Harmonia cælestis - Петер Эстерхази

Комментируя этот пассаж, мой отец скромно заметил: боюсь, все мы являемся кошками Шрёдингера, и время от времени некий благожелательный, исповедующий любовь, странный, дряхлый, с густой бородой господин, вытянув руку из-за облаков, где небо, по выражению моего отца, всегда голубое, приоткрывает ящик, в котором и кот, и датчик, и ядовитый газ, и частица радия (я говорю «и», говорит мой отец, просто в шутку, потому я говорю, не вдаваясь в дебри теоретической физики), и весело вопрошает: Как живешь, сын мой? И мы отвечаем: с определенной степенью вероятности. Так сказал мой отец.

Наследство — это имущество, переходящее от отца к сыну, пока есть отец и пока есть сын. Руководство для юношей, автор и год издания не указаны, перевод с немецкого Петера Таттерпаттера. Примеры и комментарии. Некоторые из моих отцов — сумасшедшие. Они с воплями шатаются по бульварам. Ты можешь их игнорировать, или прижать к груди, или поделиться с ними своим самым сокровенным — им все едино, в ушах у них холодный свинец. Когда они начинают лаять, погладь их по голове и скажи: извини. И если они затыкаются, это не значит, что они тебя поняли или простили; это лишь означает, что их мозг заблокирован отвратительными эротическими видениями. Позволь же им попускать слюни, а затем врежь как следует им по шее ребром ладони. И скажи еще раз: извини. Но только не думай, что на них это возымеет действие, ибо мозги их — некое месиво, изгрызенная мышами бумага — вот что такое их мозги, однако, разговаривая с ними, ты должен принять позу естественной обеспокоенности, сей наклон во всех странах света означает сочувствие — и этот язык они еще понимают. И, конечно, жратва, подачка. В твоем кармане всегда должен быть шматок мяса. Сперва покажи его им, вот оно, мясо, потом укажи на их пасть, чтобы знали, что мясо — для них. Даже если они не разинут пасть, швырни его, а ежели не поймают или оно попадет им в нос или, скажем, в очки, ебани им еще раз по шее, отчего пасть сама по себе откроется, и готово, кусок у них в брюхе. Но возможно, что все будет совершенно иначе, и тебе не удастся помочь отцу, своим сумасшедшим отцам. И если они завопят: мелети, эмпайер! попытайся расшифровать послание. А ежели завопят: сатанинские выродки забили твоего коня! запиши в блокнот число имен существительных в этой фразе, а при возгласе: в сутане твоего порося танега все одно мелети! ты вспомни, что однажды они уже просили тебя мелетить, вот и мелети их, зараз! ◊ Есть пути правды и пути неправды, но я не припомню, чтобы были у меня отцы, которые бы нарочно учили меня ходить неправедными путями. Мой отец поучает меня, восседая на облаке неведения. Сын мой милый, жесткое мясо, прежде чем поручиться за него обеими руками, надо отбить двумя каменьями. А до того надобно его «причесать» и почистить щеткою. Но может сгодиться для этого и аппарат «искусственной почки» или циклотрон. (В 1954 году с помощью этого аппарата умер мой красавец дядя, которого бабушка, если бы тоже не умерла, оплакивала бы по сей день.) Бульон из говяжьего костреца в комбинации с ржавым ликером, полученным из проваренных в течение трех часов копыт, — прекрасное средство от туберкулеза, а также великолепное снадобье для соблазнения аборигенок, которых можно тут же обнять. Забыться в их необъятном лоне, закрой глаза, открой ротик, ма шер (как говорил мой отец). Аборигенов-мужчин можно соблазнить дешевыми цветными бусами: девственно-белыми, темно-синими и пурпурно-красными, а от настоящего жемчуга они часто просто отмахиваются. Не дикарям нужно дарить дешевые книги в следующих переплетах: мертвенно-белых, коричневых и цвета водорослей — и в первую очередь книги, которые тематически и фактологически как-то связаны с морем. А когда явится тебе сатана в сатанинском обличье, не выказывай изумления. Начинай торговаться. И если ни бисер, ни книги (независимо от тематики и фактологии!) его не заинтересуют, предложи ему бутылку темного охлажденного пива «Кёбаняи». И тогда уж… Все же есть что-то ценное в поучениях моего отца. А может, и нет. ◊ А вот в некоторых странах отцы мои смахивают на клубки цветных ниток. (Брысь, противные кошки!) В других они смахивают на глиняные горшки или стеклянные банки. А иногда мой отец — все равно что статья в газете: читаешь о фильме, который уже посмотрел, который тебе понравился, но смотреть его еще раз никакого желания, а в газете о нем читать — тем более, таков мой отец. Есть у меня один отец треугольной формы. А некоторые отцы, когда у них спрашивают, который час, плюются серебряными дукатами. Один мочится духами, другой — чистым спиртом. А то еще есть отец, превратившийся в сказочное морское чудище, другой — в двойника человека, которого он так боялся в детстве. Есть отец — коза, есть — молоко, есть преподаватель испанского в монастырской школе, есть отец — исключение из всех правил, есть даже такой, который запросто, одним махом мог бы разрешить все мировые экономические проблемы, но он с этим не спешит. Есть отцы, любящие пофорсить, но далеко не все и разве что только дома. Есть отцы, которые прикидываются лошадьми, но далеко не все и разве что в XVIII веке. Есть отцы, которые падают с лошадей, но далеко не все, и есть, которые, упав с лошади, пристреливают ее, но далеко не все; есть отцы, которые лошадей боятся, но в большинстве своем они боятся женщин. Есть у меня отцы, которые занимаются мастурбацией из страха перед женщинами, а есть и такие, которые спят с продажными женщинами из страха перед женщинами, которым не нужно платить, а есть и такой отец, который вообще никогда не спит, пребывая в тревожном ожидании будущего, давно уж оставшегося позади. ◊ Отец-попрыгунчик встречается так же редко, как белые вороны, из чего можно заключить, что вороны-альбиносы все же встречаются (только редко). Очень трудно представить себе танцевальную залу, барочный салон или полученную по протекции панельную развалюху, где не было бы тесно двум отцам-попрыгунчикам. Целесообразней всего привязать такого отца к выхлопной трубе дальнобойной фуры — он и мир повидает, и над жизнью своей задумается, в общем, это ему полезно. Как-то в 1969-м или 1970-м году один такой мой отец, сбежав в Народный парк, прыгал там и пинал какой-то коричневый круглый предмет диаметром около фута. Ага, догадался сын моего отца, это грех, это грех. Потом откуда-то взялся сачок, и мой отец стал ловить им грех. Но тщетно! И было в этом его фиаско что-то скорбное, удручающее. Сами эти прыжки приводили в уныние, портили настроение. Может быть, потому, что ноги моего отца все время болтались в воздухе? ◊ Подобраться к моему отцу проще всего сзади. В этом случае, если его вдруг охватит неодолимое желание вонзить в тебя копье, ему придется сперва повернуться, и ты, выиграв время, успеешь зарезервировать куда-нибудь билет, к примеру, в Рукмини, где моих отцов нет вообще. Однако тамошние непорочные богини плодородия долгими и промозглыми зимними вечерами, забравшись под одеяло, недоступным нашему разумению способом все-таки умудряются заниматься производством потомства. Прекрасное место это Рукмини. Но что это тут торчит? Копье! Оно самое. И кругом: следы копий, все изранено копьями. Но проще всего — все же сзади. ◊ Был у меня один конкретный отец, детей у которого плодилась тьма-тьмущая, вот и решил он их продавать на костомольный завод (где, как можно предположить, занимались производством клея). А поскольку завод недовольных и хнычущих детишек не принимал, мой отец разыгрывал из себя самого что ни на есть любящего родителя. Закармливал своих отпрысков леденцами с кальцием, поил молоком морских свинок, рассказывал им всяческие забавные истории и каждый день разучивал с ними физические упражнения для укрепления костной ткани. Крепкий пацан — это верняк, рассуждал он. И завод регулярно, раз в год, присылал к нему маленький синий фургон. ◊ Имена отцов: и были имена отцов: Аба, Агабиель, Агариель, Агарон и проч. ◊ У каждого из моих отцов есть свой голос, и у каждого голоса — собственная угроза, terribilitas[44]. Звучат голоса моих отцов всякий раз по-разному: как шипение горящей кинопленки, как раскалывающаяся глыба мрамора (по утрам), как звяканье двух канцелярских скрепок (вечером), как бульканье в яме для гашения извести или хохот летучих мышей. От голоса моего отца могут треснуть очки. Мой отец, если только не облачен в мантию моего отца, может быть кем угодно: героем-любовником, мелким пройдохой, засевшим в глубинке помещиком, как наш поэт Бержени, боксером, жестянщиком, автогонщиком или агентом. Почему-то чаще всего агентом. Почти все мои отцы меньше всего стремились стать моими отцами — или влипали в это дело случайно, или кто-то оказывался «недостаточно опытным». Между тем среди этих моих «отцов по недоразумению» было больше всего господ утонченных, деликатных и даже красивых (интересно знать почему). Если же мой отец оказывался таковым по «доразумению», и не раз, и не два, а двенадцать или двадцать семь раз, на него мы могли смотреть с подозрением — неужто он не противен себе? Но ему хоть бы хны. В буйные вечера он напяливает на себя бейсболку в память о молодых летах — о высадке в Нормандии или об оккупации Праги… Но есть средь моих отцов немало совсем непорочных, которые превращаются либо в святые мощи, прикосновение к коим заставляет неизлечимо больных людей и проч., либо в такие тексты, которые затем изучают многие поколения, чтобы довести отвращение к чтению до совершенства… Текстуальных моих отцов обычно переплетают в синий коленкор. Для выражения доктринерства самое подходящее средство — отцовский тон. Брррр! ◊ Мои отцы походят на глыбы мрамора — охрененных размеров кубы, полированные, с разводами и прожилками, прямо у вас на пути! Ни перебраться через него, ни мимо прошмыгнуть. Как нельзя перебраться или прошмыгнуть мимо прошлого. А ежели и удастся обойти одного отца, то вполне вероятно, что на пути вскоре возникнет другой — или тот же самый, воспользовавшийся только одному отцу ведомым, более коротким путем. Присмотрись повнимательней к фактуре и цвету этой мраморной глыбы! Не напоминают ли они тебе фактуру и цвет среднепрожаренного бифштекса? Это и есть цвет и фактура лица твоего отца. Кроме мрамора следует также упомянуть собачий клык. Но отец с собачьим клыком — это несколько проще. Если тебе удастся набросить лассо на собачий клык, другой же конец веревки закрепить на луке седла, да еще если и лошадь твоя понимает, что значит лассо, и в нужный момент чуть притормозит, чтобы натянулась веревка, — то успех обеспечен. В музее китов в городе Тата демонстрируется такой тридцатидвухсантиметровый собачий клык, по ошибке идентифицированный как клык моржа. Хотя дураку понятно, что это — клык моего отца. И дурак этот счастлив, что никогда не встречался с моим отцом. ◊ Если же имя твоего (моего) отца — Франц, Матяш или Иосиф, заройся в землю, или беги в монастырь, или к разбойникам в горы Баконь. Поскольку имена эти — королевские, и пусть твой (мой) отец, Франц, Матяш или Иосиф, и не король, память о королевстве хранят самые сокровенные части их тела. И нет более угнетающего, идиотского положения, чем быть экс-королем. Такие мои отцы ведут себя дома так, как будто это Королевский дворец в Вышеграде, а родственников и знакомых считают придворными, которых своей королевской милостью они могут возвысить или понизить. И человек, не зная, где он, «внизу» или «наверху», болтается как пушинка, не чуя земли под ногами. Короче, ежели Франц, Иосиф, Матяш, Рудольф, Иштван, Геза — рви когти, пока твой отец не обнажил ятаган. (Привет мамочке!) Адекватное поведение по отношению к таким моим отцам — поведение пресмыкающегося, лизоблюда, подтирки, наушника и Иуды. А если ты не успел добежать до леса, то становись на колени, сложи перед грудью ладони и, опустив голову ниц, стой до рассвета. К этому времени твой отец, вероятно, упьется до чертиков, и ты можешь идти (если ее не конфисковали) в постель, а если голоден — то на кухню, подкрепиться остатками ужина, которые блюдущий чистоту повар еще не успел убрать, накрыв блюда фольгой. Но бывает, что повар опережает тебя и тебе остается сосать лапу. ◊ Масть — дело немаловажное. Мои отцы рыжей масти, в особенности с золотистым отливом, отличаются надежностью. Их можно использовать: (1) для решения цыганского вопроса, (2) в качестве клепального молотка при возведении мостовых конструкций, (3) для подслушивания разговоров, ведущихся меж викариями, и (4) для перевозки по городу зеркал особо больших, до 18 кв. м, размеров. Отцов мышастой масти лучше всего избегать. Такой отец испытывает страх перед жизнью, а поскольку жизнь — это, можно сказать, сплошная полоса препятствий, то мы только и делали бы всю жизнь, что мандражировали из-за фатера. Булано-саврасые, как считается, — отцы благоразумные и добропорядочные, и если Господь велит такому зарезать сына моего отца, то он, скорее всего, извинится и скажет «нет». Каурый в такой ситуации наверняка выслушает все pro и contra, пегий просто-напросто отвернется, а мухортый тут же примется точить нож. Отцы светло-бурой масти легко возбудимы, их полезно использовать, где требуется толпа: во время погромов и коронаций. Если где-то сорвалось заказное убийство, то виноват, по всей видимости, мой пегий отец, забывший снять колпачок (или как он там называется) с оптического прицела винтовки. Есть еще масть «мандариновое желе» — этот склонен к похабщине, извращениям, что похвально и даже свято, и к тому же, как правило, не приводит к отцовству: всю славу свою носить ему при себе. Отцы пятнистые, называемые еще чубарыми, с разного рода крапинками, полосками и разводами, отличаются добродушно-возвышенным настроением, питаемым чувством неполноценности, и особо тонким чутьем. Масть моего отца сама по себе не определяет ни личность, ни поведение, но есть в ней нечто пророческое, судьбоносное. Распознав свою масть, мой отец может смело идти в ногу со своей судьбой. ◊ Отцы и ласки. Если один из моих отцов «наотцует» сплошных дочерей, жизнь сразу становится веселей и просторней. Наши сестренки и старшие сестры созданы ведь для ласк, и нередко бывает, что ласкают их вплоть до семнадцати-восемнадцатилетнего возраста. Конечно, при этом нельзя сбрасывать со счетов опасность, что моему отцу придет в голову переспать со своей красавицей дочерью, ведь она же, в конце-то концов, его, и вовсе не так его, как жена или эти его коровы-любовницы. Гений не останавливается на пол пути, говорят некоторые из моих отцов и, не щадя немолодых уже ног, несутся за младшими, но уже с совершенно роскошными бедрами моими сестренками, чтобы завалить их в постель. Но большинство из моих отцов все же не таковы. Для большинства — дисциплинированного большинства — такого вопроса даже не существует. Но если моя сестренка усядется к такому отцу на колени, то скажите на милость, кто тот арбитр, который проведет черту: где кончается «моя родная кровиночка» и где начинается полнокровная женщина? Но большинство все же твердо придерживается табу, больше того, один мой отец ввел дополнительное устрожение: «Смотри, Терчи, я тебе ребра пересчитаю, если только увижу, что этот Hans-Sebastian Lottermoser, немецкий в оригинале, запускает свою грязную лапу промеж твоих трепетно-нежных персей!» Или жестом, указующим в будущее: «Вон, Тереза, пятидесятилитровый бочонок с надписью „antibaby-spray“, и на этом синем бочонке сверху выгравированы твои инициалы, ты видишь?» Но все это ерунда. Важно то, что отец дочерей неважен. Он вне конкурса, hors concours. Поэтому и отношение к такому отцу более благосклонное, более чувственное. Случается даже, что не он ласкает своих дочерей, а они — его. Чего не бывает на свете! ◊ Случается, что язык мой не поворачивается, чтобы произнести: «мой отец». ◊ В специальной литературе известно двадцать два типа моих отцов, из которых лишь девятнадцать можно назвать существенными. Не имеет особого значения так называемый мой подпивший отец, неважен и мой отец — «львиное сердце», а с точки зрения наших целей, неважен и мой святой Отец. А вот отец, падающий с неба, очень даже важен. Мы не знаем, что вы подразумеваете под отцом, во всяком случае рекомендуем вам не увлекаться велосипедом. Космы падающего отца ветер разбрасывает на все четыре стороны света, его щеки полощутся, хлопая его по ушам. Сыновья моего отца вместо перьев носят на шапках куски сырого бекона и выступают против введения акцизных марок. И это после всего, что мой отец для них сделал! Мои падающие отцы надеются остановить падение, вкалывая с удвоенным рвением и в два раза больше. Они важны, ибо олицетворяют собою этос труда, каковой этос — сущий идиотизм. И должен быть, чем быстрее, тем лучше, заменен этосом страха. ◊ Мои отцы исчезают самыми разными способами, стоя, сидя, в беретах, мягких шляпах пятидесятых годов, в майках, бриджах, рубашках навыпуск. После обеда они отправляются на прогулку и исчезают бесследно. Иногда они «исчезают», не покидая дома, а запершись у себя в мастерской (бывшем сарае), или погружаясь в системные рассуждения о прекрасном, или мечтая о тайной жизни. Война — самый обыденный, самый надежный способ исчезновения отцов. (Так исчез на войне мой дядя, брат моего отца; как говорится, «пропал без вести». Пропавших без вести, как правило, долго ждут. И слухам об их смерти не верят, но потом все же как-то смиряются. Нет, он не умер, но проходит время, и мы перестаем думать о нем как о живом. Он жив, но к нам уже не вернется. Последний раз его видели около лагеря беженцев в Бичке. Он был с вещмешком и смеялся.) Вооруженный подобным набором фактов, я мог бы подать объявление в газету: «Потерялся чистопородный отец, изможденного вида, рост 184 (182?) см, вооруженный до зубов своим преданным „Смит-Вессоном“ 38 калибра. Откликается на обращение „Дубина ты стоеросовая!“. Нашедшим вознаграждение по договоренности». После этого можно задать лишь один действительно важный вопрос: действительно ли ты хочешь найти его? Представь, что он будет найден. И заговорит с тобой тем же тоном, что прежде. И так же будет вонзать в твою мать свои когти. А тут еще это копье. Или дротик, не помню уж, что там было. И если он, этот дротик, начнет, как бывало, летать за ужином над столом? Короче, как вы хотите жить? Хотите ли вы еще четверть века слушать, как он нервно скрипит пальцами по ножке фужера? Или пусть отправляется на Борнео? Скажи ему: Сулавеси. Пусть скрипит там, им это в диковинку. По крайней мере не будет швырять за окно шашлычницу и распугивать гостей вечеринки отрыжкой размером с раскрытый зонтик. И не будет тебя избивать ни сыромятной плетью, ни банальным ремнем. Так что не обращай внимания на пустующий стул во главе стола. И возблагодари Господа Бога. ◊ Когда, независимо от причин и обстоятельств, ты должен спасти отца, ты на мгновение ощущаешь, что мой отец — это ты, а не мой отец. Всего на мгновение. Единственное мгновение в жизни, когда можно это почувствовать. ◊ Ну и, естественно, отцов хуй. На официальном, общественно признанном языке — фаллос моего отца. Орган магический. В состоянии покоя — стыдиться тут нечего, медицинский факт — он представляет собой нечто сморщенное и невзрачное, легко помещающееся в плавках и прочих штанах-трусах, его и показывать как-то неловко, хотя, заимствуя метафоры у природы, можно уподобить его маленькому боровичку или виноградной улитке. Магическая природа моего отца перемещается в такие моменты в другие части его тела (кончики пальцев, лоб). А что если — ибо возможность такая не исключена — ребенку, как правило любознательной шестилетке, захочется на него посмотреть? Пусть посмотрит. Но только утром. И то при отсутствии утренней эрекции. Пусть коснется его спокойно, легко и непринужденно. И коротко. Возбуждать любопытство нецелесообразно! (Ведь она еще только учится читать и писать.) Вести себя нужно сдержанно и любезно. Никаких (драматических) сцен! Как будто речь идет о большом пальце вашей ноги. И спокойно, без суеты прикрыться. Не забывайте: дотронуться не значит — держать! Что касается сыновей, здесь подход индивидуальный, пугать их глупо (да и не нужно), мягкий шанкр, твердый шанкр! Любопытный с точки зрения философии феномен представляет собой полунапряженное отцовство, которое Аристотель причислил к категории несовершенств, а также влияние этого факта на развитие европейской скульптуры (усеченность и проч.). Фундаментальный закон, утверждаем мы: стоячий фаллос принадлежит тому, кто, или что, привело его в это состояние. Отцов хуй во всех отношениях превосходит все прочие, не отцовы, но не в смысле размера, веса и проч., а в силу определенной метафизической «ответственности». И это верно даже применительно к самым несчастным, убогим и умалишенным моим отцам. Африканские экспонаты (Мали!) как нельзя лучше отражают сию специфическую иерархию. В то время как в доколумбовой Америке этого нет, или почти нет. ◊ Имена отцов. И были имена отцов: Баадгал, Баальберит, Бёлль и т. д. ◊ Сын моего отца знал одного своего отца, который единолично владел всеми медвежьими заказниками в южном Чонграде. Человек этот (мой отец) был известен твердыми принципами и даже в самых плачевных жизненных обстоятельствах не пожирал собственных детей. Но дети, один за другим, все-таки пропадали. ◊ Одним словом, ключевая идея отцовства-ответственность. Они отвечают за то, чтобы небо, та самая «небесная гармония», не свалилось вдруг нам на головы и чтобы твердь земная не разверзлась v нас под ногами. А также за то, и это самое главное, чтобы ребенок не помер с голоду, чтобы была у него еда, а на случай холода — плед. В своем отцовстве мой отец смел и неколебим; они все этим отличаются (исключения — случаи изуверства, использование детского труда и безбожное сексуальное домогательство). Молодец, Йожи, ты сработал на славу, добрую сделал прививку к семейному древу, пацан твой растет как сорняк, и деньги уже зарабатывает, торгует сантехникой, и подругу нашел, которая тебе по душе, и пропитку ей сделал, так что жди пополнения. И, главное, не сидит, не колется. Но заметил ли ты нервный тик в уголке его нервного рта? Он означает, что его бесит, когда его называют Йожи-маленьким, означает, что в левой штанине брюк он уже держит обрез, а в правой — мясницкий топор, держит их для тебя, ожидая удобного случая. Получай, папаша! Да ведь я тебя пеленал, сопляк! Вот это ошибка. Во-первых, потому что неправда (в девяти случаях из десяти пеленки меняют мои мамаши), во-вторых же, это напоминает сыну о первопричине его безумия. Он в ярости от того, что был маленьким, а ты был гигантом, даже тень твоя была больше него, но дело даже не в этом, он в ярости от того, что он для тебя был случайностью, а ты для него — неизбежностью, а кроме того, он в ярости от того, что, когда он впервые показал, что любит тебя, ты этого не заметил, когда он любил тебя, ты этого просто не замечал. ◊ Когда умирает один из моих отцов, отцовство возвращается к Отцу Небесному, который является суммой моих мертвых отцов. (Это не определение Отца, а только одна из сторон Его бытия.) Отцовство возвращается к Нему, во-первых, по той причине, что там его место, а во-вторых, чтобы оно не досталось сыну моего отца. Передача власти — дело серьезное и сопровождается торжественным ритуалом, сжиганием шляпы. И ты, сирота, безотцовщина, должен сразиться с воспоминаниями об отце. «Да» и «нет» хватают сына моего отца, тянут в разные стороны. С каких пор, в какой мере «я» — это «я»? — Ни с каких, ни в какой до конца, я отныне всегда буду частью его (моего отца). Это — последнее покушение моего отца. ◊ Отцеубийство противоречит закону и правилам этикета, и, кстати, задним числом, это было бы совершенно ненужным подтверждением правоты моего отца («Ты, жалкий отцеубийца!..»). Желать можно, делать нельзя. Да и зачем? Нет никакой необходимости убивать моего отца — время, верный слуга, сделает это и без меня. Моя истинная задача в другом: стать моим отцом, но в более бледном, более слабом издании. Если он играл в футбол, я буду играть в водное поло. Если он говорил на трех языках, я буду говорить на двух (или на одном). Если он был полковником-уланом, я — сержантом. Если он 184 (182?) см, я — только 178… Он учился на математическом, я — на физмате. И так по всему списку, изучай своего отца. И не забывай о законе и правилах этикета. А также о времени.