Случайный брак с миллиардером (СИ) - Лав Агата

— Макс…

Я выныриваю из миража, отклоняясь назад. Константинов следует за мной, не позволяя сразу разорвать поцелуй, но через мгновение отпускает меня. Но только губами.

— Чего ты боишься? — бросает он хрипло.

Его крепкий взгляд устремлен на мои губы, как и пальцы. Он обводит их контур и знакомит меня с новой гранью чувствительности. Не знаю, почему так остро реагирую на него. Может, из-за того, что чувствую, что он все же сдерживается, все же ищет новую грань своей натуры, чтобы не спугнуть меня. Он еще не играет по моим правилам, но хотя бы на полшага отступает от своих.

— Я не боюсь, Максим. Дело же не всегда в страхе.

Я обхватываю его запястья, хотя мне это не удается, у Константинова слишком массивные руки, и увожу прочь. Незаметно выдыхаю, когда перестаю ощущать его порочное прикосновение, которое почти нашептало непозволительные образы. Те, что следуют за жаркими поцелуями и делают влажными простыни.

Я ведь правда не боюсь его, я боюсь себя, свою влюбчивость и женскую проклятую впечатлительность. Мне и так трудно противостоять ему, на меня впервые обращает внимание такой мужчина. Влиятельный и успешный, имеющий выбор и привыкший получать самое лучшее. Его рубашки пахнут приятным кондиционером, он идеально выбрит, выглажен и сложен. Он произносит каждое слово четко и уверенно, ни одной заискивающей ноты или слабого жеста, он монолит и скала.

— Значит в доверии, — произносит Максим. — Думаешь, для меня это всего лишь развлечение?

— Откуда мне знать… Но ты ведешь себя со мной вызывающе и нагло. Как с игрушкой, которую можно поднимать на руки, когда захочется, нести в спальню, трогать…

Я устало выдыхаю, когда Константинов переносит пальцы на пуговицы своей рубашки. Вот такие выводы он сделал после моих слов? Я произношу слова, а он не слышит, гнет свое и ждет новых пощечин.

— Максим, хватит! — кидаю резче, когда он расстегивает первые пуговицы. — Или дай мне уйти!

Я порываюсь встать, но Константинов не отходит в сторону.

— Как ты начнешь доверять мне, если будешь постоянно уходить? — спрашивает он, ловя мой гневный взгляд. — Я не трону тебя, Светлана. Мне казалось, это очевидно, я ничего не сделаю против твоей воли.

У него в голове альтернативная логика, тут уже ничего не поделаешь. Он смотрит на вещи под другим углом. Под мужским, видимо.

— Я только хочу, чтобы ты взглянула.

Он чуть отступает, давая мне воздух, но продолжает расстегивать рубашку. Константинов переносит взгляд на свои пальцы и это почему-то успокаивает меня, я тоже смотрю на то, как пуговица за пуговицей выныривает из петли.

Я уже видела его торс, но сейчас замечаю новые детали. Максим сбрасывает рубашку и я быстро мажу взглядом по его крепкому силуэту. По нему видно, что он вышел не с экономических или математических университетов, он пробивался по другой тропинке, где ходят в охранниках или водителях влиятельных людей. Обрастают связями и зарабатывают репутацию, не ждут, а выгрызают свой шанс пробиться наверх.

— Можно? — он сбивает меня с толку вопросом.

Константинов протягивает ладонь к моим пальцам и ждет разрешения прежде, чем обхватить.

— Зачем?

— Ничего криминального, Света, — он усмехается. — Доверься мне хоть на мгновение.

Это проверка?

Первый шажок по моим правилам?

— Сделай так, чтобы я не пожалела, — говорю тихо, когда вкладываю ладонь в его руку.

Максим тянет к себе, заставляя вытянуть руку, и я почти срываюсь в проклятия. Я же вижу, что он тянет мои пальцы к своему телу, я не понимаю, чего он добивается кроме вспышки моей злости, но его открытый взгляд путает карты.

Он смотрит иначе. Без второго дна.

— Максим…

Я нервно выдыхаю. Замолкаю, потому что мои пальцы уже на его теле. Константинов увел их назад, чуть выше поясницы, и надавил. Я пытаюсь стряхнуть его хватку, чтобы освободиться, но чувствую, что нечаянно скребу шрам.

Да, точно.

У него там продолговатый шрам.

— Не бойся, — Константинов говорит мягче, отпуская мои пальцы. — Он давно зажил, ты не сделаешь мне больно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Он большой…

Говорю, а сама представляю, сколько должно было быть крови.

— От чего? — я веду пальцами по шраму, как по тропинке и пытаюсь отогнать ужасную догадку. — От ножа?

Боже. Неужели, его ударили ножом в спину?

Максим коротко кивает.

— Для меня происходящее между нами — точно не развлечение, — он снова усмехается.

Совершенно не к месту, но кажется он думает, что это должно успокоить меня, слабую женщину со слишком богатым воображением. А оно у меня точно богатое, я одергиваю руку, когда понимаю, что уже так явно нарисовала себе картинку ранения, что вот-вот начну искать жгут.

— Почему ты так говоришь?

— Ольга подала на развод, когда узнала о тебе. Не сама, конечно, ей доложили, кинули папку на стол и так красиво всё собрали, что ты получилась моей любовницей.

— Какой ужас.

— Наш брак уже разваливался, я открыто предлагал ей деньги, варианты, как разойтись без шума, но она не хотела ничего слышать. А тут эта папка и твоя фотография… Вы же очень похожи с ней. То есть были до ее операций, — поправляет Константинов. — Она обезумела, когда увидела твои снимки, и схватилась за нож. Хотела поранить свое лицо.

Константинов встряхивает головой. Теперь его очередь отгонять реалистичные картинки.

— Я удержал ее, накричал еще, сказал, что она совсем поехала. Потом точно не помню… Кажется, отбросил нож и отвернулся от нее, хотел вызвать врача или психолога. А она подняла нож и ударила.

Глава 21

Я поднимаюсь с кровати и прохожу вглубь комнаты. Скрываюсь за спиной Константинова, чтобы прийти в себя и не думать о том, что показываю лицом. Не хочу контролировать эмоции, прятать шок после его признания… Я не могу поверить, что такое вообще возможно. Как это подняла нож и ударила?

Я же видела Ольгу, она производит впечатление прожженной и расчетливой стервы, но не сумасшедшей. Наоборот, она холодна как айсберг. Мне показалось, что она из тех, кто живет заповедью, что месть не подают на горячей тарелке.

Она была другой раньше?

Не только внешне.

Я вспоминаю, что Ольга моя ровесница, и легко высчитываю, что ей было чуть больше двадцати, когда она стала супругой Константинова. Молодая и неискушенная, Максим говорил, что большие деньги испортили ее. Значит Ольга не видела роскоши до встречи с ним? Может, даже, как и я, не видела таких мужчин прежде. Поэтому влюбилась без памяти и присвоила? По-детски поверила, что так будет всегда, пока жизнь не отвесила отрезвляющую пощечину. Такую жестокую, что у нее помутился рассудок на мгновение?

Я пытаюсь найти хоть какое-то объяснение, чтобы чувствовать землю под ногами. Мне нужно понимать, что происходит вокруг, и с кем я имею дело. Я в свои двадцать шесть едва справляюсь.

— Ты скрыл эту историю? — спрашиваю, не поворачиваясь к Максиму.

Он тоже продолжает стоять спиной ко мне. И это так странно, он вдруг замирает и перестает давить. Хотя почему странно? Когда он признался об аварии, он сразу же свернул разговор и ушел, а потом уцепился за то, что я вздумала требовать его встречи, топая ножкой. Он не произнес ни слова о моих родителях с тех пор, словно вернул на эту тему запрещающую табличку.

— Конечно, — по шорохам я понимаю, что он кивает. — Ольга сама испугалась, она вызвала скорую и зажала рану…

— Значит ты не наказал ее.

— Тяжело наказывать, когда сам безнаказанным ходишь, — он усмехается, но без эмоций, из-за чего его усмешка падает тяжелым грузом на пространство, что стоит между нами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я все же оборачиваюсь через плечо и смотрю на его обнаженную спину. Плечи напряжены, мускулы как сгустки силы проступают через кожу, натягивая ее.

Он не умеет вести такие разговоры.

Вообще разговоры.

И каждый раз, когда предпринимает попытку, его выкручивает узлами. Мне вдруг кажется, что он в тупике. Сам видит, что ломает всё вокруг из-за жесткого характера, но по-другому не умеет. Не знает, как измениться.