Бобовые сласти - Дориан Сукэгава

способны создать свои, авторские дораяки, каких не делает больше никто. Да, я провозилась с дораяки всю свою жизнь, но это вовсе не значит, что и вы должны все повторять за мной. Это вопрос внутренней смелости. Как только вы решитесь сказать себе: «Вот это — мои дораяки!» — в вашей жизни взойдет уже новое солнце.

Вот и найдите в себе смелость пойти своим путем. Уж вам-то это под силу, шеф. Я глубоко в этом убеждена.

Искренне ваша Токуэ Ёсии.

P. S. Марви держится молодцом. Обожает зелень с большими листьями. За день уплетает целый лист салата! Вот только в последнее время наш мальчик все чаще просится наружу. Даже не знаю, что с этим делать. Пожалуйста, приезжайте ко мне оба снова, и мы обсудим это подробнее.

Забыв погасить под жаровней огонь, Сэнтаро перечитал письмо несколько раз. Характерные, чуть округлые знаки были выписаны так старательно, что начинало казаться, будто сама Токуэ-сан сидит и говорит перед ним.

Улучив минутку, когда покупателей на улице не наблюдалось, Сэнтаро сбегал в комбини за бумагой с конвертом.

Дорогая Токуэ-сан!

Спасибо, что написали мне, несмотря на недомогание. Сидя на кухне, я перечитал ваше письмо несколько раз. Даже не помню, когда еще меня что-либо трогало так же сильно.

«Прислушиваться» — отличное слово.

Теперь я понимаю, зачем вы все время нависали над бобами так близко. Вы разглядывали каждый в лицо, и полувековой опыт подсказывал вам, на что они все способны. Я видел, как тщательно вы их разглядываете, и все-таки думал, что главное — это физическое воздействие на бобы: регулировка температуры, время варки, число промывок и так далее. Но мне даже в голову не приходило, что они нашептывают вам свои истории о том, где родились и как вырастали…

Расскажи мне об этом не вы, Токуэ-сан, а кто-то другой, — я даже слушать не стал бы. А все потому, что всю свою жизнь до сих пор ни к кому не прислушивался в том смысле, о котором пишете вы. Стыдно признаться, но я и к матери-то своей никогда не прислушивался. Вот и вырос таким, как есть.

В моей жизни тоже был период, когда меня изолировали от мира. Хотя совсем по другой причине — и на гораздо меньший срок. Обычно я никому об этом не рассказываю. Но вам, мне кажется, лучше об этом знать. За несколько лет до того, как устроиться в «Дорахару», я по глупости нарушил закон. И угодил в тюрьму, где пару лет наблюдал из тесной клетушки кусочек неба в квадратном оконце.

Моя мать приезжала навестить меня несколько раз. Но за каждый из тех визитов мы с ней обменялись от силы парой фраз. Скончалась она прежде, чем я вышел на волю. Когда отец обнаружил ее, она была уже мертва. Кровоизлияние в мозг.

На ее могиле я, конечно, повинился перед ней и выразил соболезнования. Но в ее последние годы мы уже почти не общались. Поэтому ничего, кроме положенных слов, я произнести не смог, и что она хотела бы мне сказать — не услышал. Мысли об этом до сих пор терзают меня так, что трудно дышать. Я свел в могилу собственную мать, профукал свою жизнь — и прозябаю теперь, как последний лузер.

Простите, что так много пишу о себе. Но теперь вы знаете, что я за человек.

И все же, протанцевав с вами вокруг цубуана почти целый год, я как будто немного изменился. Столько лет я мечтал лишь о том, чтобы расплатиться с долгами и забросить жаровню навсегда, — но теперь уже чувствую, что привязался к этому месту. И это изменение во мне — исключительно ваша заслуга. Вот почему я верю в вас и в ваше чутье. У меня такого чутья пока нет, но сама идея о том, что все вещи и существа могут что-нибудь рассказать нам, мне весьма по душе.

А битва за «Дорахару» все продолжается. Вот уже несколько покупателей стали похваливать мои дораяки. Но до того, чтобы клиенты слетались на мой цубуан, как бабочки на цветы, мне пока далеко. Если честно, сейчас я как свечка, которую вот-вот задует ветром. Уж не тот ли ветер и донес до вас все мои тревоги?

В день, когда мы приезжали в «Тэнсеэн», у меня была к вам еще одна просьба, помимо канарейки. Но то, что мы увидели и услышали тогда от вас, просто не оставило ни сил, ни времени для всего остального.

Простите, что опять пишу о себе вместо того, чтобы волноваться о вашем здоровье. Но сейчас мне очень нужно получить от вас ценный совет. Ваш метод варки цубуана, хотя бы в целом, я вроде освоил. Но если говорить о каких-то неповторимых, «авторских» дораяки, — ни что это может быть, ни с чем мне лучше экспериментировать, я даже представить себе не могу.

Конечно, вы правы: изобрети я свой неповторимый рецепт — глядишь, в «Дорахару» снова бы выстраивались очереди. Это бы спасло лавку от разорения, и вся моя жизнь, возможно, получила бы новый старт… Так чего же мне для этого не хватает? Думаю, мне стоило бы поучиться у вас кондитерскому делу в целом. Уж тогда бы я наверняка лучше понимал, что мне делать дальше.

Когда вам будет удобнее снова увидеться со мной в «Тэнсеэне»? Пожалуйста, уточните, и я приеду хотя бы один. А насчет канарейки посоветуюсь с Ваканой заранее. Она сейчас готовится к экзаменам в старшую школу, и когда сможет поехать со мной — сказать пока сложно. Но если вы найдете время хотя бы для меня, я очень хотел бы обсудить с вами все эти вопросы как можно подробнее.

Еще раз простите, что так много пишу о себе и своих невзгодах. Молюсь за то, чтобы ваша болезнь перестала докучать вам как можно скорее.

Искренне ваш Сэнтаро Цудзии.

Глава