Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова

– Ты могла мне просто сказать, – простонал Швейцер и сжал кулаки так, что побелели костяшки.

– И что бы ты сделал, если бы узнал? – поинтересовалась супруга и поправила выбившуюся из-под шиньона прядь волос.

– Я бы… Я бы… – начал заикаться Швейцер. – Я бы поехал.

– Никуда бы ты не поехал, – устало выдохнула Тамара Прокофьевна.

– Нет, поехал, – заспорил он и рванул на себе воротник.

– Ну… а дальше?

Николай Робертович на минуту попытался представить себя в роли счастливого отца с букетом цветов и деревянной пирамидкой под мышкой, но ничего не получилось: картинка не складывалась. Он видел себя жалким и толстым, стоящим напротив опечатанной двери, из-под обивки которой почему-то торчали куски ватина.

– Ты, – Тамара Прокофьевна говорила медленно, каждым словом словно пригвождая мужа к позорному столбу, – абсолютное ничтожество. Все думают, ты добрый, жалостливый, а на самом деле ты только разрушаешь. Сначала мою жизнь, потом ее. – Она кивнула головой в сторону окна, как будто невидимая соперница парила за ним по воздуху. – Даже если на секунду предположить, что этот выродок на фотокарточке – твой сын, то ты и его жизнь разрушил.

– Я ему ее дал, – чуть слышно произнес Николай Робертович.

– Теперь. – Тамара Прокофьевна словно не слышала мужа. – Теперь ты пытаешься разрушить жизнь моей дочери.

– Это и моя дочь, – чуть громче проговорил Швейцер.

– Это формальность. Но разрушить жизнь моей дочери я тебе не дам. Я уничтожу и тебя, и…

– Себя? – подсказал Николай Робертович.

– Себя я давным-давно уничтожила. Как женщину.

– Тогда зачем ты со мной живешь столько лет? – вымолвил главный для себя вопрос Швейцер.

– Из-за Женьки, – ответила жена, и у нее затряслись губы. – Ты как чемодан без ручки. Выкинуть бы, да жалко, вдруг пригодится. Десять квартир можно поменять, весь хлам выкинуть, а этот проклятый чемодан так за собой и будешь возить.

– И что мне теперь делать? – Земля начала уходить из-под Швейцера.

– А что хочешь, – равнодушно ответила ему жена и показала на дверь. – Уходи.

Сначала Николай Робертович хотел покончить с собой. Для этого он долго ходил по верхней дуге пока не работающей ГЭС и смотрел вниз, представляя, как его тело будет переворачиваться в воздухе и стукаться о бетонный каркас. Швейцер представил там, внизу, груду мяса, и ему стало неприятно.

Потом Николай Робертович попросил для себя смертельной болезни, но перспектива умирать долго и мучительно его испугала, поэтому он решил пойти в ЗАГС и наконец-то развестись с постылой женой.

Это было сделать проще всего, но, как только Швейцер добрался до места, где, по его мнению, сбываются мечты, ноги его подкосились, и Николай Робертович осел прямо на тротуар.

Добросердечные прохожие вызвали «Скорую», Швейцера погрузили в машину и увезли в больницу скорой медицинской помощи с предварительным диагнозом «инсульт».

Первый удар для Николая Робертовича закончился практически полным выздоровлением. Иногда только сводило скулу и полз вниз уголок рта, но это только когда нервы, а так… Ни о какой утрате трудоспособности речи не шло. Главный бухгалтер ГЭС продолжал ходить на работу, делал ее, как прежде, тщательно перепроверяя отчеты сотрудников, но во взоре Николая Робертовича появилась какая-то прежде не свойственная ему жадность. Особенно если швейцеровский взор был обращен к деньгам.

Тамара Прокофьевна даже поймала мужа на том, что он чаще, чем обычно, выписывает премии, в том числе и себе.

– Ты что? С ума сошел? – обалдела она, увидев в отчете нетипичную строку расходов.

– Я должен кормить семью, – заявил Швейцер, и Тамара Прокофьевна поняла, о какой семье речь.

Как ни странно, она не сопротивлялась тому, что Швейцер отправляет в Кисловодск денежные переводы на довольно-таки крупные суммы. И даже иногда приносила в дом какие-то дефицитные вещи, которые Николай Робертович, тщательно упаковав, отправлял по хорошо теперь известному адресу. Главным условием жены было требование полной конспирации.

– Если Женечка об этом узнает, я тебя посажу! – грозила мужу Тамара Прокофьевна, но сама тем не менее по-прежнему перепроверяла все значимые отчеты. Только теперь она говорила: «Спи спокойно, расхититель государственного добра!»

Как ни странно, но отношения между супругами Швейцер стали налаживаться день ото дня. Кисловодская Алеся удачно вышла замуж и уехала вместе с подросшим Коленькой в Северокурильск, откуда иногда присылала Николаю Робертовичу любительские фотографии сына то на фоне покрытых снегом сопок, то на фоне выбросившегося на берег кашалота, то на фоне морских судов.

Эти карточки супруги Швейцер рассматривали вместе и даже что-то обсуждали: на кого похож, на сколько вырос. И всякий раз после просмотра усиливались в душе Николая Робертовича чувство вины, помноженное на ощущение собственной беспомощности и полной человеческой несостоятельности.

И все-таки вины было больше. Вина жила в каждой клеточке швейцеровского тела. Она как кровь струилась по жилам и заставляла сердце биться быстрее, иногда доводя его до полного изнеможения. Вина жила в сосудах, и от этого они становились хрупкими, даже закупоривались этой виной: никакие холестериновые бляшки здесь ни при чем. Вина жила в глазах Николая Робертовича. И чтобы ее было не видно, низкорослый Швейцер улыбался каждому, кто попадался навстречу, отчего все думали: «Какой приветливый и милый человек! Какой веселый! Какой жизнерадостный!»

«А я и правда такой!» – иногда догадывался Николай Робертович, а потом вспоминал, что виноват со всех сторон, и успокаивался, впадая в сладострастное переваривание собственной вины. И даже называл ее непреодолимой, что в переводе означало «драгоценная», «дорогая», «самая лучшая на свете».

Несколько раз внешне жизнерадостный Швейцер пытался рассказать о своей вине дочери, но каждый раз натыкался на жизнерадостный эгоизм молодого существа и откладывал объяснение на потом. Как говорится, до лучших времен, которые все не наступали и не наступали.

– Я должен сказать ей об этом! – будил Николай Робертович жену по ночам.

– Не надо, – по привычке отмахивалась от страданий мужа Тамара Прокофьевна.

– Почему? – тормошил он ее снова и снова.

– Не надо, – в полусне повторяла жена и переворачивалась на другой бок.

– Она должна знать, что у нее есть брат, – приводил свой главный довод Николай Робертович, и тогда Тамара Прокофьевна вскакивала с постели и начинала орать на мужа что есть сил, потому что «это невозможно» – так жить, так спать, так есть, так ходить на работу и так готовиться к свадьбе.