Нежная агрессия паутины - Евгения Дебрянская

— Коля, Коля, — снова закричала Лиза, и он разутый, кинулся на зов. День сквозь занавески: острые бодрые лучи скакали по белым стенам.

— Коля, смотри, как радостно, светло! Прямо современная палата. Родовая, просто родовая! Знаю, что на стенах рисовать, бери, записывай, чтоб не забыть. Во-первых, дерево!

Коля еле стоял на ногах: сон еще путался рядом…

— А ну, просыпайся! Конечно, дерево, но не простое, а его дерево, откуда он произошел, как раньше не додумалась, — Лиза на секунду замолчала, — само собой, не всех нарисуем, бабку не будем.

— Бабка-то живая, он спросит, кто это.

— Скажем, соседка. Надо же бабка, сука, два часа в ванной торчит.

Коля накормил Лизу завтраком.

— Постучи, пусть вылезает.

Шум воды и пение из ванной остановили Колю. Он вернулся в комнату. Лиза опять перекладывала детское белье.

— До сих пор не могу по большому, все утро просидела, не могу и все. Давит здесь. Иди в аптеку. Подожди! Не видать еще? — раздвинула ноги. Коля аккуратно подлез, как положено.

— Ничего нет.

— Хорошо, иди.

На улице автомобили, и блистательные дамы в маленьких ветровых окошках. Коля не сомневался, очень скоро и Лиза заблистает среди них; яркая ее натура высветит и его.

Аптекарша обласкала улыбчивым взором и долго не отпускала от прилавка, нахваливая заграничный поливитамин и стерилизованную без добавок вату, звонил телефон, а ей хоть бы что.

— На мне Лизина тень!

— Ну! — Лиза дернулась в ванную.

Ангелина Васильевна свежо и ново поглядела на внучку, завернула волосы красивым полотенцем. В клубах белого пара голое тело.

— Куда торопишься?

— А ты, видать, на месте стоишь! Понятное дело, подохнешь скоро.

— Глупая ты, Лизавета! Ведь и смерть смерти рознь, к одной, спотыкаясь, бежишь, к другой под шелковым парусом, с третьей и знаться не хочешь, ничего особенного не ждешь…

— Отстань! Пропусти!

Ангелина Васильевна подвинулась. Лиза резко повернула кран.

— Не надоело, все о себе, для себя…

— А для кого еще, Лизонька? Неужто, для тебя? Да и бесполезно, а для младенца… хребет-то тебе он перебил, а свой подставлять жалко!

Накинула халат, повязала на талии и вышла.

Лиза, нежно, от подмышек намылила живот, поковыряла в пупке, приголубила паховую грыжу, сунулась между ног, — Пока все хорошо, не соврал Колька!

Струя бурлила, ласково омывала тело:

Море в роскоши юга.

Песнь Гермафродита.

Седьмая волна приносит синий ветер.

Казнь тарантула.

Корабли на рейде.

Луна похожая на солнце.

Маленький поселок прилепился с краю. В двух километрах дорога через дюны. Ночью песок поднимается и засыпает дорогу. Кто-то чистит дорогу каждое утро. В поселке живут одни старухи и ничего не едят. Поманили из окна. Лиза и златокудрый младенец поселились на прохладном полу. — Своего молока навалом, отлично!

Всего двенадцать домов, одна улица.

— На черта приехала сюда, — шипят из угла.

Лиза щурится.

— Разве можно доверить земле то, что ненавидишь?

Сладко потягивается.

Южный пассат треплет черное платье из тонкого шелка — вдовий наряд, углы косынки лезут в рот. Осторожно, чтоб не подвернулись каблуки, к морю. С берега далеко видать…

— Здесь и расстанемся! — Лиза, омывая теплой струей соски, улыбнулась, — пепел из урны относит к поселку.

— Папульки больше нет, смотри! — поправляет кружевной чепчик на головке малыша, — Море! Только ты и я! Нам будет хорошо!

Песчаная сухая земля вдов. Говорят здесь мало радости?! Неправда! Гудят корабли. Тревожно.

— Никогда не спрашивай об отце! Зачем? Если хочешь, поплыли!… я уже люблю твои широкие плечи и черную морскую походку.

— Я расскажу тебе географию.

— Вдвоем, господи, хорошо!

Лиза терла мочалкой колени, ворковала:

— Здорово! Ну что Кольке стоит просто лечь и умереть? Не болен? Ну и что! Неужели не понимает, лишний! Вон Пашка… пропал и точка, не занесет сюда, уж точно! Колька другое дело, под землей прошагает, но где-нибудь да вынырнет. Ему и судьба другая. А вдовий остров?! Это я хорошо придумала, грустновато, зато кайф. Да и грустно только вечерами, когда по дюнам ползет туман.

XV

Каждый раз, входя в свою комнату, Ангелина Васильевна замедляла шаг. Повсюду — хуйня всякая, у ней — цветет весна!

— Лизка думает, я спятила. Да, я спятила!

…Деревянный юноша долго привыкал к новому месту. Поначалу завести откровенный разговор не удавалось. Юноша отмалчивался.

— Я свой человек в Боготе! — фантазировала вслух Ангелина Васильевна, — я подыхала от холода на китайском крейсере… английская миссия в Москве советуется со мной… я посвящена в тайные планы уничтожения Венеции…

На столе свежие фрукты; в тонком кувшине вино.

Напрасно. Гость скучал. Ангелина Васильевна чуть не отчаялась. И вдруг, месяц спустя, одной ночью все изменилось.

Шел сильный дождь.

Была ли это тревожная иллюзия ожидания, или винные пары затуманились, или озябший фонарь, качаясь на ветру, преломился в окне? но юноша пошевелился и долгим темным взглядом посмотрел на хозяйку. От него не ускользнули волнующий наряд, старинные духи, красивые узкие ладони. Наверное, впрямь поверил, что бегаю на свидания, — обмерла Ангелина Васильевна, — не хочу дразнить этим. Поэтому начала так.

— В тебе мало от человека. Хорошо.

Юноша опять шевельнулся.

— Мое, мое! — не выдержала, дернулась к нему Ангелина Васильевна.

Тонкие молодые плечи заалели в ее объятьях, пурпурный стыд на лице и шее. Куда подевалось платье… волосы зазмеились зеленью… ядовитым нектаром склеились губы и груди и животы… вспотели колени, а в ресницах горели луны. Ангелина Васильевна пожирала его неопытность, и так любила, так ласкала, так извивалась, брызжа девичеством… а потом снова любила, снова ласкала, слизывая с его кожи попутный полуночный ветер…

Любовники не расставались ни днем, ни ночью. Ангелина Васильевна заметно отощала, но худоба была ей к лицу. Редко, редко бегала наполнить кувшин и помыть фрукты. Кому знакомы любовные укусы поймет меня, — летела обратно. Иногда, потягивая вино, обалдело разглядывала своего избранника. Жить вблизи красоты нестерпимо больно.

— Может, ты рожден из музыки! — тискала красивые длинные пальцы, — куплю тебе сакс! Юноша молчал; Ангелина Васильевна только радовалась, — чего зря трепаться, правда? Вот куплю, там увидим, нечего стесняться, знаю, играешь отлично! А может из войны! В твоих глазах до сих пор негодование. Видать, отчаяние твоих родителей так и разродилось красотой. Не спорь! Потом напыщенно восклицала, — Ты появился из ледяной божьей слюны! Больно быстро остываешь, почему я все еще боюсь дышать, а ты свободен? Насчет плевка не обижайся.

Статуй все равно обиделся, несколько дней уговаривала, нежила, помирились. Вдруг показалось, статуй прихворнул. Ангелина Васильевна ахнула.

— Что с тобой? Не молчи.

Выкрала у Лизки медицинский справочник, штудировала днем и ночью смертельные болезни.

— Только не это, нет, нет, только не это! В остальном положись на меня. Статуй засмеялся… все понеслось как и прежде, весело, страстно….

За окном сменялись разные погоды.

— Напишу-ка я тебе письмо, — завела недавно Ангелина Васильевна. Взяла ручку и вывела.

Любить враждебно и дико велит мое сердце.

Ангелина Васильевна сильно удивилась: будто не она писала, а кто-то водил ее рукой.

— Ну-ка, ну-ка, дальше!

Кровный союз бога и дьволицы… симпатия их взаимна…

Опять остановка, теперь надолго. Ангелина Васильевна не так представляла объяснение в любви, но захватила волна восторга, противиться не хотелось. Заволновался юноша. Улыбнулась: напейся моего яду, дружок!

Снова забегала по бумаге ручка.

Давай делить поровну, мне — земля, тебе — небо! Хочешь, со дна океана достану горстку земли. Из всего этого мы сотворим любовь. Я готова!

Теперь статуй крепко сжал ее ладонь и не выпускал. Ангелина Васильевна возмутилась.

— Что за идиотские обещания? — на лице выступили злые слезы, — ладно, не сию же минуту нырять! Да он и не отпустит меня. Разве станет рисковать, вдруг что случится?!

Еще по привычке игралась.

Иной любви не существует, — вышло вдруг на листке.

Ангелина Васильевна быстро зачеркнула.

— Существует много разных любовей! Выберем, что надежней. Глупо, глупо, не слушай!