Без всяких полномочий - Борис Мегрели

Я растроганно заморгал.

— Нина! Я… не знаю, что и сказать… Ты… В общем, ты прекрасная девушка. Но ты ставишь меня в неловкое положение.

— Ты сначала посмотри на галстук. Может, он тебе не понравится.

— Быть такого не может!

Она развернула пакет, и я увидел точно такой же галстук, как у меня в кармане.

— Я выбирала его из тридцати галстуков. У меня глаза разбегались. Я выбрала то, что надо?

— То, что надо. У тебя прекрасный вкус. Спасибо тебе большое. Спасибо за все — за этот вечер, за роскошный ужин, за галстук, за великодушие, в общем, за все. И прости меня за мой сегодняшний вид.

Я мягко приблизил Нину к себе и нежно поцеловал в губы. Не хотелось уходить. Хотелось остаться у нее и забыть все, что творилось на свете, все, что лежало за пределами этой дышащей человеческим теплом квартиры, но я заставил себя сказать:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказала Нина и коснулась рукой моего лица.

— Я позвоню завтра.

Она молча кивнула и улыбнулась на прощанье.

Спускаясь в лифте, я с омерзением думал о своей конуре. Надо сменить комнату, куда не стыдно было бы привести Нину, подумал я.

В распахнутых дверях подъезда стояли люди. Я пробрался на улицу.

Два офицера милиции вели к черной «Волге» сгорбленного человека.

— Кто это? — спросил я женщину.

— Директор лимонадного завода, — ответила она.

ГЛАВА 13

Того времени, которое я тратил на бесчисленные переделки пьесы, вполне хватило бы, чтобы написать новую. Я утешал себя тем, что ни одной или почти ни одной пьесы ни один театр не поставил в первоначальном виде. Театр всегда выдвигает перед драматургом тысячу обоснованных требований, перемешанных еще с тысячей необоснованных, и пьеса со дня ее создания до постановки проходит мучительный путь, много раз умирай и воскресая, и случается, что конечный вариант ничего общего не имеет с первым, — такова работа с автором. Я знал обо всем этом главным образом от Мананы. Она не терпела, когда я роптал, и всячески внушала мне, что я один из тех начинающих драматургов, которым судьба уготовила для первой же пьесы заинтересованного режиссера. Правда, режиссер сменился, но это не смущало ее, наоборот, она считала, что надо радоваться — пьесой заинтересовались два режиссера.

Устав от работы над пьесой, я отправился в редакцию. Зачем я туда поехал? Там делать мне было нечего. Я не мог разобраться в себе. Не обещание же штатной работы тянуло меня в редакцию? А почему, спросил я себя, не иметь твердую зарплату? Сколько можно зависеть от настроения работодателей? Сколько можно влезать в долги в счет будущих гонораров за пьесу? Кто знает, когда пьеса будет поставлена? И почему надо уподобиться Левану, который не сумел совмещать работу в редакции с литературным трудом и запил? Я не Леван, я сумею… Я нахмурился. Как все быстро меняется, подумал я. Как все быстро меняется.

Я пришел в редакцию, когда все уже собирались домой.

— Где ты пропадал? Мы сегодня провожали в декрет твою подругу Элисо, — сказала Нана, укладывая толстые папки в ящик.

— Дела, Нана, дела, — сказал я.

— Проводишь меня?

— Хочу посидеть над планом.

— Посидим у меня. Я помогу тебе.

— Ты и так для меня много сделала. Пора и мне внести лепту в общее дело.

— Вноси, вноси, — сказала Нана и направилась к выходу. — Тебя, я вижу, не тяготит одиночество. Или ты завел любовницу?

— Нет у меня никакой любовницы.

— Напрасно. Любовь украшает жизнь. Пока.

Я позвонил Гураму и не застал его ни в клинике, ни дома. Потом я ломал голову над планом, придумал три темы, отпечатал план в двух экземплярах, первый положил под стекло на столе Наны, а второй оставил себе.

Потом я позвонил в справочную.

— Девушка, это из редакции. Помогите, пожалуйста, найти домашний телефон Луарсаба Давидовича Ахвледиани.

Ждать пришлось так долго, что вспотело ухо. Я рисовал на заготовленном листе бумаги чертиков. Они зубоскалили и подмигивали мне.

— Вы слушаете? — наконец сказала телефонистка и продиктовала номера телефонов и адреса пятерых Ахвледиани Луарсабов Давидовичей.

Я поблагодарил ее и стал звонить по записанным на чертиках номерам и через несколько минут уже знал, какой из них принадлежит директору фабрики. Ахвледиани дома не оказалось. Женский голос сказал мне, что он еще не приходил с работы.

— Когда он будет?

— Скоро. Я жду его к ужину. Кто спрашивает?

Я не ответил и положил трубку. Пусть поужинает спокойно, подумал я и позвонил Нине.

— Здравствуй, — сказал я. — Как дела?

— Здравствуй. Все хорошо. Я думала, ты позвонишь раньше и мы съездим в цирк.

— Я работал целый день.

— Еще не поздно. Мы можем повидаться с Бармалеем и остаться на представлении.

Я колебался.

— В другой раз. У меня еще дела.

— Ну хорошо. Только навестим Бармалея. Он ждет.

— Ничего с ним не случится. Навестим завтра, послезавтра. Необязательно именно сегодня.

— Тебе, конечно, необязательно! Ни сегодня, ни завтра. Я должна бежать. Будь здоров!

Она повесила трубку.

— А, черт! — Я в сердцах бросил трубку на аппарат, сунул в карман бумагу с номерами телефонов и выскочил на улицу.

Я бежал сначала за автобусом, затем за троллейбусом и спрашивал себя, какого черта, какого черта я бегу, если можно было позвонить и сказать, что я отложу все дела и приеду в цирк, черт бы побрал эту скотину Бармалея. Потом я бежал по длинной лестнице, обсаженной по краям деревьями. Лестница вела к цирку. Она казалась бесконечной.

Цирк, расположенный на плато, а плато, насколько я помнил, это плоскогорье высотой двести метров над уровнем моря, чуть не касался куполом неба, и я, задрав голову, в отчаянии взирал на него.

Я обернулся, ища глазами Нику. К остановке подошел троллейбус. Из него вышли старушка и мужчина. Я подождал следующий троллейбус. Из него вообще никто не вышел. Нина могла подъехать к цирку на машине. Если она сумела поймать такси сразу, то она уже наверху, подумал я.

Политая площадка перед цирком сверкала.

Я услышал шум подъезжающей машины и обогнул здание.

Из «Москвича» вышла Нина. Она достала из сумки кошелек, но водитель что-то возмущенно сказал ей, и она улыбнулась ему, и тот тоже улыбнулся, развернул машину, помахал Нине и укатил.

Я стоял поодаль и смотрел на Нину. Она увидела меня, сощурилась и как ни в чем не бывало сказала:

— Идем.

Я подошел к ней.

— Кто это тебя привез?

— Понятия не имею, — сказала она.

— Чтобы больше ты не смела садиться в машины всяких пижонов!

— Хорошо, — она взяла меня под руку. — Идем.

Она уверенно вела меня по темным коридорам мимо пустых клеток и реквизита. Запах зверей щекотал нос. Мы поравнялись с клетками, в которых сидели медведи с белыми треугольниками на груди.

— Это гризли, — сказала Нина.

— Узнаю, — ответил я, разглядывая вставшее на задние лапы чудовище. Я ему чем-то не нравился, и он утробно рычал.

Наконец мы подошли к конюшне.

Я узнал Бармалея по тому, как он заржал и забил копытами. Я испуганно подумал, что он одним рывком может вырваться из стойла. Но Бармалей только бил копытами, ржал и скалил зубы.

— Почему он скалит зубы? — спросил я.

— Улыбается, радуется, — ответила Нина и, поставив сумку, прижалась щекой к голове лошади. — Ты мой красавец! Заждался, бедненький, соскучился! — Бармалей замотал головой, и впечатление было такое, что он полез целоваться. Нина засмеялась. — Перестань, ты меня всю обмусолишь!

Но Бармалей все лез целоваться, ржал и скалил зубы.

Она вытащила из сумки пакет с бисквитным печеньем.

— Я не знал, что лошади едят бисквитное печенье. Овсяное еще куда ни шло, — сказал я.

— Это его любимое печенье. Покорми его.

Я стал кормить Бармалея. Он ел спокойно, очевидно, потому, что Нина была рядом.

— Что за порода у этой громадины? — спросил я. Лошади в других стойлах казались жеребятами в сравнении с ним. Он навострил уши и повел глазами.

— Русский тяжеловоз, — ответила Нина.

— Слушай, по-моему, он понимает, что говорят о нем.

— Он умница. Он все понимает, — сказала Нина и похлопала Бармалея.

— Какого же черта ты, умник, сбрасываешь свою хозяйку? Дать бы тебе по морде за это!

— Не надо, Сережа. Не надо с ним так разговаривать.

Бармалей отвернулся от печенья.

— Еще обижается, негодяй! На сердитых воду возят.

— Прошу тебя, Серго, не надо так.

— На, корми его сама. — Я отдал Нине пакет и отряхнул руки. — Между прочим, к прянику нужен кнут.

— Перестань, пожалуйста.

— Пожалуйста.

Я рассматривал лошадей в стойлах, когда в конюшню вошел узкобедрый чернявый парень.

— Привэт, Нина. Что так поздно сэгодня? — спросил он.