Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Винил ли он Тевфика только в гибели брата, который вообще-то по собственной воле отправился на войну, или же его грызло иное сомнение? Не думал ли он, как и я, о тех желаниях и фантазиях, что запросто могли родиться в душе его жены, когда в доме спал чужой мужчина? Была ли его злость одеялом, плотно укутывавшим печаль из-за гибели брата, или же стала проявлением ревности?

Но откуда Сюмбюль было знать, что Тевфик – «первый встречный»? Если бы только я могла говорить, я бы непременно задала Хильми Рахми этот вопрос. Как бы там ни было, Хусейн встретил его в своем доме как султана, усадил в мужской половине за большой стол из грецкого ореха под люстрой из цветного хрусталя и даже, чтобы не обидеть гостя, согласился позвать к столу и женщин, раз он так желает. Словом, отнесся к нему как к родному. Кому бы пришло в голову, что этот учтивый господин был, по сути, незнакомцем, с которым Хусейн мимолетно пересекся тем самым вечером четырнадцатого мая, когда английские офицеры известили губернатора Иззет-пашу, что на следующий день власть в Смирне перейдет в руки греческой армии.

Солнце садилось, из-за гор поднимался оранжевый шар луны, а на холме рядом с еврейским кладбищем собралась огромная толпа жителей турецких районов, недовольных тем, что союзники отдали Измир Греции. Пришли все: молодежь и старики, мужчины и женщины, люди неграмотные и люди ученые, богачи и бедняки. Уличные торговцы в нашем квартале потом долго рассказывали о тех событиях: как жгли костры, как угощали детей кунжутной халвой и как до самого утра били барабаны.

Оказывается, там зарождалось народное движение: шла подготовка к тому, чтобы любое имеющееся в городе оружие – пушки, ружья, боеприпасы – переправить в Анатолию. Говорят, будто той же ночью турки ворвались в располагавшуюся в районе Конак тюрьму – средоточие зла – и выпустили всех заключенных. А этот самый Тевфик был одним из главарей.

О том, что Хусейн участвовал в протестах, Сюмбюль знала, но получалось, в тот вечер он отправился туда именно для того, чтобы найти на свою голову этого Тевфик-бея.

Хусейн зажег все лампы в мужской половине, и теперь она напоминала праздничную ярмарку. Отблески от хрустальном люстры играли в изумрудно-зеленых глазах красавца. Он непрестанно крутил свои усы, намазанные, очевидно, мускусным маслом. Сюмбюль украдкой рассматривала гостя, пока ела из медной посуды плов с бараниной, приготовленный нянькой Дильбер так, как готовят его в городе Менген, и, прислушиваясь к стуку дождя в окно, мысленно бранила своего мужа Хильми Рахми. Выяснилось, что телеграмма, пришедшая на прошлой неделе, была лишь уловкой, чтобы сбить с толку англичан. А домашние-то всю неделю скакали от радости. В телеграмме Хильми Рахми написал: «Моя дорогая супруга, в Стамбуле у меня осталось несколько последних вопросов, которые требуют нашего с офицерами решения. После – даст Бог, сразу в Измир». Но нет, вместо дома он отправился в Анатолию. Не волнуют его ни Сюмбюль, ни сыновья. Только и думает о какой-то там независимости, о какой-то там свободе. Как будто этого можно достичь войной! Догану уже пять исполнилось, а он отца еще и не видел. Значит, он, Хильми Рахми, будет пасти стадо сумасбродов, которых собирают под своим командованием османские генералы, и будет откуда-то издалека спасать Измир. А вот она, Сюмбюль, отдала бы Измир грекам и спасла бы лучше свою собственную семью, но мнения черкешенки родом из Филибе никто не спрашивал. А даже если бы кто и спросил, она бы, конечно, промолчала. Положение черкесов и так было шаткое. Поэтому ей пришлось проглотить все свое негодование и прикусить язык перед своим деверем, ставшим вдруг ярым патриотом.

Полная луна, светившая на небе, точно фонарь, уже зашла в тень земли и ломтик за ломтиком погружалась в темноту. Лунное затмение не предвещало ничего доброго. Где-то у кладбища на конце улицы били в барабаны, чтобы прогнать медведя, поедающего, как говорят, луну. Собаки, вытянув шеи, не переставая выли. А Тевфик-бей, словно и не замечая повисшего за столом напряжения, обращался с Сюмбюль и Мюжгян как с «европейскими девушками»: спрашивал их мнение о русской и французской литературе, развлекал их рассказами о кокетках из стамбульских особняков. Потом он повернулся к хозяину, которому было не по себе от беззастенчивого хихиканья жены, и спросил:

– Хусейн, дорогой мой, неужели вы до сих пор делите дом на женскую и мужскую половины? Никто ведь уже так не делает. Вы живете в таком современном городе, а всё придерживаетесь старомодного правила, что женщины наверху, а мужчины внизу? Честное слово, не понимаю. Обустройте лучше на нижнем этаже библиотеку, сделайте гостиную. А спальни гостей перенесите наверх. И проводите время все вместе.

По тому, как Хусейн, вместо того чтобы возразить, лишь голову опустил и что-то пробормотал невнятно, Сюмбюль поняла, что гость был не просто «старым другом», но в то же время и важным человеком. Потом она подумала: устрой они спальни наверху, как Тевфик-бей говорит, это что же, гости будут спать на одном этаже с женщинами? А что, если посреди ночи им одновременно захочется в туалет? И где, интересно, спят гости тех кокеток из стамбульских особняков? Может, Тевфик-бей и сам регулярно останавливался в одном из них? Подняв голову, она заметила, что молодой мужчина устремил на нее насмешливый взгляд, отчего у нее кусок застрял в горле, и она несколько минут не могла прокашляться. Когда же она наконец пришла в себя и поверх стакана с водой, налитого Зивером, взглянула на мужчину, сидевшего напротив, тот хитро покручивал свои намасленные усы.

Только когда допили кофе и женщины ушли к себе, выяснилось, зачем гость заявился на самом деле. Поднявшись наверх, Сюмбюль и Мюжгян тут же бросились к цепному подъемнику, по которому еду из кухни спускали на первый этаж. Нянька Дильбер, закатав рукава рубашки, месила своими полными коричневыми руками тесто на хлеб, чтобы на следующее утро отправить в пекарню на углу. Завидев, как женщины, точно дети, прижались ухом к стене, она лишь усмехнулась.

Низкий голос Тевфика, как бы ни старался он его приглушить, колоколом гудел в шахте подъемника:

– Англичане убедили султана – теперь всех, кто присоединится к борьбе за свободу, ждет смертная казнь. Скоро об этом развесят плакаты.

– Можно подумать, наш народ умеет читать, – прошептала Мюжгян, и они обе захихикали. – А ты видела, как он покручивал усы, когда на тебя смотрел?

– Замолчи, совсем спятила, что ли? Чепуху несешь. Да помилует тебя Аллах. Замолчи, и послушаем, что они там еще говорят, – отчитала ее Сюмбюль и отвернулась к стене, чтобы скрыть улыбку.

Тевфик заговорил тише:

– Ждать времени нет, здесь больше делать нечего. Борьба будет внутри страны, в Анатолии. Офицеры-османы уже начали действовать. Хусейн-бей, родина ждет вас, ждет всех нас. Народ беден и труслив. А эти шайки творят, что им вздумается. Речь идет об организации, которая вправила бы им мозги. Родине очень нужны такие молодые люди, как мы, – сильные, образованные. Поверьте, эта оккупация еще сыграет и нам на руку. На бывших территориях империи уже появляется коллективное сознание, вы и сами видели толпу сегодня вечером. Греческое вторжение – это та искра, которая разожжет наше пламя.

Женщины в страхе переглянулись. Они никак не могли взять в толк: почему мужчины, разговаривавшие за ужином по-дружески, вдруг, оставшись наедине, перешли на официальный тон?

На время повисло молчание. Должно быть, Тевфик-бей раскуривал одну из своих тоненьких самокруток. При мысли о его длинных, изящных, умелых пальцах обе заерзали. Сюмбюль представила, как он выпускает в воздух сизый клуб дыма. Точно такой же, какие выпускал, когда они пили кофе с мастикой, поданный Зивером на серебряном подносе сразу после ужина. Когда же наконец Тевфик-бей снова заговорил, голос его звучал глухо:

– Вы наверняка переживаете, откуда мы возьмем деньги на деятельность подобной организации, не так ли, Хусейн-бей? Я вам так скажу: решать проблемы нужно по мере их поступления. Посмотрите, что делают англичане. Ллойд-Джордж так испугался, что итальянцы самовольно захватили Анталию, что взял и отправил сюда греков. При этом все сделано в такой спешке, что часть греческих солдат даже и не знают, куда они плывут, – мне это известно из источников внутри их армии. Завтра утром они проснутся и увидят, что оказались в нашем заливе. И мы поступим точно так же. Самое главное – начать, а дальше и нам помогут. Если превратимся в силу, с которой державы не смогут не считаться в своей игре, нас тоже без поддержки не оставят. Совсем скоро начнутся переговоры с французами.