Кавказ в воде - Андрей Ефремов

— Хмурые и вялые…

— Мы сидим усталые…

— Чтобы душу возродить, нужно рюмочку налить!

— Наливай!

— Ну, как говорится, — Рома поднял кружку, — «за спокойной ночи»!

Владислав стукнул по ней своей, согласился:

— Ага, «за п`иятных сновидений»!

Приступили к незамысловатой трапезе и умной беседе. С хорошим преданным и проверенным другом во время завтрака можно и подурачиться:

— Гом, я вот всё думаю, покоя себе не нахожу: что значит твоя фамилия — Дилань?

— А хрен его знает, так что спи спокойно, дорогой товарищ.

— Ну как же, у всех же своя семейная истогия должна быть… — хрум-хрум, — вот Владика Богомольцева же знаешь?

— Ну… — чавк-чавк, — знаю.

— Так вот он гассказывал: его пгадед очень пгаведным, вегующим человеком был — из це`кви не вылезал… ты наливай, не сиди… ну, значит, люди всё в`емя на него и спгашивают, мол, что это за богомолец там такой, на коленях всё сидит, лбищем об пол стучится, молится?.. ага… — кружками — туцк! содержимое — глык… — хо`ошо-о… ну, говогят: такой-то и такой, шибко вегующий, однако… вот и стал Богомольцевым.

— Ага, вроде слышал это где-то… а когда это было то?

— Ну, я же говогю — пгадедушка — давно значит. В то вгемя все в Бога вегили.

— Давно значит… Вот у нашего опера — Джавата Исмаилова, ну, ты его должен помнить, уехал куда-то, тоже фамилия какая-то, с Кораном связана. А твоя фамилия что означает?

— Сыллагов? Ну, это ничего библейского, это с якутского — Поцелуев, или Поцелуйчиков.

— Да-а!? — удивился Рома, — а как это прилепилось то?

— А у нас пгадедушка был, тоже тёмный, необгазованный… ты не сиди, наливай… Тоже в це`ковь постоянно ходил…

Рома, проявляя незаурядное мастерство, уже наливает: тютелька в тютельку — точнёхонько поровну, по самый ободок.

— …Батюшку всё п`еследовал, гучку всё лобызал.

— Из-за этого что-ли?

— Ну, давай тгетью, не чокаясь.

— Ага… — глык, — царствие им небесное.

С устатку друзей разморило, Владислава понесло в таком духе:

В старину его предки безграмотные были, тёмные, умели разве что батрачить да детей рожать. Долгожданный свет просвещения с собой принесли казаки, которые междоусобные войны и восстания подавляли, попы, крестившие людей целыми селениями, и при этом направо и налево неугодным фамилию Попов давали, а угодным — нормальные русские имена с фамилиями; и Екатерина II с последующими царями, которые ссылали на севера неугодных политических. А политические, в свою очередь, уже настырно занимались образованием туземцев и, озаботившись (неважно выглядящей цифрой статистики и внушающей тревогу демографической обстановкой), повышением рождаемости в среде местного населения.

А в известном 1812 году, этот самый предок, по имени Мефодий и по фамилии Попов, был призван в якутский полк и отправлен на войну. После того как он сколько то лет потоптался по Европам, вернулся в свой дремучий улус в каком-то унтер-офицерском звании, с ярким орденом на полгруди, кажется, второй степени чего-то, но при этом — сам не в себе: впечатлений же — уйма. Отстроил дом в своей деревне на манер европейских, одевался только в городе у модных в то время евреев-портных, благо денег с трофеями заработал предостаточно, батраков завёл с хозяйством, церковь исправно начал посещать в начищенных сапогах.

Благодаря благочестивости обрёл уважение в обществе. После литургии дома ужины званные устраивал; на местных женщин не смотрел, ни-ни: всё на жёнушек политических заглядывался да заигрывал с ними.

И надо ж такому случиться — одна полячка, из тех, про которых говорят — ягодка опять, втайне от благоверного ответила ему взаимностью. А надо отметить, — у северных народов в старину не принято было целоваться: носами тёрлись да нюхались — темнота — одно слово. Ну и до того Мефодию понравилось целоваться, дамочка же между делом приучила, что при любом удобном случае он нахрапом и лез ей в рот. Мир не без добрых людей, — доложили законному: вы тут, пан, сидите, чаи с брусникой распиваете, а паненка ваша вроде уже и не ваша, оне вроде как товой-то…

Дворянин с одышкой и в великом гневе, полный благородного негодования прискакал к Попову: так, мол, и так, в чём-то вы, пан, не правы, даже белую перчатку Мефодию в лицо бросил. Мефодий давай извиняться, лопочет: вы, пан, перчатку потерямши, я здесь вообще ни при чём; подобрал, отдаёт поляку, — не угодно ли чайку с брусничкой испить? А тот ещё пуще разъярился: к барьеру! Вы изволили унизить моё достоинство, моя честь запятнана самым бесчестным образом! Вы завладели… вы завладели… — здесь дворянин закашлялся, Попов его услужливо по спине похлопал, но тот в гневе отмахнул его руку, — Дуэль, только — дуэль! Завтра же, — вынул из кармашка атласного жилетика часы, посмотрел, — завтра же, без четверти семь, высылаю секундантов!

Что-то Роме в повествовании показалось подозрительным и, считая себя трезвым и реалистически мыслящим человеком, наливая следующую, перекрывает краник чистого потока:

— Ой, Владик, ну ты и мастер заливать-то!

— Ты Сегошевского читал? — невозмутимо отвечает Влад.

— Читал.

— Там этот случай досконально… — (туцк, глык, — хо`ошо!) — …описан. Книга называется «Польские двогяне в Якутии» — гекомендую. — И снова краник открывает:

Так вот: на следующее утро спозаранку прискакал пан дворянин с дружками, опять-таки с гневной одышкой да с пистолетами в чемоданчике. Видать так торопился, что даже сабельку нацепить позабыл.

— Ты чего гонишь то, — вновь перебил Рома, и, заразившись стилем речи товарища, спросил, — какая, таки, сабелька? Он же ссыльный, что за вздор вы, Владислав Зиновьевич, несёте, в самом-то деле!

— Как вам будет угодно, Гоман Г`игогьевич… Да х`ен с ней, с этой сабелькой, ему же не до этого!.. Чего это я?.. фабулу утратил… Ага, жёнушка его в сторонке стоит, лицом бледная, мнётся, нервничает, платочек теребит, сквозь вуаль слёзы поблескивают; отмерили десять шагов, бросили жребий, в результате чего пан перешёл в вечность. Дамочка — «Ах!» — платочек выпадает, тыльной стороной ладони ко лбу прикасается, и — в обморок. Естественно шум поднялся. Был бы Мефодий простым человеком, в лучшем случае — каторга, а так — вроде бы приближённый к знати, все же у него отобедывали, соболями с песцами одарены. Сам — герой войны, да и застрелил то, собственно — врага Отечества (ишь чего удумал — Польшу от России отделить)!

Роман Григорьевич вновь попытался перебить:

— Дык ить Польша то…

Владислав Зиновьевич не дал развить вопрос до конца:

— Я ещё не закончил, наберитесь терпения…

— Набрался…

Рома, видно, и в самом деле «набрался», а вот Владику — хоть бы что, крепкий парень:

— Вы, Роман Григорьевич не сидите, наливайте… значьтак, Глава Якутска — граф Не Помню Как — тоже из ссыльных, из немцев, но русский патриот — с главным попом его судьбу решали: каким-то образом задним числом, с помощью подкупленного, Мефодием же, губернского секретаря, произвели Попова в некое высшее сословие и порешили, что дуэль была на законных основаниях. А после того как Мефодий стал их с поцелуйчиками да со шкурами преследовать, так и вообще окончательно это дело замутили: фамилию ему сменили. А паненка, стало быть, недолго муженька оплакивала, отличалась необыкновенной кротостью и…

— Ну, ты и залива-ать… ладно, давай по последней, и — баиньки…

Рома уже примерился на розлив, но в этот момент в палатке нарисовался Кеша Топорков с болтающейся у колена огромной пошарпанной деревянной кобурой пистолета имени Стечкина:

— Ага… вот так значит!? — лоб прорезала исключительно государственная складка.

— Третьим будешь? — Рома встряхнул ёмкость, в которой тут же запрыгал заблудившийся солнечный зайчик, — но здесь мало осталось.

— Влад, тебя командир вызывает, срочно, прямо сейчас! — раз без умничанья — значит, реально срочно.

— Ёх`ёпти, без меня — никак!?

Стоявшие рядом с машиной чеченцы с каким-то заинтересованным любопытством проводили Владика взглядом.

Приоткрыв дверь, Влад аккуратно просунул голову в командирский вагончик:

— Вызывали, Павел Адольфович?

За маленьким столиком, на котором ещё скворчит в сковородке аппетитно пахнущая яичница, сидели: улыбчивый командир группировки гвардии полковник Семёнов, командир отряда майор Птицевский, и тот самый серьёзный чеченский полковник. Столик втиснут между двумя, стоящими у стен кроватями; рядышком примостилась невесть где раздобытая старенькая деревянная табуретка, на которой находятся не уместившиеся на столике тарелка с крупно нарезанными кусками хлеба и банка солёных огурцов. Разгрузки с оружием висят на вбитых в стену гвоздях. Лучи солнца, пробиваясь сквозь маленькие окна, преломлялись в початой бутылке водки, стоящей на том же столе. Отчего на стенах, крашеных краской цвета морской волны, плескались весёлые солнечные зайчики.