Блондинка в Париже - Наталия Станиславовна Левитина

обшарпанный. Коричневая черепица на крыше потрескалась и заросла мхом, в двух местах зияли дыры.

Света хмыкнула:

— Да это же сарай какой-то!

— Лучше бы Леонар вообще ничего не оставлял, — удручённо покачала головой Настя. — А тётя тут же уцепилась, загорелась. Сказала, что отремонтирует дом и превратит его в конфетку. Она показывала мне папку со счетами — привезла её с собой в апреле… За неделю до того, как произошло несчастье… Там ещё и долгов хватает — отопление, электричество. Налоги не уплачены, кровлю, вон, побило во время урагана, надо дыры заделывать… Изабель сидела с калькулятором, считала. В целом, вместе с ремонтом получается сто шестьдесят четыре тысячи евро.

— Что?! — изумилась Света. — Да вся эта рухлядь столько не стоит!

— Откуда ты знаешь, сколько стоит поместье в Нормандии? — возразила я. — А земельный участок есть?

— Угу. Полгектара.

— Тут надо разбираться, нанимать оценщика. Чтобы понять, какова настоящая ценность имущества.

— Вдруг ты сможешь выгодно продать дом?

— В таком состоянии, как сейчас, с дырами в крыше и кучей долгов — вряд ли, — сказала Настя. — Не знаю, ничего не могу сказать. Но связываться с этой обузой мне совсем не хочется.

— А я видела такую интересную передачу, — вспомнила Света. — Тоже про нежеланное наследство. Одна семейная пара получила целый зáмок, с крепостными стенами, башенками, сторожевой башней. И что же? Им очень тяжело содержать эту махину. Они теперь вкалывают по двадцать часов в сутки и с грустью вспоминают те времена, когда жили на маленькой ферме. Сдают комнаты, водят по замку экскурсии. И всё равно даже в ноль не выходят. Постоянно в глубоком минусе. Но и продать этот средневековый замок нельзя, потому что владелец — настоящий граф, наследник старинного рода. Поместье принадлежало его семье в течение четырёхсот лет, это историческая ценность, между прочим. И для графа сберечь фамильную реликвию — вопрос чести. Представляете, каково бедному мужику? Что ему делать? Признать поражение, объявить себя банкротом и продать родовое гнездо? И в Википедии напишут, что спустя четыре столетия именно он продал фамильный замок. Позор!

— Круто мужик попал!

— Поэтому они с женой, надрываясь, тащат непосильный воз. Вот и Насте надо сто раз подумать — нужен ли ей ветхий дом в Нормандии?

— Но дом — не фамильный замок. Его вполне можно продать!

— Вопрос — купят ли? Особенно сейчас, когда везде экономический кризис.

— Да, — кивнула Настя. — Никто эту развалюшку не купит. Я даже денег за ремонт не отобью.

— Я знаю одного ловкого француза-риэлтора, — сказала я. — Его зовут Жан-Поль, живёт в Монпелье. Продаст что угодно — и покосившийся сарай, и шато с гнилыми коммуникациями, и чудесную виллу на краю оползающего оврага. К тому же, он блестяще владеет русским языком.

— Небось, ещё и хорош собой? — заинтересовалась Света.

— Девочки, не отвлекайтесь, — напомнила Настя. — Мы говорим не о мужчинах, а о наследстве.

— Очень хорош.

— От наследства ты отказываешься.

— А что делать? Ведь прежде, чем выставить дом на продажу, я должна оформить его в свою собственность. Уплатить долги и налоги. Отремонтировать. Зачем мне эти проблемы? Не собираюсь добровольно совать голову в гильотину.

— Возможно, Настя права, — сказала Света. — Недавно я помогала оформить наследство на домик в деревне. Наследники сначала радовались, а потом подсчитали расходы и прослезились. Они заплатили налогов и пошлин гораздо больше, чем номинальная стоимость имущества. Лучше бы и не связывались.

— Хорошо, представим, что я выставила дом на продажу. А вдруг он будет продаваться целых три года? Где взять деньги на его содержание в течение этих трёх лет?

— Всё это пустые разговоры, — сказала я. — Гадание на кофейной гуще. Надо пригласить компетентного специалиста для оценки дома и всех расходов.

— Угу, пригласить компетентного специалиста, — пробормотала Настя. — Там, во Франции. И заплатить ему пару тысяч евро за работу. Да и самой туда слетать несколько раз. Напомни-ка, Леночка, какой у меня оклад?

— Хороший, — отрезала я. — Отличный.

— Но не настолько, чтобы разбрасываться тысячами евро! Мне эти деньги сначала надо заработать. У Леонара Бриссона остался младший брат, Жильбер. Пусть забирает себе дом в Нормандии и делает с ним всё, что угодно…

Жильбера Бриссона, высокого и представительного господина лет шестидесяти, я видела на похоронах. Настя сказала, что именно он оплатил все расходы, но забрал к себе во Францию урну с прахом Изабель, заявив, что покойные супруги при жизни ясно выразили ему своё желание — быть похороненными вместе.

В крематории во время траурной церемонии Настя рыдала на моём плече. Я сгибалась под тяжестью её туши, совала ей один за другим носовые платки и тихо скрежетала зубами от злости.

Вот такая я чёрствая!

Нет, мне, конечно, понравилась Изабель, и я сожалела о её трагической гибели. Но почему я вдруг оказалась единственной подругой Насти? Почему именно я должна была утешать её в горе и слушать рыдания? Вот ещё! У меня своих забот по горло. И в крематории она вполне могла бы повисеть не на мне, а на какой-нибудь давней подружке. Настя наваливалась так, что у меня трещали кости. А мы с ней к тому моменту были знакомы всего восемь месяцев. Не такой уж большой срок, чтобы превратиться в закадычных друзей…

Господин Жильбер, увидев, как самоотверженно я утешаю страдалицу, и вовсе записал меня в близкие родственники. Он довольно сносно говорил по-английски, поэтому мы смогли немного пообщаться.

— Нет, я Настина начальница. Она у меня работает.

И портит всё, к чему ни прикоснётся!

Сухопарый Жильбер скорбно взирал на меня с высоты своего роста. У него было тонкое интеллигентное лицо, проницательные серые глаза.

— Все так любили Изабель, — обескураженно пробормотал он. — Она была яркой, очаровательной… Как же так? В январе — брат… Но мы были готовы. Всё давно к тому и шло… Если бы не Изабель, мой брат прожил бы меньше. Она подарила ему эти пять лет, поделилась с ним своей энергией, своим жизнелюбием… И вдруг — это жуткое известие. Я потрясён… Как нелепо! Её сбила машина… Но почему?!

— Просто несчастный случай, — вздохнула я. — У нас такое сплошь и рядом. Да и у вас во Франции, наверное, тоже.

— Но это же несправедливо!

— Жизнь — ужасно несправедливая штука, мсье Бриссон. Вы и сами это прекрасно знаете…

***

— Лен, а, Лен! — позвали меня девушки. — Ты о чём-то задумалась.

Не стала посвящать их в подробности. Насте только напомни о похоронах, тут же разразится рыданиями. Включается мгновенно, словно нажали кнопку.

— А на чём мы остановились?

— Я говорю, что если нормандский домик достался в наследство Изабель,