Микеланджело. Жизнь гения - Мартин Гейфорд

и мышцы живота и ног. Может быть, молодой художник не рассчитал эффект от своей скульптуры: вместо того чтобы создать изображение, призванное привлекать взоры издали, он выполнил фигуру, которую можно по достоинству оценить лишь вблизи.[239]

Распятие. Ок. 1492–1494

Деревянная скульптура Микеланджело вполне согласуется с описанием Христа, данным за год-два до создания «Распятия» в одном из сочинений Джироламо Савонаролой[240]. В «Трактате о любви к Иисусу Христу» (1492) этого монаха-доминиканца живо изображается свойственное Христу «благородное и утонченное чувство осязания» и Его столь высокая чувствительность к боли (которую разделял и Савонарола), что «малейший укол причинял Ему муку»[241]. Савонарола призывал сжигать предметы роскоши, в том числе картины и скульптуры, на которых изображено обнаженное тело; однако он предстает чутким, восхищенным созерцателем образцов религиозного искусства.

Столь детально воображать тела святых и сцены из Священного Писания вполне соответствовало традиции католического благочестия на исходе Средневековья. Английскому мистику Марджери Кемп (ок. 1373 – после 1438) во время паломничества было даровано «видение» Страстей Христовых; она уверяла, будто узрела «драгоценное тело Христа, исполосованное ударами бича, испещренное ранами более, нежели голубятня – летками… Его прекрасные руки, Его нежные ступни прибиты гвоздями к жесткому дереву»[242]. Тяготеющее к классическим канонам, в большей степени заботящееся об анатомической точности, нежели стремящееся передать ужас кровавой сцены, «Распятие» из Санто-Спирито представляет собой сходную попытку вообразить, как могла выглядеть казнь на Голгофе. Создавая свою версию сцены Распятия, Микеланджело ставил себе целью завладеть вниманием и всеми мыслями зрителя, нарисовав перед его внутренним взором именно такую картину.

К подобным приемам прибегал в своих проповедях и Савонарола, и некоторые из них пятьсот лет спустя кажутся чрезмерно театральными и рассчитанными на дешевый эффект. Представление о его ораторских техниках отчасти дают заметки, сделанные им вчерне в преддверии цикла великопостных проповедей, который он прочитал в 1491 году в соборе Санта-Мария дель Фьоре при огромном стечении прихожан: «[В это мгновение] взять в руку распятие и, вознеся его, воскликнуть: „Misericordia! Смилуйся!“» «Вытащить гвоздь из распятия, так, чтобы правая рука Его [Христа] бессильно упала, и воскликнуть: „О Господи!“»[243]

Многие итальянские «звездные» проповедники XV века использовали такие драматические приемы, но Савонарола выделяется на их фоне тем личным чувством, которое, по собственному признанию, питал к Христу. В воскресной проповеди, произнесенной 20 марта 1491 года в соборе Санта-Мария дель Фьоре перед гигантской толпой, он объявил: «Верю, что Иисус глаголет моими устами!»[244] Три с половиной года спустя, после бегства Пьеро Медичи и принятия конституции, более жестко закрепившей республиканские принципы, Савонарола включил в воскресную проповедь 21 декабря 1494 года свой диалог с Христом. Савонарола вопросил Господа, почему ему, монаху, родившемуся в Ферраре, дано было возыметь такую власть над флорентийцами. «Имею ли я право проповедовать о том, как должно управлять Флоренцией?» Христос ответствовал, что Савонарола избран смиренным орудием, дабы через него Флоренция сделалась теократическим государством, и напомнил монаху о своем собственном распятии: «Так же будет и с тобою, и не иначе»[245]. И воистину, через четыре года Савонарола хотя и не принял смерть на кресте, но был пленен, подвергнут пыткам, повешен, а затем тело его было сожжено на костре возле палаццо делла Синьория.

Впрочем, пока у Микеланджело были все основания очень внимательно отнестись к тому, что говорит Савонарола. Кондиви сообщает, что Микеланджело неизменно «испытывал к Савонароле глубокое почтение», а его «живой голос» «навеки сохранил в памяти»[246] даже полвека спустя. Савонарола олицетворял искреннее и выстраданное, очищенное от пороков христианство, в основе которого лежало личное отношение к Христу. Именно такую веру исповедовал Микеланджело, вне зависимости от того, сделался он одним из piagnoni («плакальщиков» или «хнычущих»), как прозвали во Флоренции фанатичных последователей Савонаролы, или нет; и с возрастом эта вера, пожалуй, только крепла.

* * *

Как ни странно, в начале девяностых годов XV века оба они – и блестящий молодой скульптор, и ученый, с легкостью привлекающий к себе сердца доминиканский проповедник – входили в ближайшее окружение Медичи, которое зорко подметило их таланты и выделило их. Савонарола начал проповедовать в монастыре Сан-Марко с лета 1490 года, вскоре после того, как Микеланджело появился в саду скульптур[247].

Ведущие интеллектуалы при дворе Медичи сделались страстными поклонниками проповедника; в том числе под его обаяние подпали и литературный наставник Микеланджело Полициано, и Пико делла Мирандола, уговоривший Лоренцо попросить церковное начальство перевести Савонаролу во Флоренцию. Пико чувствовал, как волосы на голове у него становятся дыбом, когда Савонарола в одной из проповедей необычайно живо нарисовал ужасные картины конца света[248].

Фра Бартоломео. Портрет Савонаролы. После 1498

Задним числом близость Медичи к Савонароле можно воспринимать иронически, поскольку Лоренцо вскоре стал главной мишенью диатриб доминиканца. Осуждая тиранов в целом, Савонарола, по-видимому, приходил в особую ярость, вспоминая о разносторонних, универсальных способностях Лоренцо. Он обрушился на желание Лоренцо блистать во всем: в поэзии и на рыцарском турнире, в философии и на скачках – везде он стремился быть первым.

Однако поначалу Савонарола был всего лишь вдохновенным проповедником, украшением флорентийской жизни. Судя по всему, он сторонился Лоренцо и его близких; тот якобы сетовал, что вот-де «чужеземный монах поселился у меня в доме, а ко мне даже ни разу не заглянул»[249]. Однако Савонарола посетил Лоренцо на смертном одре и состоял в дружеских отношениях с его сыном Пьеро.

С другой стороны, нет ничего странного или удивительного в том, что Савонарола сначала был протеже Медичи: в конце концов, Лоренцо и его придворные философы исповедовали христианство, как и все флорентийцы той эпохи (исключая горстку евреев, которые жили во Флоренции с позволения Медичи, но вызывали негодование у наиболее благочестивых горожан). Проповеди были одновременно и развлечением (духовные наставления Савонаролы могли продолжаться два-три часа), и чудесным, увлекательным новым опытом. Философия и богословие горячо обсуждались в обществе, поскольку они изучали самое важное – человеческую природу и отношения человека и Божественного начала.

Такие деятели культуры, как Пико делла Мирандола и Марсилио Фичино, интересовались эзотерическими течениями античной философии, и в частности неоплатонизмом, который представлялся им средством примирить классическую философию и христианство. По той же самой причине, то есть в силу своей способности вдохновляться идеями, они восприняли эсхатологический мистицизм Савонаролы, апеллирующий одновременно и к интеллекту, и к чувствам. Однако неслыханной новизной поражали не столько сами их мысли, сколько осознание, что перед ними открывается