Поместный собор Русской Православной церкви. Избрание Патриарха Пимена - Архиепископ Василий (Кривошеин)

само подозрение, будто я хочу «быть героем» и ради этой только цели хочу выступить – было для меня нравственно тяжким ударом.*

– Героем быть я не намерен, – ответил я, – а если, как вы оба считаете, мое выступление на Соборе будет вредно для Церкви, я готов отказаться и говорить не буду. Более того, я откажусь от слова, но подам письменное заявление, что по-прежнему считаю постановления 1961 года противоречащими канонам и по совести не могу их принять.

– Пожалуйста, – ответил митрополит Никодим. – Вы можете сделать такое заявление.

Разговор наш окончился.

Было уже поздно. Возвращался я к себе в гостиницу со смешанным чувством – грустным и, вместе с тем, облегченно-спокойным. Грустным потому, что я уступил, отказался быть последовательным до конца, попался, говоря по-человечески, на уловку – дать немедленный ответ в тот же вечер. Ведь сумел я поступить иначе с митрополитом Филаретом, когда ответил ему: «Сейчас уже поздно, не могу дать ответа, дайте подумать до утра…» Но, с другой стороны, у меня возникло чувство облегчения, как будто гора свалилась с плеч. Отчасти потому, что я устал бороться один против всех, и ведь не нашлось ни одного человека, который бы был готов поддержать меня открыто на Соборе. Мне было грустно еще и потому, что я обратился к нашему Экзарху с духовным вопрошанием – как к старцу, и он дал мне ответ. Может быть, по человеческому разумению – слабый и неправильный, но в котором, верилось мне, выразилась воля Божия о мне и о моем участии на Соборе. Словом, я грустно успокоился, но потерял интерес к дальнейшему ходу дел на Соборе. И если все же мне пришлось еще раз выступить, и даже очень остро, то это было совершенно неожиданно для меня самого… то есть, как я смею думать, по воле Божией. А поступил ли я правильно, решив не выступать на Соборе о постановлениях 1961 года, до сих пор не знаю, но полагаю, что да.

1 июня

Четвертое заседание Собора началось во вторник, 1 июня, в 10 часов утра. Так как оно должно было быть всецело посвящено прениям по докладам, и могли, несмотря на все предосторожности, возникнуть неожиданные инциденты, то все иностранные гости были накануне вечером благоразумно увезены в Москву – осматривать ее достопримечательности и кататься на катерах по «московскому морю», пока мы заседаем на Соборе. Вернулись они только на следующий день к моменту выбора Патриарха.

Перед началом выступлений ораторов на заседании Собора председатель митрополит Никодим сказал, что записалось 52 оратора, и потому время выступления каждого будет строго ограничено десятью минутами. По истечении этого срока он даст знак звонком, сначала тихо, а если оратор не остановиться, то и более энергично. И вот начались выступления. В них я, согласно моему вчерашнему решению, не принял участия, и когда дошла очередь до меня и митрополит Никодим назвал мое имя, я встал со своего места и громко сказал: «Я отказываюсь от слова!» Митрополит Никодим совершенно не прореагировал на это и назвал имя следующего оратора.

Конечно, я мог бы построить мое выступление несколько иначе, мог бы не говорить о постановлениях 1961 года, а сказать, например, о карловчанах или о «миротворчестве», но я считал в принципе неправильным умолчать о самом главном и говорить о второстепенных вопросах. Именно поэтому я решил прямо отказаться от выступления, и смысл этого решения был понят членами Собора.

Относительно же самих выступлений я скажу, что, в отличие от прений на Архиерейском Совещании, они были лишены подлинного интереса, ибо в них отсутствовала основа всякого настоящего диалога: различие во мнениях и возможность это различие высказать. Со второстепенными вариациями все, в сущности, говорили одно и то же, и это было убийственно скучно. Некоторое исключение составило выступление митрополита Антония Сурожского и еще двух-трех ораторов. Но все это было исключением, скорее, по тону и форме, чем по содержанию.

Все выступления строились на следующих трафаретах: «…Мы с глубоким вниманием выслушали содержательные, всеобъемлющие, исчерпывающие доклады (подхалимы добавляли: «блестящие, талантливые, глубокомысленные». – Прим. арх. Василия.) Высокопреосвященнейшего митрополита Пимена и Высокопреосвященнейших митрополитов Никодима и Алексия. И мы заявляем, что всецело и безоговорочно одобряем все, в них высказанное, добавить к ним ничего невозможно… Мы также всецело и безоговорочно одобряем и поддерживаем деятельность Московской Патриархии и Священного Синода за все время Патриаршества Святейшего Патриарха Алексия и Местоблюстителя митрополита Пимена… Мы выдвигаем его кандидатуру как достойнейшего и любимого всем православным народом… Мы особенно поддерживаем миротворческую деятельность Патриархии и как патриоты нашего великого Отечества щедро жертвуем в Фонд мира (а подхалимы опять добавляли: «…благодаря Великой Октябрьской революции Церковь наша пользуется полной свободой». – Прим. арх. Василия.). Меня поразило, что не было ни малейшей критики каких-либо решений Синода, ни малейшего указания на какие-либо трудности в отношениях с государством, никаких фактов о подлинной, не «лакированной» жизни Церкви в СССР, о том, как она протекает на самом деле. Слушать в продолжение всего дня подобные выступления было тягостно, и неудивительно, что митрополит Алма-Атинский Иосиф сказал мне во время обеденного перерыва: «Весь день еще нас будет тошнить от этих выступлений на Соборе».

* * *

После обеда председательствующий митрополит Никодим заявил, что «из 68 записавшихся ораторов высказались 36 человек, а остается еще 32. Хотите ли вы их выслушать всех? Тогда нам придется совершить здесь всенощное соборное бдение. А если у вас на это нет сил, то можно прекратить прения и предложить остальным, не высказавшимся еще ораторам, подать свои выступления в секретариат в письменном виде для включения в соборные деяния». С места стали раздаваться голоса о прекращении прений. Я был поставлен в трудное положение: все это переливание из пустого в порожнее было тяжким занятием и, главное, бессмысленным времяпрепровождением, но с другой стороны, некоторые члены нашего Экзархата еще не выступили (Драшусов, Лосский), а в их выступлениях можно было ожидать и нового и интересного. Драшусов, как он мне сам говорил, очень хотел выступить и был огорчен, что ему не дают говорить, поэтому я сказал: «Выслушивать всех оставшихся ораторов, действительно, утомительно и нецелесообразно. Но получилось некоторое нарушение равновесия… мы слушали много мирян из Церкви в пределах Советского Союза, но ни одного из зарубежья. Поэтому прошу выслушать нашего представителя от Бельгийской епархии, В.Е. Драшусова».

Митрополит Никодим сразу отреагировал: «Если мы дадим слово Драшусову, то должны будем дать слово и представителям от американских Патриарших приходов, и от благочиния в Венгрии, и от Иерусалимской миссии, и от