Державин - Олег Николаевич Михайлов

против нас пушки, и началась пальба. Перепальный огонь стих. И веришь, братуха, тут вся артиллерийская команда с офицерами, поднявшись, ушла в толпу! Едва успели мы вывезти два орудия, сомкнулись с оставшимися при знаменах солдатами и вышли из укрепления — новая измена! Секунд-майор Салманов, которому было приказано идти с половиною строя в каре, внезапно поворотил со всеми бывшими с ним и тоже ушел к Пугачеву. Нас осталось шестьдесят человек. Под выстрелами, отстреливаясь из ружей, продолжали мы с Бошняком отступление верст шесть, пока не стемнело…

Гасвицкий выпил рюмицу водки, тотчас налил и выпил еще.

— Да передавали мне, Гаврила, что, подзирая твоего Ивана Серебрякова, пугачевцы перехватили и вместе с его сыном прикончили…

7

В конце октября 774-го года гвардии поручик ехал в Симбирск к находившемуся там главнокомандующему всеми войсками Казанской губернии графу Петру Ивановичу Панину.

К тому времени народное восстание было потоплено в крови, сам Пугачев схвачен казачьей верхушкой и выдан карателям. Те места, где недавно крестьяне, казаки, башкиры и киргизы оружием хотели добыть себе волю, стали свидетелями жестоких казней. По приказу Панина во всех непокорных селениях были поставлены (с запрещением снимать до указа) по одной виселице, по одному колесу для четвертования и по одному глаголу для вешания за ребро.

Но Державин, проезжая мимо страшных сих сооружений с останками несчастных, не замечал ничего, думая о своем.

Печальные причины понудили маленького офицера на свой страх и риск отправиться к гордому и полномочному начальнику, назначенному Екатериною II на место Бибикова. Недоброжелатели Державина — Кречетников и Бошняк так изобразили его поведение в саратовском деле, что Панин повелел учинить пристрастное расследование.

Обиднее всего было то, что Державин понужден был оправдываться, когда в действительности выказал отчаянную храбрость и усердие, тем самым завоевав признательность покойного Бибикова, Павла Потемкина и Петра Голицына. В сентябре 774-го года он с горсткой гусар отбил у тысячной толпы киргизцев 811 плененных ими немцев-колонистов. «По всему свету эхо пойдет», — отзывался об этом деле Голицын, а прибывший на Волгу генерал-поручик Александр Суворов откликнулся одобрительным ордером: «О усердии и службе ее императорскому величеству вашего благородия я уже много известен; тож и о последнем от вас разбитии киргизцев, как и о послании партии для преследования Емельки Пугачева от Карамана; по возможности и способности ожидаю от вашего благородия о пребывании, подвигах и успехах ваших частых уведомлений…»

Крики, и лай, и грохот, и ржанье, и щелканье бичей на дороге вывели поручика из глубокой задумчивости.

Навстречу ему приближался роскошный поезд: пристяжные соловые лошади с широкими проточинами и гривами по колено, коренные, могучие, как львы; кучера в пудре на облуках остекленных карет, гусары и егеря на запятках; гончие и борзые, прыгающие на сворах; широкие сани с полостями из тигровых шкур, форейторы в треуголках, с косами. Его сиятельство граф Панин выехал на охоту.

Поскольку Державин поверх мундира был в простом тулупе и не хотел в сем беспорядке показываться вельможе, то съехал с дороги и пропустил поезд и свиту.

Генерал Голицын был до крайности удивлен смелости его появления:

— Как? Вы здесь? Зачем?

— Еду по предписанию Потемкина в Казань, но рассудил засвидетельствовать свое почтение главнокомандующему.

Красивое, с точеными чертами лицо Голицына побледнело:

— Да знаете ли вы, что граф недели с две публично за столом говорил, что дожидается повеления от государыни повесить вас вместе с Пугачевым!

От такой несправедливой журьбы у Державина дрогнули подколенки, но он отрывисто возразил:

— Ежели я виноват, то от царского гнева нигде уйти не можно.

— Хорошо, — сказал князь, — но я, вас любя, не советую к Панину являться. Поезжайте-ка в Казань к Потемкину и ищите его покровительства.

— Нет, я хочу видеть графа, — повторил гвардии поручик.

Пришло известие, что Панин вернулся с охоты, и Державин отправился в главную квартиру. На крыльце не счесть пудреных голов, красных камзолов, гусарских, казачьих и польских платьев. Поручик просил доложить о себе. Встретивший его вельможа смотрел сентябрем.

— Видел ли ты Пугачева? — внезапно с гордостию спросил он у Державина.

— Видел, ваше сиятельство! На коне под Петровском, — с почтением ответствовал гвардии поручик.

Панин позвал Михельсона и повелел привести Пугачева. Державин понял, что граф тем самым хотел как бы укорить его за то, что он со всеми своими усилиями и ревностию не поймал самозванца.

Через несколько минут ввели Пугачева, в тяжких оковах по рукам и по ногам, в замасленном, поношенном, скверном широком тулупе. Лицом он был кругловат, волосы и борода окомелком, черные, склокоченные, глаза большие, черные же на соловом лазуре, как на бельмах.

— Здоров ли, Емелька? — подступился к нему Панин.

— Ночи не сплю, батюшка, ваше графское сиятельство, — глухо ответил пленник.

— Надейся на милосердие государыни! — важно сказал Панин, оттопырив полные губы, и повелел отправить пленника обратно.

Как бы позабыв про Державина, граф поворотился к нему спиною и ушел за столы ужинать. «Ишь, сердит-ка, — подумалось поручику, — но ведь я гвардии офицер и имел счастие бывать за столом с императрицею». С этой мыслию он без особого приглашения вместе с прочими штаб- и обер-офицерами прошел в залу и сел за столы.

Почти в самом начале ужина Панин кинул взором сидящих, увидел и Державина, нахмурился и, по своей привычке часто заморгав, поспешливо встал из-за столов, сказав, что позабыл отправить курьера к государыне. Поручик сие принял за грозный знак, но сдаваться не хотел.

На другой день до рассвету Державин снова явился на квартиру главнокомандующего и просил камердинера доложить о приходе своем его сиятельству. В приемной галерее мало-помалу собирался генералитет и офицеры. Наконец, по прошествии нескольких часов, около обеда, Панин вышел из кабинета. Он был в сероватом атласном, широком шлафроке, французском большом колпаке, перевязанном розовыми лентами, глядел скоса, маленький пухлый рот был гордо поджат.

Когда Панин проходил мимо него, Державин с почтением взял его за руку и сказал:

— Я имел несчастие получить вашего сиятельства неудовольственный ордер. Беру смелость объясниться!

Граф удивленно поглядел на него серыми проницательными глазами и велел идти за собой. Проходя анфиладою комнат в кабинет, Панин гневно бранил гвардии поручика за его действия в Саратове и неуважительное обхождение с комендантом Бошняком.

— Это все правда, ваше сиятельство! — переждав окрики, ответствовал с твердостью Державин, чувствуя, как прихлынули к нему в решительный миг силы. Ах! Ведь правду о себе и других в сем свете высказать можно только в виде самой грубой лести! — Я виноват пылким моим характером, но не ревностной службою. Кто бы стал обвинять вас, ваше сиятельство, что, быв в