Особое задание - Евгений Васильевич Шалашов

Я уже тихо рыдал от хохота, представляя Аглаю на съезде РКСМ. Беда!

Как-то вечером, выкроив время, я повел Полину в театр. Художественный находился в Камергерском переулке, труппа еще не уехала (помнил, что в девятнадцатом почти все ведущие актеры гастролировали за другой линией фронта) и ужасно хотелось попасть на Метерлинка. Сколько читал о «Синей птице» в исполнении первой труппы, не счесть. Видел одноименный фильм с молоденькой Маргаритой Тереховой, но это не то.

Увы, сегодня в театре давали «Антэм», поставленный Немировичем-Данченко по пьесе Леонида Андреева еще в десятом году и с тех пор не возобновлявшийся на московской сцене. Говорят, что постановку некогда запретил сам Столыпин.

Петр Аркадьевич Столыпин до сих пор в нашей стране фигура неоднозначная. Для кого он «Великий реформатор», для кого «русский Бисмарк», для кого «Вешатель». Для одного кинорежиссера, оскароносца и орденоносца Столыпин — самый выдающийся россиянин всех времен и народов!

Касательно же «Антэма», тут я согласен с Премьер-министром. Запретить! Пустая сцена с задником, на котором намалеван одинокий утес уже с облупившейся краской. Железные врата, возле которых стоял Некто с мечом во весь рост. А по сцене, словно лягушка, подпрыгивал главный герой.

Боже ты мой, какой напыщенный язык! Не спасал даже великий Качалов в лысом парике, изображавший Антэма. Действующих лиц было много, но я никого не узнавал. Ну, разве что Некто у входа — не то ангел, не то апостол Петр, не желавший впускать в рай главного героя, походил на молодую Серафиму Бирман, запомнившуюся по роли княгини Старицкой из Эйзенштейна.

Из-за напыщенного старомодного языка я даже не мог понять, о чем идет речь?

— Молодой человек, — кто-то подергал меня за плечо, — попросите вашу спутницу, чтобы она не так громко храпела.

Пожалев о потраченных сорока рублях, ухватил Полину в охапку и повел в буфет. Народу там немного. Еще бы. Из ассортимента лишь чай с какими-то страшными сухарями, зато по цене десять рублей за стакан и по три рубля за сухарь!

— Пойдем лучше домой, там и попьем, — предложила барышня, слегка смущенная своим поведением в театре. Но осуждать девушку я не стал. Еще бы немного, сам заснул.

Мы шли от Камергерского переулка к Дому Советов, любуясь на прихорашивавшуюся Москву. Решили сделать круг, пройдясь мимо Большого театра. Ух ты, какая красота! Сквер перед театром превратился в какой-то волшебный сад с деревьями, окутанными лиловым туманом! Красная бахрома развешана по площади, а дорожки залиты лунным светом!

А где подсветка, где лазерные установки, рассеивающие свет и дающие целостные картинки? Чудеса! Я даже и не думал, что такое возможно в восемнадцатом году!

— Вова, а откуда у тебя деньги? — неожиданно спросила Полина.

Я замялся, потом попытался все обратить в шутку.

— Вот, еще не женился, а ты мне уже допросы устраиваешь. Надо интересоваться не тем, откуда деньги у мужа, а куда он деньги потратил!

— Вов, ну скажи, — начала приставать девушка, а потом со злорадством сказала: — Не скажешь, я тебя «вовкать» стану!

— Тогда я тебя Капкой обзову! — пообещал я, и девчонка надулась, как мышка. Но надолго ее не хватило. — Вова, ну скажи, а? Интересно ж.

— А тебе сколько нужно?

Полина слегка замялась, а потом таинственным шепотом сообщила:

— Две тыщи.

У-у. А мне выписали премию в размере трех месячных окладов — две тысячи четыреста. После визита в театр осталось меньше. Если отдать Полинке две тысячи, останется с гулькин хрен, а я собирался поднакопить деньжат и купить себе новые сапоги, потому что старые уже начали просить каши. С другой стороны, сапоги стоят четыре тысячи, и накоплю ли я на них — не факт. Цены все лезут и лезут вверх. Но в башку лезли нехорошие мысли — а не раскручивают ли меня? Все-таки, хотя тело Владимира Аксенова и было двадцатилетним, но от пятидесятилетней башки Олега Васильевича Кустова не избавиться. Этакий папик, кошелек на ножках. А к пожилым мужчинам, роняющим слюну перед малолетками, я относился с брезгливостью. Напустив в голос строгости, спросил:

— Что ты себе опять насмотрела?

— Жакетик, — сообщила девушка. — Я тут себе у одной старушки присмотрела, приценилась. Она три тысячи просит, но сказала, что и за две отдаст. Вишь, Степан скоро на фронт уйдет, а мне губернский комсомол поднимать. Не знаю, изберут меня председателем губернского комитета РКСМ или нет, да это неважно, а у меня и одежды-то приличной нет. Лучшее платье мне в прошлый раз беляки изодрали, а новое не купить, и материи нет, чтобы сшить. Было у меня кое-что, так все старое. Неужели не замечал? Я же, чтобы в Москву съездить, по знакомым ходила, одежду собирала. А куда годится, чтобы комсомольский вожак ходил, как полохало?

Мне вдруг стало жалко девчонку. Не обращая внимания на народ, бродивший по вечерней Москве, крепко обнял ее и поцеловал.

— Дам я тебе денег, покупай.

Мы вернулись в гостиницу. По какому-то случаю — может, в честь годовщины революции, по трубам второй день шла горячая вода. Полина, ни разу в жизни не купавшаяся в ванне, ограничилась помывкой из душа, моей радости не поняла, но я был счастлив. Хуже, что ванна, не чищенная со времен той же революции, была даже не желтая, а коричневая. Чистящего средства или хотя бы соды достать не удалось, но отыскался пакет сухой горчицы. Вспомнив «домашние хитрости», печатавшиеся в журналах времен позднего СССР и Перестройки, я так отдраил ванну, что любо-дорого поглядеть.

Пока девушка хлопотала по хозяйству, готовя нехитрый ужин, я решил