Священные камни Европы - Сергей Катканов

Помните замечательный фильм «Приключения королевского стрелка Шарпа»? Умный и храбрый британский солдат стал офицером, но в Британской армии офицеры были почти исключительно из дворян, и эти дворяне смотрят на лейтенанта (капитана, майора) Шарпа, как на нечистое животное, как на огородное пугало, которое чудак Веллингтон вздумал обрядить в офицерский мундир. Офицеры не видят в Шарпе настоящего офицера, в офицерской столовой ему не рады.

А теперь вспомните Иоахима Мюрата и Михаила Нея. Мюрат был сыном трактирщика, Ней — сыном мясника. И они прославили не только себя, но и Францию на весь мир. Блеск золота на их маршальских мундирах вполне соответствовал их личной доблести. И для Франции, и для всего мира они были не просто настоящими маршалами, они были великими маршалами. Кто посмел бы попрекнуть Мюрата и Нея их низким происхождением? Древнее дворянство считало за честь служить под их началом. И это дала Франции революция. И Наполеон, говоря: «Я и есть революция», имел ввиду это. У Наполеона Шарп стал был маршалом, и спесивое дворянство склонилось бы перед ним в почтительном поклоне. И в этом смысле Наполеон был «сыном революции». А теперь скажите, что это плохо.

А когда офицеру ударить солдата по лицу, легче, чем чихнуть, это хорошо? А когда храбрецов–солдат забивают на смерть палками, вы готовы этим восхищаться? Но ведь это же было в армии православного русского царя, власть которого основана на безупречном политическом принципе. В революционной, позднее — императорской армии офицер не посмел бы солдата и пальцем тронуть. Солдату вернули его личное человеческое достоинство. И это сделала революция. И в этом смысле Наполеон мог, ни чего не стыдясь, сказать: «Я и есть революция».

До революции католическое духовенство превратилось в самых обычных феодалов. Аббаты и епископы в силу этого своего статуса владели земельными наделами, они были уже не столько духовными лицами, сколько, по–нашему говоря, помещиками. Стать епископом, означало получить в пользование соответствующий феод. Ни кого не удивляли 20-летние епископы, которые богослужений почти не совершали, иногда вообще не бывали в своих епархиях, просто получали с них доходы. Красноречивым примером в этом смысле был Талейран, епископ Отенский — отъявленный безбожник, до революции бывший церковным феодалом. Революция положила этому предел. Наполеон, этот «сын революции», твердо сказал, что возврата к прошлому не будет. Духовенство не превратиться обратно в феодалов, место священнослужителей — у алтарей. Он плохо сделал? Надо было вернуть духовенству земли, отобранные революцией? Как это ни парадоксально, но, защищая завоевания революции, Наполеон выступал, как верный сын Церкви.

Кодекс Наполеона — это тоже завоевание революции. Ни когда при лигитимнейших Бурбонах этот кодекс не мог бы появиться. Его просто не кому было создать, да ни кому бы это и в голову не пришло. Может быть мы на этом основании сделаем вывод, что Кодекс Наполеона — плохой, раз уж жизнь ему дала революция. Очевидно, что в этом кодексе не все бесспорно и не все безупречно, но вот ведь закавыка: в его основе лежит Кодекс Юстиниана — православного (!) императора. Наполеон не случайно считал Кодекс едва ли не высшим достижением своего правления, и в этом смысле его можно считать наследником революции, и это не вызывает ни какого чувства протеста даже у самых убежденных противников революции.

Итак, революция, отвратительная в своей сути, все же дала и Франции, и миру некоторые завоевания, которые можно считать благом даже с духовной точки зрения. Список этих завоеваний можно было бы и продолжить к величайшему сожалению для моей контрреволюционной души. Наполеон был наследником и защитником того, что было в революции второстепенным, но действительно хорошим. И в этом хорошем смысле он носил революцию в себе, и в этом достойном уважения смысле он был ее персонификацией.

Но не носил ли он в себе, не персонифицировал ли он так же и корневое, смыслообразующее зло революции? В некоторой степени, к сожалению, и это так. Он, великий победитель революции, все же навсегда остался заражен ее ядом. Мы убедимся в этом, когда рассмотрим отношение Наполеона к монархии.

Коронованный Вашингтон

(Наполеон и монархия)

Тютчев справедливо сказал, что одним из корневых, сущностных убеждений революции является мысль: «Всякая власть исходит от человека». С духовной точки зрения эта мысль — тлетворная и разлагающая, потому что она есть покушение на власть Бога, за этой мыслью — нежелание следовать Божьей воле. И эта мысль — вполне наполеоновская.

Наполеон говорил: «Я мог править только в соответствии с принципом верховенства народа». «Я мог быть только коронованным Вашингтоном». Последнее высказывание императора делает вполне понятной мысль Тютчева о том, что в своем лице Наполеон короновал революцию.

Император, правда, подчеркивает, что он не мог иначе. Да, действительно не мог. У него, как у наследника революции, не было ни какой возможности править иначе, как от имени и по поручению народа. Но он и не хотел править иначе, ему нравилось быть демократическим императором, это вполне соответствовало его убеждениям.

«Я не узурпировал корону, — однажды заявил император в Государственном Совете, — я вытащил ее из болота, народ водрузил ее на мою голову. Так давайте же уважать деяния народа».

Наполеон с удовольствием вспоминал, как однажды он инкогнито затесался в толпу, готовую приветствовать его, как императора, и заговорил с одной старой женщиной: «Моя добрая женщина, раньше у вас был тиран Капет, теперь над вами властвует тиран Наполеон. Что вы выиграли от такой перемены?» Женщина ответила: «Извините меня, господин, но есть большая разница. Этого мы выбрали сами, а того получили случайно».

Разумеется, эти слова пролились бальзамом на душу императора французов, но на монархическое сознание эти слова проливаются отравой. Да, приходится признать, что четвертая династия была не только наследницей республики, она была не более, чем модификацией республики. И в этом смысле наполеоновская монархия была квазимонархией.

Конечно, Наполеон ни сколько не походил на коронованного клоуна, которых и тогда хватало, да и сейчас они не перевелись. Это был мужик–практик, он умел править, и любое заискивание перед толпой было ему чуждо. Он говорил: «Монарх должен служить своему народу с достоинством и не стремиться быть приятным ему… Нет ни чего более опасного для монарха, чем стремиться угождать своим подданным… Основная обязанность монарха безусловно заключается в том, чтобы действовать в соответствии с желаниями народа, но то что говорит народ, едва ли когда соответствует тому, чего именно он хочет, его желания и потребности нельзя узнать из его уст».

За этими словами волевого правителя, лишенного наиболее наивных демократических предрассудков, все же отчетливо просвечивает внутренний демократизм императора, совершенно не понимающего, что такое монархия. Наполеон подчеркивает, что задача монарха — исполнять желания народа, как будто он демократический президент. Между тем, задача монарха — исполнять Божью волю и заботиться о благе народа, а народное благо, духовная польза народа и желания народа действительно не всегда совпадают. Настоящий монарх получает власть от Бога и отвечает за свой народ перед Богом. Это представление о Боге, как об источнике власти монарха, было совершенно чуждо Наполеону. Он полагал, что получил корону от народа и соответственно несет ответственность только перед народом. Его императорское правление было коронованной демократией, и в этом он был наследником революции, на сей раз уже в самом худшем смысле, потому что революция исказила все нормальные, естественные представления о природе власти.

Но стоит ли за это слишком строго судить Наполеона? Посмотрите вокруг себя и вы увидите, как православные бегают на выборы выбирать президента, полагая себя, народ, источником власти. Почитайте книги наших монархистов, иные из которых предлагают всенародно избирать императора. Даже у нас, среди православного народа, бытуют совершенно искаженные представления о природе власти. Даже чада Православной Церкви насквозь пропитаны демократическими предрассудками. Надо ли слишком много ждать от правителя, политические представления которого сформировались посреди революционного безумия? Давайте не будем судить его строже, чем самих себя.

Значит, наполеоновская монархия была не настоящей? Если исходить из чистого принципа, тогда — не настоящей. Но как и всегда в жизни, кроме чистого принципа есть много достойного внимания.

Наполеон вполне сознательно хотел воскресить империю Карла Великого. Карл принял императорскую корону в 800 году. Через тысячу лет, в 1804 году, принимая корону, Наполеон заявил, что, подобно Карлу Великому, он будет императором Запада, и что он принимает наследство не от французских королей, а от Карла Великого.