Тело каждого: книга о свободе - Оливия Лэнг

которой посвящается «Порнография». Келлер была вдовой пекаря, и пасхальным утром 1768 года она просила милостыню на улице, когда ее увидел де Сад. Он уговорил ее пойти к нему домой, где напал на нее и ударил ножом. Она смогла сбежать через окно и обратилась за помощью к местным женщинам, которые привлекли жандармов. От Келлер откупились деньгами, а де Сада арестовали на следующий день, посадили под арест на семь месяцев и запретили возвращаться в Париж. Через четыре года в Марселе он устроил оргию с четырьмя проститутками, скормив им конфеты с афродизиаком «шпанская мушка», от которых нескольким из них стало очень плохо. На этот раз его приговорили к смерти за содомию и отравление. Он покинул город, вновь был пойман в декабре 1772 года и вновь сбежал через четыре месяца.

Дворкин была полемистом. Ее литература – как шоковая терапия, ее цель – взбудоражить мир. Двусмысленность, неуверенность, сомнение не подходили для ее целей. Существовало шесть версий истории, она брала худшую и пересказывала ее в самых жутких тонах, даже если для этого ей приходилось игнорировать наличие свободы выбора у героини. Она поклялась говорить правду, но знала, что ее опыт и опыт других женщин не хранится в протоколах полиции, больничных или юридических архивах. Он случился где-то на задворках, ему нет документации. Остается обращаться в прошлое, пытаться услышать борьбу в темноте.

Тем не менее судебные записи гласят, что ни одна из марсельских проституток не участвовала в содомии против своей воли, в отличие от утверждений Дворкин, и только одна из них отказалась от анального секса. По их свидетельству, все акты были с ними детально согласованы. Что касается Келлер, подробностей про удар ножом нет в ее первых показаниях, и Дворкин не упоминает, что та сама договорилась об откупных с матерью де Сада, запросив сначала огромную сумму в три тысячи ливров, но в итоге согласившись на две тысячи четыреста.

Конечно, это еще не значит, что все обвинения Дворкин в адрес де Сада не обоснованы. Последний и самый жуткий акт его разгульных лет имел место в 1774 году, когда они с женой обосновались в шато в Лакосте, наняли пятерых девушек служанками и замуровали замок на зиму. Не сохранилось свидетельств того, что происходило внутри, но Дворкин не сомневалась: главным образом это были «сексуальные безумства»[118]. Как бы то ни было, девушек держали в неволе, несмотря на мольбы их родителей; одна получила неизвестные увечья, а другая скончалась. Когда спустя три года де Сада наконец посадили в тюрьму, он заявлял в пылком письме, что не повинен ни в каком преступлении, поскольку по французскому закону наказывают сводницу, а не заказчика, который, в конце концов, «всего лишь делает то, что и все мужчины»[119] (тезис Дворкин в восьми словах).

Беспечному тону де Сада вторят его биографы. Они весело роняют фразы вроде «отшлепал потаскуху», «боль в заднице», «пара неприятных часов»[120]. В 1953 году Джеффри Горер выразил сомнения в истории Келлер: «Женщина с такой серьезной раной едва бы смогла перелезть через стену»[121]. А в 1999 году, почти через два десятка лет после публикации «Порнографии», Нил Шеффер так писал о поведении де Сада в Лакосте: «Учитывая, что это были за девушки… и какие у них, скорее всего, были родители, подозрения мадам де Монтрёй насчет шантажа звучат более правдоподобно»[122]. Из этих высказываний следует, что бедным доверять нельзя, а проститутки виноваты сами.

Дворкин отвергает этот общепринятый образ мышления. Во всех своих книгах она демонстрирует изощренную способность проникнуть вглубь реальности насилия, вести рассказ от лица человека с наименьшей властью и лишить обыденности опыт боли и ужаса. Как секс-работница в прошлом, она не приемлет повсеместное заблуждение, что проститутки – это машины, а не люди, без чувств и без права сказать «нет». Более того, она осознает, что вся якобы смелость и радикальность книг де Сада на самом деле обычное дело, что «оправдание и поощрение сексуального насилия и побоев – темы такие же древние, как сама история»[123].

В чем ее слабость, так это в неспособности отделить реальные раны от воображаемых. Весь посыл Дворкин в «Порнографии» заключается в том, что не существует сферы исключительно воображения. Как она пишет во вступлении, ее книгу отличает от других трудов о порнографии «фундаментальное убеждение, что власть реальна, жестокость реальна, садизм реален, подчинение реально: политические преступления против женщин реальны»[124]. Фантазии всегда либо сказываются на чьем-то теле буквально, либо порождают климат, в котором их возможно осуществить. Поэтому так важно доказать настоящие преступления де Сада, и поэтому показания Линды Лавлейс об издевательствах на съемочной площадке «Глубокой глотки» спустя много лет после выхода фильма станут ярким примером того, за что Дворкин критиковала порнографию. Будучи одной из самых известных активисток за введение цензуры, она считала, что романы де Сада – «120 дней Содома», «Жюстина», «Жюльетта» – это прямое продолжение его реального опыта, что взмах пера равен взмаху орудий пыток в руках его выдуманных либертинов. Его жизнь просачивается в его работы. Это тоталитарная модель чтения литературы, в которой нет места двойственности и многогранной интерпретации.

Не все женщины разделяли ее точку зрения. Летом 1973 года, примерно в то время, когда Дворкин писала предисловие для «Ненависти к женщине», а Мендьета заливала свиной кровью улицы Айова-Сити, Анджела Картер замыслила проект книги «о де Саде и сексуальности как о политическом феномене и мифе о гендере»[125]. Ей было тридцать три, она только что развелась и вернулась из Японии в Лондон; ранее она издала пять странных, завораживающих, агрессивно-сексуальных романов. В отличие от Дворкин, она с удовольствием писала как для эротического журнала «Мен Онли» (Men Only – «Только для мужчин»), так и для «Спэр Риб» (Spare Rib – «Запасное ребро»), библии феминизма: оба издания выходили с начала семидесятых.

Картер была слишком своенравна и независима, чтобы причислять себя к догматичным феминисткам, однако свою идею книги о де Саде она предложила «Вираго», тому самому новому женскому издательству, чьи книги так любила моя мать. Встреча проходила в фешенебельном ресторане «Сан-Лоренцо» в районе Лондона Найтсбридж (это любимое заведение принцессы Дианы; едва ли в таком месте мы представляем себе встречи участниц движения за права женщин). Предложение было принято руководством издательства «Вираго» на первом же совещании в сентябре 1973 года.

Картер предупредила своего нового редактора Кармен Каллил, что «на работу уйдет целый год»[126]. В итоге ей потребовалось пять лет тяжелого труда, чтобы облечь в аргументированные доводы свое интуитивное ощущение, что де Сад – это не только мизогиния, что женщины даже могут открыть для себя нечто в бесконечных тюремных камерах и пыточных застенках его безрадостного воображения. При всей изящности стиля и эрудиции автора,