Размах крыльев ангела - Лидия Ульянова

– Погоди, погоди! – Македонскому никакие посягатели на его добро были не нужны. – Это, может быть, совсем и не те книги, это, может быть, вообще ерунда какая-то. Может быть, они вообще современные. Никакого Федосия я не знаю.

– И не узнаешь, нет давно Федосия.

– Тем более. А вы оба их первый раз в жизни видите!

Василий почувствовал, что сейчас хозяин дома уберет реликвии, а их со Степанычем точно выгонят. Он набрался мужества и тихо попросил:

– Дайте мне, пожалуйста, в руках подержать. Только одну, если можно. Я осторожно, Пресвятая Богородица.

Он принялся рьяно вытирать руки о штаны.

Македонский не собирался всяким тут в руки давать клад, но Маша не позволила убрать.

– Разумеется, Василий, разумеется, возьмите. Саша, что тебе, жалко, что ли? Боишься, что отнимут?

Македонскому пришлось под нажимом жены уступить. Степаныч с Васей долго и с удовольствием рассматривали книги, тихо переговаривались между собой.

Македонскому это решительно не нравилось.

Поздно вечером, когда они остались одни, он напустился на Машу:

– Зачем ты им-то показала? Совсем дурочка? Это ж продать можно. Иностранцы за них бабосов отвалят, сможем вернуться в Питер. Ты же сама хотела. А они, друзья-то твои, теперь своего не упустят. Вон, Федосия какого-то приплели сразу. Жди теперь, завтра с утра к тебе из Нозорова придут права качать. Запаришься доказывать, что это теперь твое. Молчать надо было.

– Если бы я молчала, то мы бы с тобой никогда не узнали их истинной ценности, – резонно возразила Маша. – И я, знаешь, не считаю, что они твои или мои. Они общине принадлежали и дальше должны принадлежать.

Македонский аж дар речи потерял. Даже закашлялся. Долго кашлял, прежде чем смог выговорить:

– Уж не хочешь ли ты их сумасшедшим староверам отдать? Маш, только за деньги. За большие деньги. Или они пусть выкупают, или покупателей я найду.

Но Маша уже твердо знала, решила, что книги продавать не будет ни при каких условиях. Завтра же после работы поедет в Нозорово и покажет их Гавриловне и Никодиму. Может, прав муж, может, они в самом деле не те. Ошибся Степаныч.

Полночи Маша ворочалась. Не спалось. Думала о том, что волей случая в ее руках оказалось целое состояние. Состояние, если послушать Македонского, найти покупателей и продать книги. Тогда, возможно, можно будет сразу же вернуться в Питер, купить квартиру, начать нормальную, цивилизованную жизнь. Не носиться с ведрами и тазами, не мыться нагретой солнцем водой в уличной выгородке, не думать о печке, о дровах, о работе на Пургина. Ни о чем таком не думать. Но решение это, такое с виду реальное, разумное, выгодное отчего-то не нравилось Маше, что-то сильно противилось ему в ее душе. Дело было даже не в том, что шила в мешке не утаишь, – действительно, уже завтра утром в Нозорове будет все известно про находку, Василий не умолчит, потом и Никодим, и Гавриловна узнают про продажу книг, общаться с Машей не будут больше, на порог не пустят – хоть нашла-то их она, Маша, но ей они, стало быть, и принадлежат. Это ведь даже не найденный в земле клад, когда по закону требуется сдать государству, это всего лишь книги, и она, Маша, на сегодняшний день их хозяйка. Но что-то внутри нее всерьез противилось идее строить коммерцию на святых вещах. Что-то сильно изменилось в ней со времени переезда сюда, в эти странные места, на странную землю, населенную непонятными людьми.

Размышляя, Маша даже не отдала себе отчет в том, что, как раньше, не соединяла больше себя с мужем в единое целое. Наоборот, противопоставляла себя Македонскому, отделяла себя от него.

Отправляясь рано утром на работу, Мария воспользовалась тем, что Македонский еще спит, взяла книги с собой и заперла в сейф в кабинете. От греха подальше. Ему же долго размышлять не потребуется, заберет книги – и в Норкин.

Македонский нашел Машу в конторе, она сидела за компьютером, оформляла бумаги для «бухгалтера-зверя» Ольги Антоновны. Влетел Македонский без стука, взлохмаченный и злой.

– Где книги?

– Я взяла. – Маша решила не ругаться и косить под дурочку. – Сам говорил, теперь все знать будут. Я днем на работе, дверь на один хлипкий замок запирается. Один раз украли и другой украдут. Я их в сейф положила.

Македонский принялся уговаривать, чтобы отдала. Увещевал, объяснял, говорил, что знающим людям покажет, в область отвезет, но Маша стояла насмерть. Не отдала. Сказала, что знающим людям сама покажет, а продавать пока все равно некому.

Македонский, громко хлопнув дверью, пошел восвояси несолоно хлебавши. Уехал в Норкин.

Как ни странно, но Никодим с Гавриловной, обрадовавшиеся книгам несказанно, их тоже не взяли. Гавриловна, по большому счету, в данном случае и в расчет не принималась, а Никодим долго держал их в руках, бережно листал страницы, попутно пытаясь разрешить их с Гавриловной вечный спор о том, как правильно читать молитву на урожай, а потом вернул их Маше.

– Бог, он все видит, – пояснил он. – Тебе в руки дал, тебе и владеть. Ты теперь их хозяйка. Только подумай хорошенько, если по-своему распорядиться решишь. Поперек Бога не ходи.

Показала их наведавшемуся в Лошки Пургину. Пургин тоже долго вертел в руках, пытался читать и вернул:

– Про них, если не знаешь, много слухов здесь ходит. Они, как индийские алмазы, только если по собственной воле в руки приходят, то успокоение несут. Сколько раз их ни пытались воровать, продавать, ничего хорошего не выходило.

– Откуда вы знаете, Григорий Павлович? Или шутите надо мной опять?

– Какие шутки. Я же, Маша, местный. В этих краях родился, вырос, мне ли не знать. Я хорошо помню, как их в последний раз украли. Вор недолго на белом свете задержался, хороший пловец был, а утонул в мелкой речушке, в хорошую погоду. А я маленьким был, так их, помню, продали, тоже плохо все закончилось. Так что, пока их не было, спокойнее было…

Вконец озадаченная Маша вернула книги в сейф, дома хранить не решилась.

Бешеный Муж, однако, развил бурную деятельность – несколько раз пытался выудить у Маши книги под предлогом, что нашел стоящего покупателя, два раза привозил с собой каких-то людей, желавших на книги посмотреть, но Маша, помня предостережения старших товарищей, быстро все попытки мужа реализовать находки пресекла, даже показывать приезжим отказалась. По этому поводу вышел у них с Македонским очередной скандал, ну да уж ладно, одним больше, одним меньше…

Глава 17. Обыденность

Мария очень старалась приладиться к местному быту, местным порядкам, устоям. Что ж делать, если так довелось жизни повернуться.

Все в лес за ягодами – и Маша улучала время, шагала в лес с корзинкой вместе с другими бабами. Покупала сахар целым мешком, варила варенье, крутила компоты.

Все по грибы – и Мария туда же, хоть и леса поначалу боялась, и грибов не знала. Да невелика наука, быстро научилась, здесь брали только боровики, рыжики и лисички, остальными брезговали. Леса в здешних местах богатые, красивые, только глухие, бесконечные. Ошибешься, пойдешь не в ту сторону – и будешь плутать хоть несколько дней, пока не вывернешь случайно на какую-нибудь деревню или на вышки зоновские «Стой, стреляю!». Каждый год почти ищут в тайге грибников. Но Незабудка-подруга всегда рядом, скажешь ей тихонько: «Домой, Незабудка», – она из лесу и выведет, знай следом иди. Придет Мария домой, попьет молочка, вытянет гудящие от усталости ноги, посидит немного и принимается грибы перебирать, чистить. Варит, солит, сушит в печи, суп наваристый из белых сварит, вкуснотища, даже Пургин хвалит.

На смену лету незаметно пришла осень. Зарядила дождями, забарабанила ветками яблони в кухонное окно, завалила ароматными тугими яблоками. Елки за домом, будто мокрая собака, отряхивались на ветру, разбрасывали холодные капли. Небо опустилось низко, нависло над Лошками чугунными тяжелыми тучами, средоточием муторных, затяжных дождей. Туристов почти не было, сезон подходил к концу. Теплая летняя дорожная пыль превратилась в чавкающую непролазную грязь, когда ходить можно только в резиновых сапогах. Дождевик с капюшоном не успевал высыхать, постоянно ронял с вешалки на пол грязные слезы.

Жизнь переместилась со двора в дом, под крышу. Белье теперь сушилось на чердаке, посудный тазик примостился в углу у печки, за корзинкой с растопкой.

Утро теперь начиналось с разжигания печи. Мятая газета на донышко топки, поверх несколько кусков ссохшейся березовой коры, наколотые предварительно щепки, а сверху уже поленца со смешным названием швырок. Чирк спичкой – готово дело, тяга отличная. Да не забывать подкладывать дрова, а то прогорит, и все заново начинай.

Умывальник тоже переехал в сени. Сени холодные, вода спросонья кажется не просто студеной, а обжигающей. Зубы ломит, мурашки бегут по рукам вверх, по шее вниз.

Привычный завтрак – бутерброд да чашка кофе – и вперед в контору. Отзвониться Пургину, поговорить с Ольгой Антоновной, решить возникшие вопросы. Стильные одежки, которые Маша достала из чемоданов после устройства на работу, очень скоро вернулись на прежние места, Маше удобнее и привычней было в шортах, джинсах и брюках. Пургин даже шутил: