M/F - Энтони Берджесс

В «А ну-ка, парни!» остался только один посетитель — Эспинуолл, храпевший во тьме. Мануэль подошел очень не сразу, продал мне бутылку какого-то местного пойла, черного как мазут. Стоила эта радость всего двадцать пять центов: цена говорила сама за себя.

Я бы расплакался от разочарования, но для взрыва мне не хватало той самой песчинки, попавшей в глаз. Жаркое шипело в духовке; Катерина грызла ногти под старый фильм по телевизору; мисс Эммет сидела, выпрямив спину, в своем кресле (чуть поодаль от того, в котором сидел я) и рассеянно улыбалась про себя, пока ее внутренний личный киномеханик крутил топорно смонтированный фильм о ее собственном прошлом, возможно, с моим в нем участием (в роли Майлса Фабера — никому не известное юное дарование). Я курил «синджантинки» одну за другой, затягиваясь до самой диафрагмы, и скрепя сердце благодарил Господа Бога за сию малую милость. Табачник по имени Ли был человеком неопределенно-восточного происхождения и держал у себя в лавке некоторый запас восточных марок («Джи Сэм Со» например), да, сэр, дорого, а что делать, таможня зверствует, ввозные пошлины все растут. Он отдал мне ключ, о котором, по его словам, никто не спрашивал уже много лет. Он узнал его в связке других ключей по трем ножевым насечкам на головке. Дом на улице Индовинелла, а вот номера он не знал. Никогда там не бывал; ему недосуг, надо за лавкой присматривать.

Я стучался по все дома на улице Индовинелла, чуть ли не бился о двери, и сердце бешено билось в груди, едва не сбивая меня с ног, но люди считали, будто я что-то там продаю или просто сошел с ума. Обычно мне открывали сердито жующие мужчины, иногда — с салфеткой, зажатой в кулаке. Приличный район, люди пользуются салфетками за столом. Явно не место для Сиба Легеру.

— Милый мой мальчик, — сказала мисс Эммет, когда я в третий раз разразился горестными стенаниями, — молодым людям, у которых вся жизнь впереди, не стоит бегать по улицам в поисках старых музеев. Мой зять из Крайстчерча был музейным работником, и до добра это не довело. Видишь, ты даже забыл про безе, потому что все думал о своих музеях.

— И торт тоже забыл, — вставила Катерина с обиженным видом.

— Да хрен с ним, с тортом.

— Майлс, разве можно так выражаться при сестре, да и при мне тоже?! Уж не знаю, где ты таких слов нахватался.

А потом в телевизоре начались новости, которые читал новый диктор, явно избыточно волосатый молодой человек, на фоне все того же крупного плана ошеломленных каститских лиц. Были допрошены четверо юнцов, известных по предыдущим попыткам подстрекательства к нелояльным деяниям, полиция уже вышла на след главаря. В Международном аэропорту Гренсийты задержан частный двухместный самолет, пытавшийся совершить взлет. Пилот и пассажир арестованы за нарушение инструкций на период чрезвычайного положения, о которых, по их утверждениям, они знать не знали. В гавани и на причале для яхт выставлена дополнительная охрана согласно особым распоряжениям, характер которых на данный момент разглашению не подлежит. Метеорологический прогноз, последовавший за новостями, обещал хорошую погоду. Как бы в компенсацию всем, кому приходится вынужденно оставаться на Кастите, хочется им того или нет. А потом на экране приветственно рыкнул Метро-Голдвин-Майерский лев, приглашая на старый фильм.

— Так, теперь тихо, — сказала Катерина.

— Вы только этим и занимаетесь по вечерам? Я имею в виду, не читаете, не выпиваете, не играете на гитаре, не встречаетесь с ухажерами или что там еще?

— Китти Ки, бедняжка, так и не получила нормального образования.

— А какая связь между образованием и выпивкой или ухажерами?

— Я про чтение сейчас говорю. Для всего остального она еще слишком мала. Она, видишь ли, всюду ездила с отцом и не могла посещать школу на регулярной основе.

— Тише, вы что, не видите, я смотрю!

Фильм начался с грудастых платиновых блондинок в купальных костюмах тридцатых годов, пьющих коктейли на пляже в Вайкики на фоне Алмазной головы.

— Гонолулу, — сказала Катерина.

— Да, Китти Ки, солнышко. Оттуда ты прилетела прямиком в Окленд, а потом в Крайстчерч, где мы и встретились. Удивительное совпадение!

— Какое совпадение? — спросил я.

— Да тише вы, я же прошу!

Вскоре фильм перешел на нью-йоркский шик и остроумие: элегантные белолицые дамы в костюмах с подкладными плечами искрометно острили в беседах с лощеными господами, одетыми в двубортные пиджаки, обладателями тонких франтоватых усиков и мини-баров в огромных юридических офисах с видом на Манхэттен. Все это происходило под бодрую музычку, которая подчеркивала комические конфузы бойкими трубными «трам-пам-пам», а если кто-то комично ложился в постель, звучали два нестройных такта из «Спи, малютка, крепким сном». В каком-то смысле это можно было назвать уроком истории или обществоведения для необразованной Китти Ки. В фильме упоминались Таммани-холл, «Новый курс» Рузвельта и «забытые люди».

Я сказал:

— Слушай, мясо почти готово. Ты до конца будешь смотреть этот ужас?

— Не ужас, а утонченную вещь. Я здесь поем, у себя на коленях.

— Ааа-арх.

В этом узком доме на четыре этажа столовой не было. Я накрыл стол на кухне, не забыв про вино, и достал мясо из газовой духовки. Переложил скворчащий кусок, истекающий жирным соком, на огромное блюдо с синим узором в китайском стиле, заточил тупой нож для разделки мяса подходящим стальным бруском и крикнул, что еда на столе. В кухню вошла мисс Эммет. Попросила отрезать несколько кусочков для Катерины и сделать пару больших сандвичей.

— А оно не жестковато? — сказала она. — Китти Ки, бедняжке, пришлось удалить сразу несколько зубов. Ей поставили так называемый мост. Бедная девочка. Теперь может есть только мягкую пищу.

Она отнесла сандвичи Катерине, прилипшей к телику, потом вернулась на кухню, уселась за стол и принялась сокрушаться о жесткости мяса уже от собственного лица.

— Скажи спасибо, мой мальчик, что у тебя свои зубы, ну, если они у тебя свои. Я свой последний оставила в Крайстчерче. А вставные челюсти как-то не держатся. Верхняя все время падает. В аптеках можно купить специальный клей, называется «Дентисимент», но я его вечно съедаю. Очень жесткое, правда?

Мясо было не таким уж и жестким. Я вгрызался в него с остервенением, щедро поливая свои куски горчицей с хреном. Я пытался съесть всех и таким образом убрать их с дороги: отца, Лльва, Китти Ки, себя самого.

— Пожалуй, я больше не буду, радость моя, хотя ты приготовил прекрасно. Заварю себе чаю.

— Вино, кстати, некрепленое.

— Крепкое, правда? Хотя и хорошее, очень даже. Может быть, я от него засну. А то в последнее время я плохо сплю.

— А вы вообще хоть иногда обедаете нормально?

— Ну, ты же знаешь, как это бывает, мой мальчик. Если негде нормально поесть, так и обходишься просто закусками. Перекусишь по-быстрому, и нормально. Мне, знаешь ли, не понравилась мысль превратить одну спальню в столовую. В конце концов, спальня есть спальня.

— А почему вы не выбрали дом побольше?

— Ну, этот вроде как наше семейное достояние. Его купил мой кузен. Специально, чтобы сдавать в аренду.

Я смотрел на нее открыв рот.

— Это очень дурные манеры: открыть рот за столом и показывать, что ты ешь. Меня, моя радость, от этого прямо воротит.

— Ваш кузен?

— Он служил в министерстве по делам колоний, был не очень высокого чина, но получил рыцарский титул, когда вышел в отставку. Думал, арендная плата станет хорошей прибавкой к пенсии. Джим Мьюравей. С печенью у него стало совсем-совсем плохо.

— Сэр Джеймс…

— Да, верно. Но откуда ты знаешь?

— Боже правый, это ведь именно он… Что здесь, в этом доме? Что там, наверху?

— Только спальни.

— Но, черт возьми, это же тот самый дом, здесь должны быть…

— Доедай, солнышко.

Я вскочил на ноги, обжигая лодыжки о еще не остывшую духовку. В руке у меня был ключ.

— Это ключ не от этого дома, — сказала мисс Эммет. — Здесь стоит американский замок, автоматический. Честное слово, Майлс, иногда ты меня пугаешь. Как будто ты не в себе. Хотя, наверное, не стоило этого говорить, памятуя о твоем бедном отце. Я хотела сказать, это ведь не музей, верно? У меня есть, конечно, какие-то украшения для дома, но это не то, на что люди приходят смотреть. А теперь сядь, пожалуйста, и доешь что не доел.

Я застонал и уселся на место. Налил еще вина нам обоим. До этой минуты я не осмеливался даже помыслить о своем страхе, что работы Сиба Легеру, преданные забвению, распались на первоначальные физические элементы и отправились в мусоросжигатель или в морскую пучину, как и все остальные детриты этого мира. Вино укрепило мой голос, и я спросил:

— Когда вы въехали в этот дом, было здесь что-нибудь?