Сны о России - Ясуси Иноуэ

— Они сделаны на голландском языке. Разве ты не слышал у себя на родине, как говорят по-голландски?

— Ни разу.

— Ведь Японию издавна посещали голландцы, — Лаксман посмотрел на Кодаю с недоумением. — Немец, который составил эту карту, служил домашним врачом в голландском торговом доме в Японии. Между прочим, японские ученые Кацурагава Хосю и Накагава Дзюнъан понимают по-голландски. Их имена я вычитал в книгах, написанных голландским ученым. Кодаю не слышал об ученых, названных Лаксманом.

— Я хотел бы поехать в Японию, изучить горную и приморскую флору, — продолжал Лаксман. — Меня интересуют также руды и вулканы. И вообще я страстно хочу побывать в вашей стране, пожалуй, так же как ты — вернуться туда, может быть, даже сильнее.

Произнеси такие слова кто-либо другой, Кодаю обиделся бы, но их сказал Лаксман — и пришлось сдержать себя.

Три дня трудился Кодаю в доме Лаксмана, помогая уточнять карту Японии. Он не только вписал названия городов, но и обозначил горы и реки — где не мог определить русла рек, отметил лишь устья — и вписал их названия. Он пометил на карте озеро Бива и гору Фудзи, которые не были обозначены вовсе.

— Реки и горы я указал приблизительно, если что-то окажется неточным, не моя в том вина — знаний у меня маловато, — сказал Кодаю, закончив свой труд.

— Я и не рассчитывал на особую точность, — ответил Лаксман. — Я сравню эту карту с другими картами Японии и смогу устранить ошибки.

Работа над картой вселила в Кодаю новую надежду на возвращение в Японию. Это уже не казалось ему невероятным, ведь в России так много известно о Японии. Во всяком случае, их не должны бросить на произвол судьбы. Составление карты принесло пользу и Лаксману. Двадцатого апреля он направил ее вместе с рукописью доклада в Петербургскую Академию наук, и это снискало ему славу составителя первой в России подробной карты Японии.

Семнадцатого июня на Иркутск обрушился страшный ливень, он не утихал три дня. Ангара вышла из берегов, обвалился берег около городской башни.

Когда ливень прекратился, Лаксман отправился в район бассейна реки Вилюй. Целью его поездки было обследование рудных залежей. Лаксман выехал на легкой тележке, запряженной одной лошадью.

— Через месяц-полтора вернусь, — сказал он провожавшим его японцам. — К тому времени должен прийти в иркутскую канцелярию ответ на ваше прошение. Надеюсь, если ничего особенного не случится, ответ будет положительный. Я просто убежден в этом.

Лаксман хлестнул лошадь, но тут из ворот выбежала его жена.

— Скажи честно, без обмана, когда вернешься?

— Месяца через полтора, — ответил Лаксман и поднял кнут.

— Значит, в конце июля или в начале августа?

— Пожалуй, чуть попозже.

— Выходит, в конце августа?

— Вряд ли!

— Тогда в сентябре, что ли?

— К октябрю уж непременно.

Лаксман резко опустил кнут на круп лошади, и тележка покатилась, сопровождаемая веселыми криками ребятишек.

Лаксман отсутствовал четыре месяца. В Иркутск он вернулся лишь во второй декаде октября. Ответ на прошение все еще не пришел, но произошло другое событие: Сёдзо принял православную веру и был наречен Федором Ситниковым.

Случилось это в середине октября. Сёдзо неожиданно почувствовал сильные боли в культе. Приглашенный доктор сообщил, что это иногда бывает после ампутации обмороженных конечностей.

— Жизни не угрожает, — добавил он, — но необходимо длительное лечение в больнице.

Кодаю немедленно определил Сёдзо в больницу. Друзья дежурили у его постели. Сёдзо ни разу не вскрикнул от боли, но все время просил массировать ему культю, утверждая, что от этого становится легче.

Однажды утром к нему пришел Исокити. Сёдзо уже чувствовал себя значительно лучше.

— Вечером мне было очень плохо, — начал Сёдзо, сжимая руку Исокити. — Когда боль становилась невыносимой, я поминал имя господа, и он всякий раз появлялся у изголовья и опускал длань свою на мое чело — и боль отступала. Чувствую, не прожить мне, калеке, без покровительства всевышнего. Все равно на родину я таким не вернусь. Останусь здесь, даже если все уедут. Вот я и решил принять православную веру. В лоне господнем мне не будет ни грустно, ни одиноко. Все формальности я уже совершил — вчера, до больницы. Скажи остальным, что с сегодняшнего дня я уже не японец и не житель Исэ. И пусть простят меня за то, что я решился на это, ни с кем не посоветовавшись.

Вернувшись домой, Исокити обо всем рассказал товарищам.

Кодаю даже в лице переменился, но потом взял себя в руки и спокойно сказал:

— Для Сёдзо так будет лучше. Пожалуй, это самый подходящий выход для него.

— Этот чертов сын Сёдзо просто потерял голову, — воскликнул Коити, — чуть ли не каждый день ходил в церковь. Я знал, что когда-нибудь он примет их веру. Сначала он хотел дождаться, пока мы уедем. Но отправка в больницу ускорила его решение. Должно быть, и деньги сыграли роль. За больницу ведь надо платить, а раз он перешел в православную веру и изменил имя, значит, ему сразу начнут выдавать пособие.

— Не в этом дело, — вступил в разговор Синдзо. — Просто болезнь его подкосила, вот он и решил искать спасения от страданий у бога.

— Надо у него самого спросить — тогда станет ясно, — сказал Кюэмон. — Но, по-моему, причина все-таки в деньгах. Представляете, сколько за месяц надо уплатить доктору?

Кодаю отправился в больницу, стараясь незаметно для прохожих вытирать катившиеся по щекам слезы. Ему было жаль Сёдзо, решившего принять православную веру и остаться в России.

Кодаю давно предчувствовал, что такое может случиться. Его печалила потеря еще одного зубца в их поредевшем гребне, ведь принятие православной веры неизбежно вело к переходу в русское подданство. Кодаю думал и о том, что Синдзо, отношения которого с миловидной вдовушкой Ниной приняли полуофициальный характер, может последовать примеру Сёдзо. Тогда их останется только четверо: Коити, Исокити, Кюэмон и он сам, Кодаю.

Последнее время Кюэмон в отсутствие Синдзо частенько говорил:

— Боюсь я за Синдзо, ох боюсь!

— Верно, верно, — откликался Коити.

Кюэмона не удовлетворяла пассивная реакция окружающих, и он упорно призывал повлиять на Синдзо.

— Вот ты все говоришь: «верно, верно», а надо прямо спросить у Синдзо: какие у него намерения? — нападал он на Коити.

— Спросить-то я могу, а что если он ответит: это-де мое дело и предоставьте решать мне самому! Мне кажется, его надо оставить в покое. Он потомственный рыбак из Исэ и не откажется при возможности вернуться на родину. А своей навязчивостью мы только оттолкнем его от себя.

Синдзо, по-видимому, чувствовал настороженность Коити и Кюэмона и, когда они отпускали какую-нибудь колкость в адрес Нины, сразу ощетинивался.

— Если вы считаете, что я вам в тягость, постараюсь освободить вас от забот обо мне. Пойду, пожалуй, посоветуюсь с Ситниковым. Только он может меня понять, — говорил Синдзо, называя Сёдзо его русской фамилией.

Кодаю жалел Кюэмона и Коити, живших лишь надеждой возвращения на родину. Он жалел и Сёдзо, решившего остаться в этой стране. Синдзо же не вызывал у него особого беспокойства. Но когда пошли слухи о Нине, о посещении церкви и встречах с Татариновым и Трапезниковым, Кодаю понял, что придется, по-видимому, расстаться и с Синдзо. Теперь он думал иначе. Он знал об умении Синдзо приспосабливаться к обстоятельствам: лишь у него одного появилась женщина, он постоянно общался с Трапезниковым и Татариновым и был полностью подготовлен к тому, чтобы остаться в России. Но в то же время Синдзо не забывал родину, и появись возможность вернуться — не преминул бы ею воспользоваться. Он был еще молод и достаточно гибок.

Не реже чем раз в три дня Кодаю навещал Сёдзо. Больница была расположена на холме, с которого открывался вид на излучину Ангары. Однажды, как бы между прочим, Кодаю спросил:

— Синдзо собирается последовать твоему примеру — хочет принять русскую православную веру?

— Ив мыслях у него этого нет, — воскликнул Сёдзо. — Зачем человеку с двумя здоровыми ногами становиться прахом в чужой стороне? Знаете, Синдзо, сам того не замечая, часто бормочет имя матери. Обратите внимание. Оно и понятно: мать ему дороже Нины.

Кодаю растрогался — и не только от того, что услышал о Синдзо, хотя это и раскрывало новые черты в его характере. Гораздо сильнее Кодаю тронуло то, как говорил об этом Сёдзо. Рассказывая о Синдзо, он невольно выражал и свою собственную любовь к матери и тоску по ней.

С тех пор как Сёдзо принял православную веру и взял русское имя, лицо его обрело какое-то благостное выражение. Недаром Коити говорил, что Сёдзо и внешне стал походить на верующего русского. Лицо Сёдзо напоминало теперь лики святых на иконах, которые во множестве украшали алтари и стены церквей.