Рассказы - Поникаровская Алиса

- Опять занято, - сказала она и подняла на него неестественно блестящие глаза. - Я так долго ходила по улицам...

"Прежде, чем решилась придти сюда?" - мелькнуло у него в голове.

...но так и не нашла ни одного рабочего телефона. Ты извини, что так поздно, но мне действительно очень нужно позвонить. Как ты?

- Ничего, - пожал он плечами. - Занимаюсь.

- Ну, это ты всегда умел делать лучше, чем другие...

Он не понял тона, которым она это сказала, и принял фразу, как должное. Она снова нервно закурила, явно порываясь, то ли что-то сказать еще, то ли что-то сделать, отчаянно сдерживая в себе это желание.

- У меня выходит книга, - наконец произнесла она, и он с облегчением выдохнул:

- Поздравляю. Когда?

- Через месяц. Я уже видела верстку.

- Знаешь, - решился он, но губы его произнесли фразу совершенно противоположную тому, о чем он думал. - Извини, но тебе лучше не приходить сюда так поздно одной.

- Почему? - ее брови удивленно поползли вверх.

- Дом напротив, мало ли что могут наболтать, - пояснил он, ненавидя себя.

- Жены боишься? - усмехнулась она, рука ее дрогнула, упал с сигареты длинный столбик пепла, она откинула с лица волосы и вызывающе посмотрела ему в глаза. - Но мы же ничем предосудительным не занимаемся. Я просто зашла позвонить. Или это придется потом долго доказывать?

- Видишь ли... - развел он руками, и она поняла, что сейчас последует длинная витиеватая фраза, о том, что ибо, ибо, какие он произносил всегда, когда попадал в затруднительное положение и не видел оттуда выхода.

- Не бойся, - перебила она. - Меня никто не видел, я шла через парк, - она вновь подняла трубку. - Не волнуйся, я сейчас дозвонюсь и уйду.

- Ты неправильно поняла меня...- попытался пояснить он, меньше всего желая, чтобы она ушла, и отчаянно мечтая именно об этом.

Она сделала ему знак молчать, и он умолк, не закончив фразу. Она говорила по телефону, а он откровенно любовался ей, пока она не смотрела в его сторону, и уже мучительно желая, чтобы она не уходила никогда, чтобы остановилось время, и он мог, сидя в этом кресле, всегда видеть ее тонкие руки в серебре колец, большие серые глаза, полуприкрытые подкрашенными веками, длинные волосы, падающие на ее лицо... Он так увлекся, что вздрогнул, когда она оборвала разговор, с силой опустила трубку на рычаг и повернулась к нему. Он не успел спрятать взгляд, и несколько мгновений они смотрели друг на друга совершенно одинаковыми глазами, с единственным желанием в каждой паре глаз.

Она первая отвела взгляд, взяла со стола сигареты и хриплым голосом произнесла:

- Оставить тебе? - не дожидаясь ответа, высыпала на стол из пачки несколько штук, он снова заметил, как сильно трясутся ее руки, сунула пачку в карман куртки и повернулась. - Ну, я пошла. Спасибо за телефон. Пойдем, закроешь за мной дверь.

Она шла по коридору, он шагал следом, чувствуя себя полным дураком, и мучительно подыскивая какие-то слова, которые хотел бы сказать ей на прощанье, а может, и не на прощанье, может, просто так, все это время, которое знал ее. Она остановилась резко, повернулась к нему, он снова столкнулся с ее неестественно блестящими глазами. "Слезы?" - подумал он, и понял - слезы. В коридоре было почти темно, лишь маленькая лампочка там, где остался телефон, слабо освещала дверной проем вдалеке.

- Смотри, - она потянула рукав куртки, задирая его, задирая находящийся под ним свитер, и он, вглядевшись, заметил три безобразных шрама, исчеркавших ее запястье, и в темноте казавшихся странным, почти черным браслетом.

- Что это? - одними губами спросил он, уже зная ответ и совершенно ошалев.

- Это ты, - спокойно сказала она и опустила рукав. - Это ты.

Он резко шагнул к ней и коснулся ее волос, и от этого, так долгожданного прикосновения, что-то внутри него оборвалось и лопнуло. Она закинула руки к нему на плечи и впилась в его губы.

...Он целовал ее руки, целовал ее волосы, он целовал эти шрамы, пересекавшие ее запястье, ее глаза светились в темноте, он закрывал их поцелуями, а она все смотрела, словно стараясь вглядеться в него, выпить его всего, до конца, оставить его в себе навсегда, пока она будет видеть. Она касалась его пальцами трепетно и нежно, что-то шептала бессвязно, он отвечал ей, не слыша, понимая всеми частицами тела, что она говорит и чего она хочет, они так долго этого ждали, что все происходящее казалось абсолютно нереальным, и от этого еще более фантастическим, и не было ничего на свете, кроме них самих двоих, кроме этого единого существа, которое и зовется любовью...

Она ушла, поцеловав его на прощанье, он долго стоял на пороге, глядя ей вслед в черную весеннюю ночь. Он вдыхал холодный весенний воздух и ни о чем не думал, потому что не мог думать, потому, что она унесла с собой все его мысли и желанья.

Ее муж - его старый друг, пришел к нему через два дня, не пряча мокрых глаз. На улице шел дождь с тех самых пор, как она ушла, он стекал по волосам, губам и душам всех идущих и живущих.

- Она умерла, - сказал ее муж. - Вскрыла себе вены. Завтра похороны.

- Когда? - непослушными губами спросил он, в тот же миг поняв, что знал это уже в тот момент, когда она уходила. Друг поднял на него тоскливые глаза, и он скорее увидел в них, чем услышал, дату их последней с ней встречи. И тогда он застонал, понимая, что ничего никогда не будет ни для нее там, ни для него здесь, потому что существо, которое называют любовью, оказалось сильнее из обоих, и они, так долго с ним сражаясь, так и не сумели победить...

РУИНЫ ДОМА

Руины дома звали ее. Звали все время. Она, уже не зная, какой по счету раз, объясняла себе, что построить заново уже ничего нельзя, собрать из разрушенных кирпичей целое - никогда не получится, а бродить по развалинам и травить душу бесконечными воспоминаниями - удел нищих и дураков. Во всем этом не было никакого смысла, повторение пройденного - дурная игра в старые ошибки, нелепая, смешная и тягостная, не приносящая ничего, кроме разочарования и боли. Она повторяла это про себя, твердила бесконечное количество раз, до дурноты, до полуобморочного состояния, до тех пор, пока фразы и слова не начинали разваливаться на отдельные, не связанные между собой буквы, в которых не было никакого смысла, потому что они были изначально его лишены. Она запрещала себе думать об этом, старалась не вспоминать, переводила все в иронию, пытаясь смеяться над собой, но обычно этот смех заканчивался слезами, если не полной и отчаянной истерикой. Таблетки не помогали, а старая бабка-колдунья, к которой она попала по великому блату, отвалив кучу денег и, отстояв очередь длиной в полгода, лишь беспомощно развела руками, ничего не объяснив.

Руины дома звали ее. Она видела их каждую ночь во сне. Ей снился дом большой и красивый, величественный в своем великолепии, каким он был когда-то. Она бежала к нему по песчаному берегу, и волосы ее развевались от быстрого бега, она летела к нему вместе с попутным ветром, и платье ее, бело-голубое, прозрачное, трепали его порывы. Но дом оставался все на том же расстоянии от нее, не смотря на все ее отчаянные попытки приблизиться к нему, и когда она понимала это, она начинала плакать. Слезы, текущие из ее глаз превращались в едва заметную тропинку, она ступала на нее легко и осторожно, и так же осторожно начинала идти, и через десяток шагов оказывалась возле двери дома, приветливо распахнутой и ждущей ее. Она улыбалась и входила, но в то же мгновенье, стоило ей только ступить на порог, дом начинал разваливаться и оседать, превращаясь в руины, покрытые пылью, бело-голубое платье блекло, потом серело, потом превращалось в черный вдовий наряд, словно приросший к ее коже и никогда с ней не расстающийся...

Она просыпалась в слезах и холодном поту, глотала таблетки, желая избавиться от страшной головной боли, но перед глазами отчетливо стояла немая картина, как застывший кадр: руины дома и она в черном вдовьем наряде, приросшем к ее коже, никогда с ней не расстающимся...