Сыщики с Нанкин-роуд - Сильвия Алиага

на тротуаре. И совсем не обратил внимания на официанта, когда тот принес им напитки. На Хуберта он тоже не смотрел – и тот был безмерно ему за это благодарен, особенно когда первый раз осторожно отпил кофе и не смог удержаться от гримасы отвращения.

Профессор, однако, даже не видя его лица, улыбнулся, как будто бы заранее предвидел эту реакцию.

– Попробуй добавить сахар или молоко. Все сходятся на том, что после двух выпитых чашек вкус напитка начинает нравиться больше. Я-то ничего в этом не понимаю, ни разу его не пробовал. Меня никогда не интересовали вещи, требующие усилий, чтобы принести удовольствие. Возможно, именно по этой причине я и не женат.

У Хуберта, к его глубочайшему сожалению, вырвался смешок. Впервые они с профессором Мориарти беседовали о чем-то, что не являлось сугубо практическим.

– А математика с самого начала доставляла вам удовольствие? – не удержался он от вопроса.

В первый раз с той секунды, как они сели за столик, Мориарти повернулся к нему и взглянул в его глаза. Хуберт испугался, что, наверное, нарушил некую границу, однако его визави только криво улыбнулся.

– Математика – единственная научная дисциплина, которая всегда доставляет удовольствие и никогда не разочаровывает.

Хуберт глядел на него, явно не понимая, и Мориарти продолжил:

– Физика, химия, медицина и биология – науки неточные, имеющие бесконечное количество ограничений. Ничто не может гарантировать, что сегодняшнее твое открытие не потеряет своей значимости завтра, когда появятся новые технические достижения, которые позволят провести исследование более тщательно, на большем материале или с большей скоростью.

– Думаю, вы правы… – вставил свое слово Хуберт.

– Я никак не мог с этим смириться, я никогда не смог бы принять, чтобы дело всей моей жизни оказалось в мусорной корзине всего лишь через несколько поколений и только потому, что кто-то, далеко не такой блестящий, как я, получил бы в свое распоряжение микроскоп более совершенный, чем был у меня. Математика же, наоборот, является дисциплиной неколебимой, не подверженной внешним влияниям. Никто и никогда не сможет опровергнуть мои теоремы: они пребудут в вечности. И я пребуду в вечности. – Неожиданно он оживился, как будто сам разговор об этих материях с Хубертом или с кем-то другим, кто согласился бы его слушать, пробудил в нем некую совершенно особую, почти мистическую энергию. – Представь себе, Хуберт, уже много столетий назад ученые получили представление о том, что свет распространяется с определенной скоростью. Тебе об этом известно?

Хуберт кивнул, хотя никогда об этом не слышал. Мориарти продолжал:

– Так вот, с тех пор каждые десять-пятнадцать лет кто-нибудь приходит к выводу, что ему наконец удалось вычислить точную скорость света. И с тех пор, опять же каждые десять-пятнадцать лет, кто-нибудь опровергает предыдущее открытие, заявляя, что это он совершил наконец-то прорыв и установил окончательную величину. – Он фыркнул. – Тебе не кажется это абсурдом?

Хуберт отпил из своей чашечки – ему требовалось время, чтобы обдумать ответ. Беседовать с профессором Мориарти на отвлеченные темы оказалось делом весьма непростым.

– Разумеется, это выглядит абсурдом, мистер Мориарти.

Мориарти вновь улыбнулся, но так, как будто признавал свое поражение – совершенно уверенный, что Хуберт не способен его понять, – но ему самому это глубоко безразлично. Без сомнения, подумал Хуберт, ему это чувство привычно. Он никогда не мог бы вообразить себе ни Бизоньози, ни Себастьяна Морана рассуждающими о математике.

В этот миг нечто из происходящего на улице, прямо перед ними, привлекло к себе внимание Мориарти. Хуберт проследил за его взглядом. Небольшая группа – пятеро хорошо одетых мужчин – остановилась на противоположной стороне улицы перед проспектом с перечнем фирменных блюд ресторана, а потом стала рассаживаться вокруг круглого столика, тоже на террасе. Все то время, пока их обслуживали, принося напитки и легкие закуски, люди эти выглядели вполне спокойными, даже довольными. И хотя Хуберт не имел возможности слышать их речь, но, глядя на их жесты, сделал вывод, что это были чехи, уроженцы Богемии.

Профессор Мориарти заметил, что Хуберт тоже смотрит на них, и, судя по его виду, остался этим доволен.

– Мужчина в желтом жилете, – сказал он. – Тот, который только что поднял бокал с вином, видишь его? – Хуберт кивнул, и Мориарти чуть склонился над столом, опершись на локоть, словно поудобнее устраивался, но Хуберту показалось, что он хочет к нему придвинуться, чтобы иметь возможность понизить голос. – Этого человека зовут Малек Дворжак, он – близкий друг принцессы Дарины. Если, конечно, не назвать его роль более точным словом.

Хуберт в полном изумлении принялся внимательнейшим образом разглядывать этого человека. Принцесса Дарина была младшей сестрой короля Богемии. Девушкой на выданье, о которой мало что было известно кроме того, что она – большая любительница музыки и других видов искусства. А мужчина напротив выглядел достаточно корпулентным, лицо его украшали бакенбарды и пышные усы. Он хохотал над остротой одного из джентльменов, производя впечатление человека самого обыкновенного – во всех смыслах этого слова. «Друг, если не назвать его роль более точным словом». И вот этот Малек Дворжак – любовник принцессы? Эта мысль сама по себе показалась ему до такой степени невероятной, что он не мог скрыть улыбки.

– Вот он и станет твоим заданием на ближайшие недели, – заявил Мориарти. Хуберт повернулся к нему, удивленный резким изменением тона голоса. Та искренняя увлеченность, с которой он только что говорил о науке и математике, куда-то исчезла, и лицо его вновь являло собой бесстрастную маску, уже привычную юноше. – Каждый день ты будешь наблюдать за Малеком Дворжаком, отслеживая все его действия: что делает, что ест, с кем встречается и как проводит время. Нам нужно, чтобы ты был точен. Я хочу иметь схему. Хочу извлечь из его неупорядоченной рутины математическую константу. Понял?

Хуберт, опять же, не был уверен, что все понял правильно, но вряд ли в этом была необходимость. Он понял самое главное и самое страшное для себя: Джеймс Мориарти хочет, чтобы он в чужих интересах шпионил за человеком. Человеком, как-то связанным с королевским домом. И Хуберту не хотелось думать о том, что произойдет потом, когда он передаст в его руки полный отчет обо всех передвижениях этого мужчины.

XXIII

Эмма сдержала данное Джонатану обещание и уселась в тот самый уголок под окном с совой дожидаться окончания званого ужина, устроенного его отцом. С Шаожанем она распрощалась уже довольно давно, и он отправился домой – приготовить ужин и помочь мастеру Вэю лечь в постель. Свернувшись калачиком в одном из удобных кресел, стоявших под стеллажами с книгами, наблюдая за тем, как сова прилетела в свое гнездо, устроенное в деревянном домике, и снова покинула его, Эмма позволила своему воображению свободно парить, оттолкнувшись от истории Шаожаня.

Она представляла его семилетним малышом, одиноко блуждающим по улицам Шанхая: испуганным бродяжкой, просящим милостыню. Потом вообразила мастера Вэя, только на десять лет моложе, когда его дегенеративное заболевание еще не так сильно отражалось на его теле, и Хуберта ее возраста, только что приехавшего в этот город. Она вообразила его высоким и стройным, таким же, как и сейчас, но только чуть более нескладным, как и положено подростку. И тут же спросила себя: а был ли и тогда у него этот уклончивый взгляд, скрывающий, судя по всему, немало секретов? Наконец перед ней возник образ Шерлока Холмса: вот он сидит за столом на другом краю света, только что поселившись в доме номер 221Б по Бейкер-стрит, и пишет письмо в Шанхай другу, с которым познакомился позапрошлым летом в Бате.

От подобных мыслей ею постепенно овладело какое-то странное чувство. Воображаемые жизни всех этих людей, таких разных, оказались каким-то образом переплетены между собой и связаны с ее собственной жизнью. Быть может, она вовсе не так одинока, возможно, не все еще закончилось тем декабрьским утром, когда известие о гибели детектива потрясло весь Лондон, погружая в сон все подряд на своем пути, словно колдовство злого волшебника. Первый раз с того момента, когда она поднялась по трапу на борт отплывавшего в Китай судна, она вновь почувствовала, что связана с кем-то некими узами. К ней вернулось теплое ощущение своей сопричастности.

Кто-то осторожно потряс ее за плечо, и Эмма открыла глаза. Она и не заметила, как погрузилась в сон. Перед ней на коленях стояла Элис и нежно глядела на сестру.

– Лучше бы тебе лечь в постель, – шепотом сказала она.

Эмма потерла руками