Избранное - Дюла Ийеш

— Очень просто. Хозяин у нас тот, кто мотыжит землю, кто ухаживает за виноградником. А если все брошено на произвол, если ветер срывает крыши — о каком хозяине может идти речь? Отсюда уволокли все бочки, все лежни из-под бочек, и даже корзины для сбора винограда пошли на протопку, двери давилен, и те не прикрыли. Если только не утащили и сами двери! Вот и выходит, здешние виноградники все равно что ничейные, все полетело в тартарары, и теперь уже на веки вечные.

По лицу гостя видно, что он разобрался в ситуации. И следующий его вопрос звучит сугубо по-деловому:

— А разве кооперативы не вправе перепродать бесхозную недвижимость?

— Только с разрешения Министерства и еще — кто их там разберет — с чьего дозволения. А сказать по правде, такого разрешения не получить никому, даже если святой Иосиф принесет прошение, подписанное самим Иисусом Христом.

— Тогда почему же вашу давильню можно продать?

— Потому что не сдал я свою.

— Не уступили?

— …Не-ет!

Снова пауза. Но гость разбивает молчание. Скользнувши взглядом по лицу старика, так что глаза их на мгновение встречаются, гость говорит:

— Одно время существовала теория… Будто управление землями рано или поздно должно перейти в руки тех, кто занят производством, и что «править» страной должны те, кто всех кормит. Испокон веку продуктами питания любую страну всегда снабжали крестьяне. Но прежде сами они не правили никогда, ни единого часа. Тут, мягко говоря, вкралось колоссальное недоразумение.

— Знаю.

— Недоразумение всегда можно исправить.

— А черт? Он другое нашептывает.

— Вы верите в бога, отец?

— В дьявола я верю! И в ад!

— Другая сторона той же медали. Кто верит в ад, тому приходится верить и в святой рай. А в конечном счете человек не может жить без веры в какую-либо благую цель.

— Так-то оно так, да только дьявол другое нашептывает.

— Должно быть, мы только к нему и прислушиваемся. Потому что мы — старики. И слух наш огрубел. А вот молодые, те, пожалуй, слышат более светлые голоса. Уверен, что слышат!

— Кабы они тут были.

— Кто?

— Да молодые! Но что-то давно их не вижу. Давно уже не стало молодежи. Вот радио есть, телевизоры по домам, кино…

— Отчего так?

— В мое время каждое воскресенье гулянья устраивались, с песнями да танцами, и на них шли все от мала до велика, так что иной раз, случалось, музыка играла сразу в трех местах. Даже на лугу, за околицей, и там устраивались пляски и забавы для молодежи, а ребятишки играли в «догонялки». А старики смотрели на них. Вот развлечение для старых людей. Не то что кино какое. Или театр, потому как теперь и в театр уже ходят.

— Разве это плохо?

— Пусть себе представляют что хотят. А только неподходящее это зрелище для старых глаз — все эти наряды фальшивые; и разговоры фальшивые — не для старых ушей. Не по душе мне все это.

— А что вам по душе?

— Сами знаете не хуже меня. Главное, чтобы дело человеку в радость было. И чтобы в семье согласие, для того и съезжались частенько дружки да приятели, устраивали всякие там именины, хлебосольство свое показывали. И не только по воскресеньям. Много их было в старину, этих праздников…

— Теперь, выходит, и праздников, что ли, не стало?..

— А где они? Нет, уж и праздник нынче не в праздник… Да и от чего теперь отдыхать человеку? И перед какими трудами?

— От работы отдыхать. Дела-то остались, а значит, и усталость есть.

— Кабы так все и обстояло! А только и дела-то теперь стали другие. Да и тех почитай что нет.

— Это для нас, стариков. Ну а молодым-то хватает.

— Подумаешь, велики дела! Вот заработок есть! Всякие там мудреные расчеты-подсчеты. Обмеры разные. Беготня, болтовня. А потом сразу — трах! — и все в Черепки; вот как здесь примерно: своими глазами можете убедиться. А кончилось тем, что и людей-то всех как ветром сдуло. Вот помяните мое слово: замрет тут вскорости жизнь, разве что суслики останутся, да еще галки. Так и будет: летом — суслики, зимою — галки.

— Преувеличили, старина.

— Там, в долине, конечно, знай себе будет раскатывать на тарахтелке какой-нибудь механизатор. Но здесь, по склонам, даже сусликов и полевок и тех не останется, всех пожрут лисы. Сроду в этих краях не бывало столько лис, сколько теперь расплодилось. Выходит, только и останутся что вороны да галки. Выклюют, выщиплют все подчистую, а потом выживут отсюда и вашего механизатора.

— Ну, это уж вы явно преувеличили.

— Машин-то хватит, только докуда они дойдут?..

— Как это понять, «докуда»?

— А так понимайте: докуда они смогут добраться по круче. Вот здесь, к примеру, им никогда не бывать. Выходит, будут обрабатывать те участки, где машина возьмет. Ведь к черешням они так и не смогли подобраться, ага? Черешня их оставила с носом!

— А что с черешней?

— Да взгляните сами. Только по этому склону, как прикинуть на глаз, не меньше пятисот стволов черешни да вишни. И всем стоять необобранными теперь уж до скончания века. На дрова пойдут! С них уж и в этом году, что сегодня кончается, не собрали ни горсти ягод на продажу. Да и в прошлом году — то же самое. А знаете почему? Если желаете, могу объяснить вполне по-научному.

— Во всем мире так. Сбор черешни не окупается.

— И вишни тоже?

— Судя по всему, и вишни тоже. Работа кропотливая. И оплата труда за час обойдется дороже выручки за собранную ягоду.

— Ну, а смородина? Видели вы теперь на рынке смородину? А в детстве, я помню, кизилом, и тем торговали.

— И терном!

— Теперь даже сливу не обирают, вся как есть уходит на падалицу.

— А бывало, ее возами возили. Обменивали на муку.

— Загляните сюда как-нибудь летом, сами увидите, сколько добра тут гниет под деревьями; и абрикосы, лучших сортов!

— Что поделаешь, если некому собирать.

— Может, и есть тоже некому? А вся эта орава худющих ребятишек в городе? Да и мой единственный внучек там же!

— Не возить же детей специальным поездом из Пешта, чтобы каждый собрал себе, сколько съест.

— А это было бы самое лучшее! Приходилось вам когда-нибудь лакомиться черешней прямо с дерева и крюком подтягивать к себе ветки?

— Еще когда на дерево подсаживала мать…

— А позже, стоя под деревом, мы сами для милой пригибали крюком тяжелую от ягод ветку. Верно я говорю? А нынче тут даже персики завозных сортов гниют на земле, могу хоть с завязанными глазами показать все участки!

— Не только у нас, ведь рассказывал я вам: по всему свету так. Слыхали вы, может быть, об оливковых деревьях? Для испанцев или французов плодоносящее оливковое дерево — все равно что откормленная свинья; с оливы так и капает жир, то бишь масло, — и все достается почти что даром! Ведь оливы не надо окапывать, и обирать их тоже не надобно. Оливки тогда хороши, когда они спелые и осыпаются сами. Ну, так вот, теперь считается, что и оливки собирать тоже нет резона. Жать из них масло, процеживать, разливать по бутылям, потом еще расходы по перевозке. Импортный жир обходится дешевле.

— Это маргарин, что ли? Ну и скажите, хорошо ли это, коли человек даже самый дар божий попирает ногами? Просветите меня вы, всезнающий!

— Дар этот нами получен от предков, а не от бога. От тех людей, кто додумался до прививок, черенкования и всех прочих премудростей садоводства. И после передавал эти знания от отца к сыну, из поколения в поколение, пока — неприметно для нас — это прекрасное наследие само не свалилось нам на голову.

— А теперь снова все пойдет прахом! И не будет на земле ни виноградников, ни вина.

— Скажете тоже…

— А что, как подсчитают и докажут, виноградарство, мол, тоже не окупается? Пасынковать лозу надо, обезвершивать.

— Ничего, найдут свой подход и к трудоемким работам, не стоит тревожиться.

— Особую машину придумают, чтобы она за них виноград собирала? Я уж и то прикидывал… Только у этой машины разных там винтиков-шпунтиков должно быть больше, чем у той, которая на Луну полетит. По мне, пусть себе обзаводятся машинами. Глядишь, тогда и жизнь другая начнется.

— А я бы еще по одной причине отказался от уборочной машины на виноградниках. Из-за праздника сбора винограда. Вот уж где мы веселились так веселились!