Размах крыльев ангела - Лидия Ульянова

Все-таки не выдержала, спросила вроде как бы мельком:

– Анна Гавриловна, а правду про вас говорят, будто вы предсказывать можете? Поворожите мне.

Гавриловна рассердилась даже.

– Зачем ерунду городишь? Поворожить ей! Я что тебе, екстрасенс, что ли? Все своим чередом в жизни пойдет, если Бог в сердце, и никакие ворожения тут не нужны.

Повернулась к старой, потемневшей от времени иконе, долго крестилась и шептала чуть слышно.

Разбудил Машу резкий и высокий звук. В унисон этому звуку гулко бухала лаем Незабудка – ее, несмотря на договоренности с Пургиным, решили пока от греха подальше по деревне не водить, оставили ночевать у Маши во дворе. Незабудке это не слишком понравилось, у нее все ж таки собственная будка имелась, но никто с ней особенно не советовался, спать устроили на крыльце, на расстеленном старом тулупе.

Резкий звук повторился – на улице нетерпеливо сигналила машина. Часы показывали половину восьмого утра. За окном было серо и неприветливо, сквозь не рассеявшийся туман сплошным темным задником стояли ели. Те самые ели, что еще по первости, в начале лета заглядывали утром в окошко четко прорисованными отдельными лапами. На живительной зелени проглядывали даже гроздья ладных длинненьких шишек. Маша тогда радовалась пейзажу и представляла себе каждое утро, как чудесно и празднично будет зимой, словно в гостях у Деда Мороза. И до зимы еще далеко, а елки будто сменили настроение, надвинувшись на дом темной сырой массой.

Вылезать из-под теплого одеяла совершенно не хотелось. Маша высунула наружу одну руку, и теплую кожу сразу покрыло пупырышками до самого плеча, холод побежал по руке внутрь. Самое полезное было сейчас зарыться снова под одеяло, перевернуться на другой бок и закрыть глаза, но Незабудка во дворе не умолкала. Маша глубоко вдохнула, резко откинула одеяло, вскочила и принялась поспешно одеваться. Об утреннем бодрящем душе здесь не было и речи: быстренько натянуть носки, впрыгнуть в джинсы, сдернуть спальную майку и, покуда не заледенели спина и грудь, скорее накрыть их футболкой и свитером.

За воротами у старенькой «буханки»—в детстве у них на даче такая же служила «скорой помощью»—топтался субтильный дядька в стареньких чистых джинсах, рубашке в полоску, с ухоженной бородой, стриженный в скобку.

– Доброе утро. Бог в помощь, – говорил он приятным мягким голосом, окая и округляя слова, словно перекатывал во рту кругленькие камушки. – Василий я. Можно Вася.

Вася протянул Маше небольшую, белую, похожую на женскую ладонь.

Ежась от холода, Мария сообразила, что это и есть печник. Здорово, только что ж его в такую рань принесло?

Маша вежливо ответила на приветствие. Рукопожатие его оказалось неожиданно крепким, а ладонь мозолистой и шероховатой.

Вася без лишних слов осмотрел дом, останавливаясь в тех местах, где печи были когда-то. Внимательно выглядывал что-то, приседал, смотрел в потолок, выходил на улицу и глядел на крышу. Закончив осмотр, он задал Маше первый с начала визита вопрос:

– Что бы вы хотели?

Голос его показался Маше более подходящим для детского врача, обращающегося к матери тяжело заболевшего ребенка.

– Не знаю, – растерялась Маша, – скоро зима, а у нас печки нет. Нам бы печку какую-нибудь…

– Зачем какую-нибудь? Вы скажите, что вам нравится.

– Я ничего не понимаю в этом, может быть, на ваш вкус?

– Я сделаю на свой вкус, а вам не понравится. Вам здесь жить, вы уж подскажите. Я так привык, – прошелестел он на одной ноте.

Маша догадалась, что так каши не сваришь. Она собралась с мыслями и попыталась объяснить:

– Я думаю, что к этой зиме нужно что-то самое необходимое. Зимой нам вполне хватит кухни, спальни и одной комнаты, их и нужно отапливать. Можно для этого обойтись одной печкой?

Василий помолчал, еще раз обошел помещения, планируемые Машей к зиме, постучал в стену костяшками бледных пальцев, осмотрел пол.

– При желании все можно с Божьей помощью. Я вам сделаю одну печь с двумя топками, а топить ее вы сможете с кухни или из комнаты, по желанию. Так и тепло сможете регулировать в помещениях, и дрова сэкономите. И духовку сделаю на кухне. Вы ведь, я полагаю, русскую печь не хотите?

Маша плохо понимала, о чем речь, но на всякий случай подтвердила и, осмелев, спросила:

– А камин нельзя? Так уютно зимой сидеть у зажженного камина.

Вася снова обошел комнаты, снова стучал костяшками.

– Можно. Если хотите, то можно и камин в комнате. С Божьей помощью.

– Вы скажите, что мне купить нужно. Да, сколько я вам должна буду за работу?

– Вы не волнуйтесь, если вам понравится, то вы сами решите.

Подобные разговоры Маше не нравились, она знала, что так всегда обходится дороже. Она считала, что цена должна быть названа заранее, а то потом можно будет без штанов остаться. Недовольно возразила:

– А если не понравится?

– А почему не понравится, если все будет сделано как вы хотите? – мягко удивился блаженный Вася. – А если уж не понравится совсем, то переделаем.

Маша пожалела, что связалась с этим Василием, но никого другого у нее на примете не было. Да к тому же его сам Никодим прислал, выгонять его Маше было боязно.

«Черт с ними, с обоими, – богохульно решила Маша, – выбирать не приходится».

– Только скажите, сколько мне кирпича купить. Я была в Норкине на базе, там есть. И всякие дверцы печные есть…

– Дрянной на их базе материал, я был, – бесцветно возразил Василий. – Мы с вами, голубушка, лучше в другое место поедем. С Божьей помощью там подберем.

– Ну, если с Божьей помощью, то конечно… – скептически подтвердила Маша. Ей начинало действовать на нервы ежеминутное упоминание Господа в таком мирском деле, как кладка печи. Но Вася будто и не замечал иронии.

– Утречком будьте готовы, я заеду за вами.

Маше привычнее было оперировать часами и минутами, а не «утречками» и «вечерочками», попросила назвать время поточнее.

– У меня часов-то нет, я больше по солнышку. Так давайте как сегодня. Не рано вам? – Поинтересовался Вася, от которого не могло не укрыться, что Маша поминутно зевает.

– Не рано. Да, кстати, меня Машей зовут.

– Машей. Да, я знаю. Красивое имя, Божьей матери, – монотонно одобрил Вася тихим голосом. – До завтра, Мария. Храни вас Господь.

Наутро Василий явился еще раньше, чем вчера, но Маша уже с постели поднялась, завтракала.

– Вы извините меня, я не совсем готова, проходите в дом, холодно во дворе.

– Ничего-ничего, я подожду. – Василий был ласков и приветлив, несмотря на несусветную рань. Но все же прошел в кухню, разувшись в сенях, зашел в одних сереньких вязанных крючком носках. Поджав ноги, уселся на табуретку прямым столбиком и принялся с тихим умилением наблюдать, как Маша ест.

– Чаю вам, или кофе?

– Нет-нет, я так посижу.

Маша догадалась, что Вася, хоть и водит автомобиль, носит джинсы, но традиции по возможности чтит, в чужих домах пищу не вкушает. Маша поспешила побыстрей запихнуть в себя бутерброд, проглотить горячий кофе и встала. На переодевания и макияж времени не было.

– Я готова.

Вася помялся, тихонько, еле слышно, попросил:

– Вы бы, если не затруднит, юбку надели.

С юбками у Маши нынче были явные проблемы. Она везде ходила в джинсах и шортах, юбки за ненадобностью лежали сложенными в шкафу. Пришлось срочно что-то выдумывать, искать наименее мятую. Наконец, подхватив сумочку с деньгами, обозначила готовность.

– Поедемте, поедемте, Бог нам в помощь.

Маше показалось, что в старенькой, чистенькой «буханке» пахнет не бензином и не маслом, а ладаном, церковью. На приборной доске прикреплена иконка, с зеркала заднего вида свисала штучка наподобие лампадки.

Ехали долго, часа два. Печник больше молчал, даже радио не включал, рулил аккуратно, без лихости. Но по трассе они, тем не менее, шли хорошо, наравне с торопящимися по делам профессиональными водилами, местными бизнесменами, суетливыми частниками. Маша отвыкла уже от такого обилия машин – в Лошках пропылит за день мимо дома две-три машиненки, и ладно. А тут, на трассе, она словно опять окунулась в прошлое, недавнее прошлое в мощном, жадном, энергичном мегаполисе с такими же жадными и стремительными трассами, лучами расходящимися во все стороны вглубь области, перекачивающими моторами-насосами из пункта А в пункты Б, В, Г транспорт, грузы, судьбы. И на Машу забыто пьяняще действовали шумы двигателей, шуршание шин по асфальту, дымные плевки выхлопных газов. Все это неясно, штрихами и пунктирами напоминало ей о детских летних поездках на соседском «москвиче» на дачу, о самой хлипкой садоводческой даче с грядками и парниками, о бабушке, помешивающей деревянной ложкой клубничное варенье в медном тазу, о тишине институтской библиотеки, об остановке, на которой она встретила когда-то своего будущего мужа. То ли на радость, то ли на беду…

А вдоль дороги мелькали и мелькали красоты и пейзажи Восточной России: деревеньки с темного дерева, исхлестанного дождями и снегами, рублеными домами вдоль дороги, с покосившимися сараями и грязными хлевами, с чахлыми палисадниками. Редко где попадались ухоженные, ровные, со вкусом цветники, в основном у крепких хозяев, где и коровник не валится, и дом с резными ставенками, с геранью и фиалками на белеющих занавесочками окошках. Селяне брели серо-сине-коричневые одеждами, посеревшее белье трепало на натянутых через дворы веревках, на побитых ветрами и непогодами заборах сушились тряпки. «Рассея, ты моя Рассея, от Волги и до Енисея…»—пропела тоскливо внутри себя Маша.