Простишь – не простишь - Валери Тонг Куонг

Расстанемся по-хорошему, без взаимных претензий. Любви дать не могу, но вполне способна оказать элементарную помощь.

– Останься, Маргерит. Час поздний, в гостинице трудно снять номер.

Окинула меня холодным взглядом.

– Скажи только, где живет мой батюшка.

У меня подкосились ноги. Я с трудом добрела до комода в прихожей, достала из ящика зеленый блокнотик, куда записывала все, что удалось разузнать о Рудольфе. Лет двадцать я неустанно, безрезультатно его разыскивала, пока не возник Интернет, не появились социальные сети; вот тут-то мне посчастливилось. Напав на его след, я просиживала часами перед монитором, восстанавливая по кусочкам чужую жизнь. Зачем – неведомо! Увлекательное занятие.

Я отдала ей блокнот.

– Он живет где-то на юге. Здесь нет точного адреса, зато ты найдешь немало любопытных подробностей.

Она распахнула дверь. Я надеялась, что Марго обернется, вернется, останется… Нет, ушла и не попрощалась, даже не зажгла свет на лестнице. Я выбежала на площадку, прошептала:

– Прости…

Она меня не услышала.

Впрочем, я и не чувствовала себя пристыженной, виноватой.

Все к лучшему. Прошло двадцать восемь лет, пора и тому негодяю познакомиться с милой доченькой. Груз переместился с одной чаши весов на другую. Все по справедливости.

День горечи

Главное, не сойти с ума. Держаться изо всех сил. Ради сына. Не поддаваться искушению покончить со всем разом: спрыгнуть и разбиться о мостовую. Избавиться от жутких мыслей, леденящих видений. От страданий и дикого отвращения.

Боже, как он мог?! Боль и алкоголь – не оправдание! Отец моего ребенка. Напал на мою сестру… Ей было пятнадцать…

Помню, мы с ним познакомились в университетской столовой. Мой шарф упал на пол, Лино его поднял, я поблагодарила. Он указал на свободное место рядом со мной:

– Вы позволите присесть рядом с вами?

«Вы позволите?» Учтивость все и решила. Расположила к нему. Заставила сделать выбор. На всю жизнь. Вот такую жизнь… Лино выгодно отличался от остальных студентов. Одевался изысканно, говорил вежливо, двигался изящно, не горбился.

В тот вечер он проводил меня до дома. Мама увидела его и потом одобрительно сказала:

– Молодой человек прекрасно воспитан, он мне понравился. Непременно спроси, кто его родители.

Я спросила. Узнав ответ, мама сразу же объявила его персоной non grata. Мы давно уже жили вместе, а она все никак не могла смириться. Упрямо считала, что ее дочь достойна лучшего мужа. Время показало, что она права. Хоть он меня недостоин по совсем другим причинам.

Когда Лино признался, что он из простых, в моих глазах это его необычайно возвысило. Я радовалась: вот живое доказательство того, что хорошие манеры, подобно прочим добродетелям, отнюдь не признак буржуазности. Я не сомневалась в его любви. Он трогательно ухаживал за мной, всегда внимательный, предупредительный, чуткий. Увидев маленькую Марго, пришел в восторг:

– Не представляешь, как я соскучился по сестренкам!

Он носил ее на плечах, щекотал ей пятки, учил показывать фокусы, играл в салочки. Пек блины, подбрасывал их к потолку и нарочно ронял. Она визжала от хохота, а я была абсолютно счастлива.

Я всегда неукоснительно соблюдала правила. В начальной школе учительница записала в моей характеристике: «Слишком старательная». Мама возмутилась до глубины души:

– Ребенок слушается, делает все уроки, а им еще и недовольны! Похвалили бы лучше!

В школе я была аккуратной и добросовестной, на работе – исполнительной и честной. Покупала одежду, четко следуя советам дамских журналов. Научилась готовить. Неукоснительно соблюдала диету, зная, что склонна к полноте. Внимательная дочь, любящая жена, рачительная хозяйка, бережливая, но не скупая. Мне не сразу удалось стать матерью, но все-таки удалось. Я растила сына, не отступая ни на шаг от указаний лучших педиатров. Помогала ближним и не кичилась благотворительностью.

Мы с мужем ходили на демонстрации, подписывали воззвания в защиту прав человека, свободы печати, женской эмансипации. Когда Мило исполнилось десять, он очень серьезно потребовал, чтобы мы отчисляли часть доходов в Фонд охраны окружающей среды. С тех пор так и повелось.

Не понимаю, где я допустила ошибку? В какой момент наш брак рухнул? В тот черный год? Или еще раньше? Нужно ли искать ответ или уже поздно, коль скоро его не оживишь и не подновишь…

На нашей свадьбе Марго несла мой шлейф, а потом подавала обручальные кольца. Я хотела предложить эту почетную обязанность племянницам Лино, но он со мной не согласился:

– Лучше Маргерит. Пусть гордится, что ей доверили такую важную роль.

В результате в самый торжественный момент, когда мы должны были надеть друг другу кольца, она их выронила… От волнения у нее задрожали руки и все поплыло перед глазами.

Уже тогда она была прехорошенькая. Тоненькая, изящная, кудрявая. А потом и вовсе стала красавицей. Я с юности полновата, так что мне не приходилось с ней тягаться. Все теперь на нее смотрели по-новому. Мужчины – с восхищением. Мама – с досадой. Марго и сама стала относиться к себе иначе. Ну а я к ней? Не знаю. Кажется, любовь пересиливала зависть. Я любила ее вдвойне: как сестра и как мать, ведь у мамы для младшей дочери не хватало душевного тепла.

Маргерит больше не хохотала над шутками Лино, она вообще перестала смеяться. Я чувствовала, что сестра несчастна, но не знала почему. Думала: в пансионе ей плохо, она скучает вдали от дома. Не понимала, что в черный год не только мы с мужем оплакивали утрату. Марго так радовалась, что я наконец беременна, так ждала появления малыша! Мы вместе выбирали ему имя, вместе клали руки мне на живот и ощущали, как он толкается там внутри.

Его смерть стала ударом и для нее.

От того времени в памяти осталась лишь черная дыра. Не помню, как плакала Маргерит, что делала, что говорила. Каждый замкнулся в себе, погрузился в собственное горе, невыразимое, необъяснимое. Мы онемели. Наступило всеобщее молчание. Полнейшая тишина.

А потом родился Мило, и нас ослепил яркий свет. От радости мы забыли тревожные незаданные вопросы.

Теперь-то я знаю, как пагубна эйфория. Нельзя ликовать. Становишься беспечной, не обращаешь внимания на опасности, что тебя подстерегают, на чудовищ, что таятся в темноте. Не хочешь с ними бороться, думаешь: «Они далеко-далеко. Я сбежала, начала совсем другую жизнь». Надеешься: «Старые долги прощены, их не взыщут». Ан нет, они потихоньку разъедают твою жизнь.

Нужно держаться. Держаться ради Мило. Непонятно лишь как. И что тут удержишь?

Мне открылась жестокая истина: я совсем одна… О преступлении Лино я не могу рассказать никому, особенно маме. Пытаюсь найти решение, но ведь его в природе не существует…

Первым делом я выгнала мужа и ненадолго успокоилась. Но разрывом горю не помочь. Мило все хуже, моя жизнь потеряла смысл, цель, яркость, интенсивность. Я лишилась сил, перебираю в уме одни поражения и неудачи. Зла на весь мир, особенно на себя.

Сознаю, что не права, однако постоянно оглядываюсь, цепляюсь за прошлое и не хочу видеть будущее. Как мой сын.

– Вы правы, он сжался, спрятался в раковину, как улитка, – согласился со мной доктор Сократ однажды утром. – Поймите, он боится. И ему нужно защитить себя.

Врач давно пытался достучаться до меня, донести какую-то мысль. Моя непонятливость начала его раздражать.

– Кого боится?

Сократ не выдержал, крикнул:

– Вас всех! Господи, сколько можно не слушать меня и не слышать! Твержу про напряженную обстановку – впустую! Поставьте себя на его место! К такой жизни вам тоже не захочется возвращаться.

Меня возмутил его менторский тон.

– Как вы смеете со мной так говорить? Какое право вы имеет поучать меня и строить теории о моей жизни?!

– Никого я не поучаю и не строю никаких теорий. Мило сам мне сказал, что боится. Конечно, он не особенно распространялся, но общий смысл ясен.

– Сказал вам?

Впервые слышу! Мальчик опять заговорил. Но не со мной, не с бабушкой, а с врачом, с посторонним человеком.

Мне стало обидно до слез.

– Рада, что он вновь обрел дар речи, – процедила я сухо.

И сейчас же покраснела со стыда.

– Простите, не знаю, что на меня нашло. Я правда обрадовалась, поверьте.

– Сказал мне, но обращался к вам. – Теперь молодой человек заговорил спокойно и ласково. – Ему нужен мир в семье. И он очень хочет повидаться с тетей. Считайте это капризом, манией. Но без Маргерит выздоровление невозможно. Ее отсутствие – серьезное препятствие. Честно говоря, он не верит в эту экспедицию неведомо куда. Мило тревожится, скучает, тоскует.

Последние слова Сократ произнес почти шепотом, не справился с нахлынувшим волнением. Мне вспомнилось, как сестра взглянула на меня перед тем, как убежала. С упреком и отчаянием. Я вдруг поняла, что они с доктором по-настоящему влюблены друг в друга. Зря мама говорила, что Марго просто им манипулирует. Зря я считала, что это случайная связь… Как несправедливо я поступила! Разрушила еще хрупкие отношения, уличила ее во лжи при любимом… Выгнала… Не дала повидаться с Мило… Можно сказать в свое оправдание, что тогда я еще не знала о преступлении Лино, заботилась об общем благе, хотела сделать как лучше… Нет, меня ничто не оправдывает. Я просто все испакостила, непоправимо испортила… Несчастья идут волна за волной. Мы пытаемся выплыть, но каждое наше движение, каждое наше решение все сильней утягивает нас на дно.