Почему мы расстались - Дэниел Хэндлер

команды, ой, нет, ты будешь со мной.

– Звучит не очень надежно, – сказал ты. – Ладно, забудь.

И тут я вспомнила, чем славится кладбище. Наверное, славится не очень подходящее слово, но я вспомнила, почему все обходят это место стороной. Думаю, везде, особенно в парках, водятся они – мужчины, которые, прячась ото всех, занимаются в темноте сексом.

– Мы пойдем с закрытыми глазами, – ответила я, – так что геи нам не страшны.

– Раз уже мне нельзя произносить слово геи, то и тебе тоже.

– Ты можешь произносить слово геи, – возразила я, – когда говоришь о настоящих геях. И откуда ты вообще знаешь, что творится на кладбище?

– Сперва расскажи, откуда об этом знаешь ты.

– Я частенько провожаю туда Эла по вечерам, – шутка почти застряла у меня в горле.

Ты закрыл лицо ладонью: моя девушка чокнутая.

– Ах, да, – ты попытался мне подыграть, – я иногда встречаю Эла, когда ищу, в какие бы кусты сходить, чтобы снять напряжение от твоего всё, кроме.

– Заткнись, – сказала я. – Тебе понравилось мое всё, кроме.

– Да, – улыбнулся ты. – Кстати говоря, я хотел…

– Да?

– Моя сестра…

– Фу. Какое отношение к этому может иметь твоя сестра?

– Перестань. Она уедет.

– Что?

– Она уедет на выходных. Не на следующих, а уже после Хеллоуина.

– И?

– А мама еще не вернется, – сказал ты, – так что дом свободен. Ты могла бы… Ну, ты понимаешь.

– Да, понимаю.

– Прийти ко мне на ночь – вот что я хотел сказать, Мин.

– А еще ты говорил, что у нас нет никакого графика. Просто напоминаю.

– Да, говорил. И готов повторить еще раз. Просто я…

– Я не хочу лишиться девственности в твоей кровати, – сказала я.

Ты вздохнул, глядя на салфетку.

– Ты имеешь в виду, что хочешь лишиться девственности не в моей кровати или не со мной?

– Не в твоей кровати, – ответила я. – И не в твоей машине, и не в парке. Хочу, чтобы это случилось в каком-нибудь – только не смейся – необычайном месте.

Надо отдать тебе должное, Эд, ты не стал смеяться.

– В необычайном месте?

– Да, в необычайном, – сказала я.

– Понятно, – ответил ты с улыбкой. – У Томми и Амбер первый раз был на складе у ее отца.

– Эд.

– Ну правда! Прямо между двумя холодильниками!

– Под словом «необычайный» я имею в виду не…

– Знаю, знаю. Не волнуйся, Мин. Твой первый раз это не что-то неизбежное, как ты могла подумать. Я хочу, чтобы ты была… Не могу подобрать слово, – ты снова вздохнул. – Чтобы ты была счастлива. Поэтому в ночь Хеллоуина мы прокатимся на двух автобусах и пройдем через место встречи геев.

Я не смогла понять, правильно ли ты использовал слово геи в этом случае, и решила пропустить его мимо ушей.

– Будет весело, – соврала я.

– Может, через выходные и будет, – смущенно сказал ты, и я тут же ощутила дикий голод во рту и ужасную пустоту на коленях. Я почувствовала что-то совершенно особенное. Я подумала, что эту пустоту надо заполнить, но не знала чем.

– Может быть, – наконец произнесла я.

– Это сложно, – сказал ты, снова посмотрел на салфетку и поднял глаза на меня. Я понимала, что тебе хочется ринуться ко мне, прорваться через все рубежи, чтобы мы втайне от всех могли упиваться друг другом.

– Но, – сказал ты, – точнее без всяких но. Я люблю тебя.

«Кофе» – вот о чем я подумала.

– Давай возьмем… – начала я.

– …по животворящему напитку, – подхватил ты, излучая воодушевление и восторг. Махнув официантке, ты стал мять нашу карту.

– Постой, не надо.

– Почему?

– Я хочу забрать наш план. Не рви его.

– Мы и так знаем дорогу.

– Я все равно хочу его забрать.

– Только, – сказал ты, – не смей говорить Элу или кому-то еще, что я рисую такие схемы, которые могут считаться… Так уж и быть, не буду произносить запретное слово.

– Я не скажу Элу, – с грустью пообещала я. – Об этом плане буду знать только я.

– Точно? – переспросил ты. – Тогда ладно.

Пока я заказывала кофе, ты на несколько секунд склонился над столом, не обращая внимания на взгляды официантки, которая мельком посматривала на тебя. Ты протянул мне салфетку с планом, но я, снова совершив кражу в «Хромоножке», уже стащила то, что хотела, и стала развлекать тебя разговорами, пока нам не принесли кофе, так что ты совершенно забыл об этой вещице. Но ты тоже оказался не промах: на другой стороне салфетки меня ждала надпись, которую я обнаружила слишком поздно. Я не заметила эту приписку, когда вернулась домой, не заметила ее, когда прятала салфетку в коробку. Я прочла эти слова только тогда, когда плакала с разбитым сердцем и когда в них уже не было ни капли правды. Так и мы с тобой заметили, что на столе нет сахара, только после того, как официантка с недовольным видом ушла, оставив нам кофе и счет. Мы поняли это, Эд, когда было уже слишком поздно что-то менять.

Вот что я украла у тебя. Возвращаю. Мне казалось очень милым, мой чертов бывший, что ты носишь с собой транспортир, чтобы четче выражать свои мысли на бумаге. Эта милая вещица всегда была у тебя в кармане. Я ведь тоже не дегенератка. Я дура, в этом все дело.

Этот напильник ты никогда не видел. Я держала его в руках, в полном одиночестве стоя в «Зеленой горе», строительном магазине, и пытаясь наколдовать рядом с собой Эла, чтобы задать ему вопросы, на которые ответить мог только он. Точно ли герои фильмов «Свобода на рассвете» и «Полуночный побег» используют такие же напильники, чтобы скрыться от собак и уйти как можно дальше от подсвеченной прожекторами колючей проволоки? Мы с Элом смотрели эти фильмы в «Карнелиане» на неделе кино про тюрьму, которая, как это ни забавно, завершилась документалкой Мейерса про школы-интернаты. В тот день в кинотеатре почти не было зрителей, так что больше мне было не у кого попросить совета. Работникам «Зеленой горы», одетым в жилетки и нацепившим на головы гарнитуру, никак нельзя было задать вопрос: можно ли использовать этот напильник в духовке? Я тут же представила, как мы с тобой умираем, отравившись железом, которого оказалось слишком много в приготовленном мной сюрпризе. Мне ужасно хотелось позвонить Элу и сказать: «Я знаю, что мы, возможно, поссорились навсегда, но не мог бы ты ответить на один-единственный вопрос о железках и готовке?» Но я, конечно, не могла так поступить. «Джоан, – подумала я. – Можно спросить Джоан». И тут из-за угла вышла она.

– Привет, Мин.

– Привет, Аннетт.

– Что ты здесь делаешь?

– Покупаю кое-что к Хеллоуину, – ответила я, помахав напильником.

– Ого, я тоже, – сказала она. – Мне нужно найти цепи. Поможешь?

Мы направились к рядам блестящих катушек: цепи можно было покупать ярдами. Аннетт разглядывала их так, словно это были настоящие украшения, и прислонялась к каждой катушке голым плечом.

– Кем ты будешь? – спросила я.

– Мне нужно понять, как цепи ощущаются на коже, – ответила она. – Я хочу сделать что-то вроде средневекового костюма. Но он должен быть немного вызывающим, понимаешь?

«То есть пошлым», – подумала я. Все девушки, которые встречаются со спортсменами, выбирают пошлые костюмы: они изображают беспутных ведьм, бесстыжих кошек, развратных проституток.

– Как думаешь, я могу надеть цепи без лифчика?

– Ты серьезно? – я чуть не взвизгнула.

– Ну то есть обмотать их вокруг себя, как топ без лямок. У меня же не слишком большая грудь.

– Думаю, что к концу вечера ты вся будешь в синяках, – ответила я.

Аннетт пристально посмотрела на меня.

– Ты мне угрожаешь? – спросила она.

– Что? Нет!

– Я шучу, Мин. Шучу. Эд рассказывал, что не всегда понимает твои шутки. О господи – так бы он сказал.

– О господи, – с глупым видом повторила я.

– Зачем тебе эта штука?

– Еще не решила, – ответила я. – Думаю, ты знаешь, что Эд будет заключенным?

– Ага, каторжником в цепях.

– Так вот, и ты, наверное, видела, что в старых фильмах про тюрьму в пироге запекают напильник? Ну, чтобы подпилить решетку или еще что-нибудь. А у заднего входа беглеца ждет верная жена на машине.

Аннетт с сомнением посмотрела на напильник.

– То есть на Хеллоуин ты будешь женой Эда?

Аннетт улыбалась, но я почувствовала себя так, словно она назвала меня тупицей. Мне казалось, что в ее мерцающих глазах я, одетая в широкие штаны и кроссовки, выгляжу неряшливой дурой.

– Нет, – ответила я. – Я просто хочу испечь пирог, чтобы поднять Эду настроение.

– Насколько я помню, он всегда в хорошем настроении, – сказала Аннетт, ухмыльнувшись.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Да. Так кем ты все-таки будешь?

– Надзирателем, – ответила я.

– Кем?

– Тем, кто следит за порядком в тюрьме.

– Аа, понятно. Здорово.

– Я знаю, что это не очень круто, но у меня есть подходящая