Одинокий путник - Ольга Денисова

Но сначала – отдохнуть. После сытного обеда Дамиан мечтал только о нескольких часах сна, и теперь его не пугала ни сажа, которая летит с потолка избушки, ни сырая постель, пропахшая затхлью: он провалился в сон, едва его голова коснулась соломенной подушки.

Ему показалось, что спал он всего несколько минут, но открыл глаза в полной темноте и услышал за окном шум и крики. У него сложилось впечатление, что вся слобода высыпала на улицу, и первой его мыслью было: бунт! Но почему? С чего вдруг? Да еще и на ночь глядя? Или выбрали момент, когда большинство братьев спит?

Дамиан сел на кровати и крикнул:

– Авда! Кто-нибудь! Что там происходит?

Но сонные монахи шумели за стенкой, и, похоже, тоже ничего не понимали. Дамиан натянул сапоги, завернулся в меховой плащ, и хотел выйти на улицу, чтобы посмотреть самому, но тут ему навстречу в комнату вбежал молоденький дружник, еще послушник и, захлебываясь, прокричал Дамиану в лицо:

– Господь явил чудо! Настоящее чудо! Не даром авва причащал немощных!

Дамиан слегка отстранился: щенячий восторг юноши, похоже, не позволит ему изложить суть дела толком.

– Спокойно, – протянул Дамиан, – не горячись. Какое чудо? Почему вся слобода ходит по улицам? Вы их окружили хотя бы? Осмотрели?

– Так чудо же… – прошептал дружник, – люди радуются, иконы несут…

– Какие иконы? Что произошло?

– Дедушка Вакей пошел. Два года лежал, а после причастия пошел! Господь явил милость…

Дамиан похолодел.

– Что? Где Авда? – прошептал он, а потом рявкнул во весь голос, – Авда!

– Брат Авда спал. Наверное, уже проснулся. Все проснулись.

Дамиан оттолкнул мальчишку в сторону и выбежал во двор церкви. Это кристалл. Господь таких чудес не являет! Это кристалл, и они нарочно подняли шумиху. Сейчас тут будет столько следов, что можно будет вывести два десятка беглецов, и никто этого не заметит!

– Авда! – еще громче крикнул он, но увидел, как брат Авда с криками и проклятиями догоняет толпу, высыпавшую на лед реки. И в этой толпе идут монахи, и – Дамиан не сомневался – льют слезы умиления, глядя, как темные крестьяне славят бога и поднимают над головой иконы, которые еще вчера прятали в подклетах, чтобы не занимали место в доме.

Впереди толпы шел высокий седой старик в белой рубахе без пояса, как будто не боялся холода, поднимая икону на вытянутых руках. Дамиан не видел его лица, но думал, что старик улыбается. В его движениях не было уверенности, будто он удивлялся каждому сделанному шагу, и высоко поднимал лицо, и иногда потрясал иконой, словно проверял, действительно ли держит ее в руках. Но в то же время необычайная энергия исходила из его белой фигуры – Дамиану показалось, что над головой деда поднимается едва заметное свечение, и он встряхнулся, чтобы прогнать навязчивое видение.

Возносить благодарение богу мужики не умели, поэтому делали они это так же, как привыкли славить своих истуканов – пели, плясали, резвились и в открытую тискали девок. Ребятня рассыпалась по льду, и кто-то тащил за собой санки: они играли в снежки, бегали друг за дружкой, валялись в снегу, и Дамиан не успел добежать до реки, как с десяток пацанов успели подняться на крутой противоположный берег, да в нескольких местах, и, увязая в снегу, пытался катиться вниз на санях. Луна еще не взошла, и это было особенно некстати. Впрочем, тот, кто придумал этот «крестный ход», наверняка знал, когда восходит луна.

«Дедушка Вакей пошел», – неслось отовсюду.

– Братья! – рявкнул Дамиан, но его голос утонул в шуме двух с лишним сотен людей, и ему ничего больше не осталось, как поймать пробегавшую мимо лошадь и, вскочив в седло, догонять толпу, двигавшуюся в сторону монастыря.

Он ухватил за шиворот дружника, который чуть поотстал, но продолжал раскрыв рот смотреть на фигуру белого старика.

– С ума сошли! – заорал Дамиан, нагнувшись к его лицу, – в седло, быстро! Он уйдет, он уже ушел!

– Так ведь… чудо же… Господь явил.

– Какое чудо? Вы что, дети малые?

– Дедушка пошел… – прошептал монах, – после причастия пошел.

– В седло, я сказал! Вдоль берега! Быстро! Дурачье! Шкуру спущу всем! Факелы готовьте!

Старик жив не будет! Дамиан почувствовал, что на него накатывает «помутнение»: он уже был не в силах справиться с гневом, а скоро и совсем перестанет отдавать себе отчет в своих поступках. После «помутнений», которые случались не так уж часто, он ничего не помнил и иногда ужасался, как мог такое выкинуть, и не врут ли ему, рассказывая о тех бесчинствах, которые он вытворял. Обычно начиналось это с вина, но иногда бывало и просто от усталости или долгой нервотрепки. Честное слово, лучше бы его связывали в такие минуты, потому что за последствия своих поступков ему приходилось расплачиваться в твердой памяти.

Дамиан пришпорил коня, обгоняя толпу, выскочил пред стариком, и дернул поводья с такой силой, что лошадь поднялась на дыбы, грозя разбить копытами голову чудом выздоровевшего «божьего раба».

Старик, остановившись, не шелохнулся и смерил Дамиана тяжелым взглядом из-под седых кустистых бровей. И Дамиан вдруг заметил, что тот стоит на снегу босиком.

– Убью! – рыкнул Дамиан и вырвал из-за пояса короткий меч – такие в дружине были только у него и у Авды.

Он развернул коня и хотел опустить меч на голову старика, и уже расколол напополам икону, которую тот поднимал над головой, но не успел заметить, как из толпы вперед метнулись двое мужиков, и меч его со звоном налетел на лезвия двух перекрещенных топоров.

Наверное, «помутнения» с ним все же не случилось, потому что он отлично помнил происходящее: как его стащили с коня, выкрутили руку с мечом, и, если бы не подоспевший Авда, могли бы, чего доброго, и зарубить ненароком.

– Мы вас не трогаем! – вперед вышел крестьянин, русобородый, широкоплечий и высокий, – и вы нас не троньте. Мы войны не хотим, но и в обиду себя давать не собираемся.

Дамиан, еще не поднявшийся из снега, хотел что-то возразить, но его опередил Авда. По крайней мере, он был спокоен и тверд.

– Хорошо, – кивнул он крестьянину, – идите по домам, тихо и быстро. Вашу шутку с господним чудом мы поняли и оценили. Теперь кончайте ломать это представление, собирайте детей и расходитесь. Иначе нам действительно придется воевать, и мы в этом понимаем больше вас. Я обещаю, что монахи никого не тронут, если вы спокойно и быстро разойдетесь.

Крестьянин усмехнулся в густую бороду, подумал, посмотрел на старика и сдержанно кивнул:

– Если с дедушкой хоть что-нибудь случится, ни один монах живым отсюда не уйдет.

Дамиан встал и отряхнулся – крестьяне, судя по их взглядам, всерьез намеривались выполнить свое обещание. И ему стало не по себе: от толпы исходила угроза, такая же темная, тяжелая и холодная, как лезвие топора.