Пасынки безмолвия - Андрей Фролов

– Ты откуда здесь, чучело? – спросила арбалетчица все тем же бархатным голосом, почему-то ассоциирующимся у Сороки с мягкой периной, набитой острыми иглами. – Аль заплутал, егерёк?

Одна из частей головоломки встала на место, заставив брови изумленно изогнуться.

Ну конечно! Из-за дурного освещения он не мог в деталях рассмотреть девчонку, но и увиденного должно было хватить, если б только не усталость и страх. Короткая стрижка, удобная кожаная куртка, лоснящаяся от смазки. Страховочные ремни, нож и ледоруб. Высокие ботинки, отнюдь не новые арбалет и кобура на бедре – все это говорило об одном.

– Так ты ж егерь! – выпалил Сорока, заставив эхо удариться в потолок.

Егерь, ну надо же. Раньше он их только издали видел, почитая за сумасшедших.

Пришло ведь в голову придумать себе профессию такую: ходить в вылазки на территорию Заповедника, воруя у застекольщиков электронику, снаряжение, запчасти к машинам или даже технологии. Пришибленными и отмороженными егерей считали даже бандиты, не говоря про обычных горожан. Вот и держались те особняком, закрытыми коммунами, куда постороннему вход заказан…

– Тоже мне новость! – презрительно фыркнула девушка, не позволив стреле даже чуть-чуть дернуться в сторону. И вдруг нахмурилась, расшифровав радостные нотки в голосе бывшего торговца. – А сам-то разве нет?..

Казалось, непринадлежность парня к цеху ее коллег выбила почву из-под ног арбалетчицы. Не ожидала, наверное, встретить гражданского так далеко от Циферблата. В глазах застыл немой вопрос, но она тут же бросила короткий взгляд на мужика в рваном комбезе, и Сорока понял: одним вопросом тут не обойдется…

– Пожалуйста, не стреляй, – снова попросил он, медленно-медленно опуская руки. – Отвела бы ты стрелу, а? А то вдруг палец дрогнет… Нет? Ну как хочешь, ты тут старшая… Да, я не егерь. Но я и не мыслил причинять вам зла. Гадом буду, я тут совершенно случайно… не хотел я на вашу территорию лезть, или как это у егерей называется?.. И трофеи мне ваши не нужны, и находки разные. Мне просто нужно выбраться. Отсюда. Желательно, где-нибудь в Семичасовом Секторе…

Арбалетчица молчала. Кусала губу, посматривая то на одного, то на другого. На лбу прорезались морщины. Вся ее поза сообщала, что сероглазка ведет непростой внутренний диалог сама с собой, все еще не в состоянии принять какое-либо решение.

Мужчина, застывший справа от Сороки, наконец шевельнулся.

Потер пыльное лицо, нахмурился. Все это время он с интересом прислушивался к разговору, но сам не произнес ни слова. Да и вообще, казалось, понимал меньше остальных. С одной стороны, это наталкивало на мысль, что дядя просто прохудил крышу. С другой – Павла все крепче опутывали самые мрачные и серьезные предчувствия.

Не позволяя себе окончательно поверить в то, о чем уже пару минут голосом отца настойчиво нашептывала интуиция, Сорока тяжело вздохнул. Так же медленно и безвольно опустил руки вдоль тела.

– Но мы-то с тобой люди, егерь… – сказал он тихонечко, будто застекольщик по правую руку туго слышал, а не был лишен возможности вообще понимать человеческую речь. – А люди друг другу помогают. Спаси меня, егерь. Не знаю, что тут у вас происходит, но молю – сейчас мне очень нужна твоя помощь…

12

«Отдельные племена Северной Америки и Канады считали медведя представителем отдельной человеческой расы. Характерные особенности этого животного, такие как схожие с человеческими стоматологические проблемы, кратковременное прямохождение и иные особенности моторики – в частности, умение перебрасываться предметами – действительно позволяют провести определенные параллели. Не меньший интерес представляет интеллект медведя, а также сестринская забота молодых самок о младших представителях помета, пока родители заняты добычей пропитания или охраной территории проживания».

Погремушка пребывала в глубочайшей растерянности.

Такой же глубокой, как подземелье, куда ее занесла нелегкая. И такой же необъяснимой словами, как происходящее.

Палец ее застыл на спусковой скобе арбалета, чья стрела целила в лицо жилистого жидкобородого паренька, которого она сначала приняла за конкурирующего егеря. Сознание при этом блуждало где-то далеко, пытаясь дать определение происходящим событиям. Угораздило же, по-другому и не скажешь…

Сначала нелюдь. По-своему несчастный и убогий, как все дети Заповедника; и столь же нескладный, опрометчиво сунувшийся в старый коридор с осыпавшимся полом и чуть не доставшийся на обед голодным крысам.

Яна чувствовала, как в ней клокочет злость на саму себя, решившую проверить, что за грохот она услышала из тоннеля. И еще жалость – и к безвозвратно потерянной стреле, которые стоят отнюдь не по две копейки за пучок; и к фляжке масла, изведенной на неказистый факел. А еще к утекающему времени, которое она могла потратить на дальнейшее продвижение вглубь Теплиц и выполнение задания Баклажанчика.

– Это было глупо, Погря, – тяжело вздыхая, констатировала Ленка в ее голове. – Нужно было пройти мимо. То, что тебя не касается, касаться и не должно. Неужели забыла первый закон путешественника на запретные земли? Такие ошибки Пробирки не прощают, ты знаешь…

Погремушка не собиралась спорить с мертвой сестрой. И с голосом шефа со смешным прозвищем тоже. Оба они настаивали на том, что Яна совершила ошибку, но отступать стало поздно еще минут десять назад. А уж когда появился этот запыхавшийся, выщелкнутый темнотой, словно клинок выкидного ножа, и подавно…

Она могла многое ответить голосам в своей голове.

Начать с того, что не была убийцей, несмотря на всю жесткость характера и закалку, выпестованную Баклажанчиком. Нет, бросить умирать угодившее в западню существо – это не по ее части. Убить или обречь на смерть у нее бы просто не хватило духа. Даже после спасения, когда девушка поняла, что перед ней совсем не человек.

Конечно, в ее восприятии молчуны не шибко отличались от крыс, оставаясь животными столь же свирепыми и стайными. Но раз уж она сбросила этому неудачнику одну из своих веревок, утащив из-под розовых носов-хоботков… Интересно, повторила бы она свой поступок, если б знала, что под ногами готовится к смерти от крысиных укусов один из тех, кого она ненавидела и презирала всей своей сущностью?