Бюро темных дел - Эрик Фуасье

* * *

На вид глава парижской полиции был, прямо скажем, неказист. Одевался неброско, цвет лица имел желтушный, нос дряблый, щеки обрюзгшие. В целом Амеде Жиро де л’Эн походил на англиканского пастора, скорбного несварением желудка. Подчиненных он встретил в аскетично обставленном кабинете, где было только все самое необходимое для работы, и предложил сесть.

– Я вызвал вас, господа, чтобы побеседовать о несчастном случае с юным Довернем. Его отец – мой давний друг. Смерть единственного сына, как вы можете себе представить, оставила его безутешным. Он лично обратился ко мне с просьбой провести тщательное расследование всех обстоятельств драмы. Поначалу я согласился удовлетворить его просьбу скорее из глубочайшего сочувствия к отцовскому горю, нежели по какой-либо иной причине. Ведь самоубийство не вызывало сомнений…

– Все собранные свидетельства по делу указывают на это, как на доподлинный факт, – веско подтвердил Фланшар.

– Однако, когда я читал материалы, которые вы мне передали, комиссар, – продолжил префект, указав на толстую папку в сафьяновом переплете, лежащую на секретере, – один момент привлек мое внимание. В записях упоминается, что юный Довернь несколько минут стоял перед зеркалом, прежде чем выброситься в окно.

– Несколько человек это засвидетельствовали, – осторожно сказал Фланшар.

– Мне кажется по меньшей мере любопытным тот факт, что молодой человек, пребывающий в беспросветном отчаянии, которое толкает его свести счеты с жизнью на глазах у родной матери, считает возможным задержаться ненадолго, чтобы повертеться перед зеркалом, как будто он собирается на галантное свидание. А вам, комиссар?

– Это действительно весьма необычно. Присутствующий здесь инспектор Верн предоставил мне вчера отчет, в котором подчеркиваются другие заслуживающие внимания детали, хотя пока что я думаю, любые выводы на их основании будут слишком поспешными.

– Я ознакомлюсь с этим отчетом с превеликим интересом. А сейчас вынужден вам сообщить, что дело Доверня оказалось куда сложнее, чем можно было предположить. – Префект полиции отодвинул стул, встал и принялся мерить шагами кабинет, заложив руки за спину и досадливо хмурясь. – Представьте себе, господа, вчера вечером у нас появился еще один мертвец, при еще более странных обстоятельствах. Господин Тиранкур, коммивояжер и известный бонапартист, совершил самоубийство в публичном доме неподалеку от Пале-Руаяль. Бедолагу, судя по всему, одолел внезапный приступ безумия, когда он находился в обществе одной… скажем, одной из представительниц обслуживающего персонала. Тиранкур перебил в комнате все зеркала канделябром и угрожал своей спутнице пистолетом. Работники дома, услышав визг девушки, бросились на помощь и выбили дверь, которую безумец запер на ключ. В тот самый момент, когда они ворвались в комнату, Тиранкур обратил оружие против самого себя: приставил ствол к груди и спустил курок. Смерть не была мгновенной – он успел прошептать несколько слов, прежде чем испустил последний вздох.

– Что же он сказал?

– То, что придает этому происшествию весьма странный и загадочный смысл. Тиранкур произнес следующую фразу: «Зеркала меня заставили».

– Зеркала? – переспросил Валантен с нескрываемым скептицизмом.

– Трое свидетелей, допрошенные по отдельности, повторили это слово в слово, – кивнул префект. – Теперь вы понимаете, почему у меня возникла мысль о связи между двумя самоубийствами?

– Возможно, это всего лишь совпадение, – рискнул предположить Фланшар. – Вы сами сказали, что Тиранкур был не в себе. Он мог произнести последние слова в бреду.

– Если это совпадение, то весьма досадное, комиссар Фланшар! – отрезал Жиро де л’Эн. – Мой друг депутат Довернь признался мне, что его сын недавно увлекся республиканскими идеями. Что касается Мишеля Тиранкура, он бывший офицер армии корсиканского тирана, подозреваемый в том, что мутит воду среди отставников на половинном жалованье[38]. Не нравится мне это, Фланшар. Категорически не нравится!

– Что от нас требуется, месье? – почтительно спросил комиссар. – Мы полностью в вашем распоряжении.

– Необходимо выяснить, нет ли за этими двумя смертями злого умысла, нацеленного на дестабилизацию обстановки в государстве. Нет нужды напоминать вам о сложном политическом положении. Сегодня утром высочайшим указом месье Лаффитту поручено сформировать новое правительство. Назначив премьер-министром самого либерального из своих сторонников, король определенно желает обезоружить тем самым республиканскую оппозицию. Первым решением Лаффитта стало утверждение кандидатуры пэра Франции, который возглавит процесс над бывшими министрами, заключенными в Венсенском замке. Выбор пал на виконта Альфонса де Шампаньяка, человека умеренных взглядов. Цель этого назначения – заверить народ в том, что суд над министрами непременно состоится до конца года. Ожидается, что теперь в столице должно восстановиться спокойствие. И о том, чтобы по ней прокатилась волна самоубийств оппозиционеров, не может быть и речи! Иначе весь политический курс Луи-Филиппа, направленный на умиротворение граждан, окажется под угрозой.

– Если я правильно вас понял, месье префект, – осторожно начал Фланшар, – желательно, чтобы расследование инспектора Верна привело нас к официальному заключению о том, что два упомянутых самоубийства… не что иное, как самоубийства. Однако если, паче чаяния, выяснится, что это нечто иное, мы немедленно забьем тревогу и примем все надлежащие меры, чтобы положить конец преступлениям. Разумеется, очень и очень тихо.

Жиро де л’Эн потер руки, и рот его странным образом изогнулся, что, видимо, означало улыбку.

– Я вижу, мы с вами прекрасно понимаем друг друга, Фланшар. И не забудьте регулярно информировать меня о продвижениях в расследовании. Что до вас, инспектор… – Префект повернулся к Валантену и поморщился, только сейчас рассмотрев кровоподтеки у него на лице. – Вы получаете карт-бланш на любые следственные мероприятия, которые сочтете полезными. Не жалейте ни времени, ни усилий, сделайте все, чтобы пролить свет на эту абракадабру с зеркалами.

Глава 15. Дневник Дамьена

Я пребывал в полном смятении мыслей и чувств. В помутнении рассудка. Сознание мое пылало, рвалось на части, раскалывалось и плавилось без передышки. Меня конечно же терзали страх и физические страдания, но не только они. Гнев, уныние, одиночество и стыд не оставляли меня ни на миг. Еще немного – и я впал бы в безумие. Спасло меня лишь то, что я был слишком мал и не знал таких слов, в которые можно было бы облечь весь ужас происходившего со мной, чтобы осмыслить до конца кошмарную действительность, ставшую моим уделом. И это, мнится мне, непостижимое человеческое свойство. Когда все самое чудовищное остается в сокровенных тайниках сознания, потому что вы не знаете, каким образом извлечь это оттуда в связной или хотя бы членораздельной словесной форме, у вас не остается иного выхода, кроме как заключить ужас в непроницаемый кокон и запрятать его в потаенных глубинах, на дне самого себя. Вы начинаете выстраивать внутреннее