возможности, пламя борьбы очистило их души и разум от скверны рабской морали, пытающейся оправдать собственное бессилие могуществом выдуманного существа.

Да, патер Брук молитвенно сложил руки и… не сказал ни слова. Он был ещё слишком слаб, слишком подавлен происшедшим и, что самое главное, он почувствовал вдруг, что мысли окружающих его людей совсем не соответствуют его, патера, мыслям… Теперь он просто смотрел в безбрежную, колеблющуюся даль.

Но вот плотина молчания, воздвигнутая дружными усилиями людей, прорвалась. Лоуссон решил, что на этом клочке Земли не может быть ни хорошего, ни дурного тона.

— Патер Брук, помолитесь за нас, — заговорил он голосом кающегося грешника. — Господь да услышит вас и да ниспошлёт рабам своим кусочек благодати… Скажите ему, что мы чертовски хотим жрать!

Силы, медленно возвращающиеся к патеру Бруку, позволили ему повернуть голову и послать Лоуссону взгляд, полный горького упрёка. На большее патер не был способен, к тому же он ещё не совсем разобрался в обстановке и считал, что одного взгляда священнослужителя с Лоуссона будет достаточно. Однако следующая реплика взбешённого его молчанием океанографа продемонстрировала патеру всю тщетность его надежд.

— Пока я добирался до этого дьявольского вулкана, я непрестанно молил небесные сферы, чтобы они отрядили в моё распоряжение парочку-другую архангелов, но…

Он вдруг осёкся, встретив колючий, презрительный взгляд Мари. Зябко пожав плечами, Лоуссон отошёл в сторону, но теперь встретился с глазами Нодара, укоризненно покачивающего головой.

— А зря ты затеял этот разговор, парень. Сейчас нужно действовать. Может быть, ты лучше подумаешь над тем, что нам делать прежде всего?

— Я заставлю его работать вместе со всеми! — сквозь зубы процедил Лоуссон, всё ещё чувствуя унизительное, холодное презрение Мари… Почему он тогда убежал от неё? Конечно, он испугался, что расчувствуется и не сможет бросить девушку в минуту опасности, когда гибель в равной степени будет угрожать обоим. «Зачем гибнуть и мне вместе с ней? — подумал он тогда. — Жизнь — это борьба за существование, в которой выживает и побеждает сильнейший». А теперь всё складывалось иначе: Мари тоже выжила, и Лоуссон снова оказался во власти её очарования.

Мысленно перебирая возможных соперников, которых Мари могла бы предпочесть ему, Лоуссон машинально загибал пальцы. Нодар? Нет, его сердце слишком занято Светланой. По-видимому, они без ума друг от друга. Их связывает к тому же единство взглядов, а это не так уж маловажно. Кто же остаётся? Киви? Ну, этот флегматик вообще в счёт не идёт! Генрих? Да, он был бы достойным соперником, если бы не питал, неразделённого чувства к Светлане… Ещё раз оглядев всех спасшихся, Лоуссон криво усмехнулся: трое женщин, шестеро мужчин… Не миновать драки!

Однако колющая пустота в желудке рано или поздно должна была отвлечь Лоуссона от бесплодных лихорадочных раздумий и направить его мысли на то, каким образом раздобыть пищу на этом вулкане. Отсутствие какого бы то ни было оружия, даже ножа, ставило океанографа в полный тупик. И всё же он не сомневался, что именно ему, а не другому, будет принадлежать честь открытия источника питания, источника пресной воды на острове. И эту первую пищу, первую воду он демонстративно положит к ногам Мари…

Лоуссон перестал грызть ногти, огляделся. То, что он увидел, заставило его широко открыть глаза: вся компания усердно копалась возле самой воды. Вглядевшись, Лоуссон удивился ещё более, — люди сооружали какую-то заводь с узким горлом. Даже патер Брук, подсучив широкие рукава сутаны, трудился во славу господа: он осторожно брал небольшие камни своими изнеженными белыми руками и относил их прочь, шествуя величественно и вместе с тем смиренно, как и подобает священнослужителю.

Сбежав вниз, Лоуссон схватил за плечи Киви, который, по всей видимости, распоряжался работами.

— Что это вы делаете?

Ихтиолог выпрямился, посмотрел на Лоуссона без всякого выражения и указал на узкую горловину искусственной заводи.

— Рыба.

Больше он ничего не сказал, полагая, что всё должно быть теперь предельно ясно. Ещё раз оглядев работающих, Лоуссон почувствовал неловкость. Ему следовало бы сейчас же немедленно заняться общим делом, но это было бы равносильно отступлению, падению в собственных глазах. Он готов был повернуться и уйти, но в это мгновение Киви сделал громадный прыжок и, погрузившись в воду, тотчас выскочил на берег с большой бьющейся в руках рыбой. Всё произошло так быстро, что ни Лоуссон, ни остальные не успели даже сообразить, что, собственно, случилось. Дальнейшее повергло Лоуссона в ещё большее смятение и замешательство: Киви «сделал заявку», — именно так определил бы его поступок всякий деловой человек, не только Лоуссон. Размахнувшись, он ударил рыбу головой о камень и бросил к ногам Мари.

— Нужно сварить, — сказал Киви таким тоном, как говорят у него на родине рыбаки, бросая своим жёнам какую-нибудь редкостную и вкусную морскую диковину…