Пустые головы - Вадим Молодых

– Ещё шестое… Неясно, что связывает Кирилла и медсестру?

– Ой-й!..

Полковник аж сморщился от брезгливости:

– Ты чё?! Не мужик, что ли? Тут-то чего неясного? Понравилась девка… Приударить решил… Обычное дело.

– Но почему тогда объект так живо отреагировал?

Начальник даже приостановился в своём хождении по кабинету. Но невнимательности так просто признавать не собирался:

– А что? Прямо так живо подхватился?

– Так точно. Даже привстал в укрытии, чуть себя не обнаружил…

Но и тут Полковник оказался на высоте полёта мысли:

– А если предположить, что он обрадовался? А? Ну да! Он обрадовался… Тому, что у него теперь есть железный аргумент против Кирилла для предъявления Диане, которую он по-прежнему любит и хочет у мужа отбить… Вернуть, типа… Он, поди, ещё и на телефон сфоткал, как Кирилл медсестре цветочки вручал.

Полковнику и самому нравилась рождённая на ходу версия (они, кстати, так и рождаются!), и он, самодовольно улыбаясь, посмотрел на опера, улыбавшегося восхищённо.

– Кстати! – не стесняясь, воскликнул начальник. – Может объект и медсестру ревнует! А что? Такое бывает – по двум фронтам сразу… Он же там лежал – медсестра процедуры делала… А тут этот… Друг! Объект его должен ненавидеть – учти! Отсюда предположение: объект начнёт увиваться вокруг Дианы, что не может понравиться её мужу, независимо от его собственного блуда на стороне. Он ведь тоже нормальный мужик, значит уверен, что ему можно, а ей – нет! Наблюдение за объектом продолжить… Каждый шаг его ты должен…

Полковник чуть не сказал «предвидеть», но глянул ещё раз на опера – куда там «предвидеть»!

– …контролировать … Да! Ещё очень важно… Он тебя самого не засёк?

Опер стал являть недоумение.

– Объект не обнаружил слежку за собой? – переформулировал вопрос Полковник.

Недоумение на лице опера сквасилось в обиду.

– Ладно, ладно… Не кисни… Расскажи-ка ещё раз, что он от тебя хотел… Ну, давеча… В неофициальном порядке.

– Так это… – снова оживился опер и, почувствовав свою нужность начальству, словно бы расцвёл. – Самоубийцей он интересовался. Кто такой, почему застрелился?

– А там что-то необычное есть?

– Да нет, вроде… Из-за бабы.

– О господи! Опять эти бабы… Ну, а почему он интересовался-то, как думаешь?

– Так это… – заморгал опер в новом недоумении по поводу непонятной начальству очевидности. – На его участке самоубийство-то… По территориальности, так сказать…

– Н-да?

Начальник отдела с недоверием стрельнул взглядом в подчинённого, отчего тот снова заморгал – теперь в немом восклицании «Виноват, тэ-эрищ, пАл-ков-ник! Только объясните, в чём».

– А почему он неофициально обратился? Почему как положено дело не запросил? По территориальности, тэсэсэть…

Опер чуть было не промямлил, мол, свои же люди, но предпочёл промолчать и просто пожать плечами с соответствующей гримасой на лице.

«Безнадёжно! – понял Полковник. – Самому придётся…»

– Всё. Иди. Докладывай постоянно.

И когда тот вышел из кабинета, сразу запросил не только дело о самоубийстве, но и дело о несчастном случае в отделении травмы, когда пациент выпал из окна туалета, и дело об автокатастрофе со смертью доктора.

«Всё сам… Всё – сам!»

Полковник в любом случае уже понимал, что при таком числе фигурантов одного соглядатая за объектом мало. Подключать ещё кого-то опасно. До тайн двух смертей, если они есть, оперу не добраться физически, будь он даже поумнее, – некогда.

Мало того… Усиливалось ощущение, что не в любовных пересечениях тут дело. И было даже хорошо, что старательный придурок-опер увлёкся (пусть и дальше там сидит!) любовными коллизиями участников.

Полковнику же самому становилось по-настоящему любопытно узнать истинную причину происходящего. Он решил вспомнить молодость и тоже негласно в свободное время («где ж его взять-то! Но придётся…») поработать «в поле».

Глава 23

Антон, покопавшись даже не глубоко, а только в верхнем слое своих переживаний, ясно понял, что его куда как сильнее впечатлила последняя тёплая улыбка Дианы и её ласковый упрёк в его неосторожном за ней присмотром, нежели последовавший за этим неожиданный выход на авансцену Киры. Антон от этой ясности ощущения даже гордую силу почувствовал, понимая, что реакция Кирилла на его с Дианой флирт ему самому совершенно по фигу.

Даже не так… Антон рассмеялся в злорадстве тому, что этот разбалованный хлыщ может про них подумать чёрт знает что… И пускай! И хорошо… Даже отлично! Пусть бы ещё Кира и накрутил сам себя! Антону ясно нравилось если не быть пока любовником Дианы, то хотя бы уже казаться таковым в глазах её мужа и своего друга… Друга… А друга ли? Ведь, по сути, что их связывало с детства? Единство противоположностей.

Антон к нему привязался, потому что других привязанностей не было. Не было и перспектив – Малой был изгоем в основной толпе усреднённых личностей. Кирилл тоже выбивался из неё, только в другую сторону – в превосходство. Да-да, именно в превосходство! И близость Антона как общего изгоя давала возможность почувствовать это превосходство в максимальной степени.

Вот подсознательный мотив Киры… Никакая это не дружба! Дружба возможна только в равенстве оценок друг друга… Пусть и с разницей оценок в конкретных областях, но обязательно – с равенством общей средней личностной оценки!

А тут что было до сих пор? Покровительство, как будто… Во всяком случае, Кира-то точно себя так ощущал, пусть даже неосознанно. Но покровительство предполагает униженное положение того, кому благоволят. Антон и был в таком положении много лет, боясь признаваться себе в этом. Избегая даже размышлений на эту тему, ибо вывод из них был настолько очевиден, что возможными были только два способа поведения: принимать всё, как есть, и называть это дружбой или демонстрировать гордость и, как следствие, жить в одиночестве.

Антону приходилось все эти годы маневрировать в своей самооценке, обманывать самого себя, зачастую смиряясь с недопустимым. Оправданием, вошедшим в привычку, стала дружба… Якобы дружба.

И вот теперь пусть этот баловень утрётся!

«Интересно, каким будет с его стороны продолжение того вечера? Ну-ну… Давай-давай… Посмотрим, кан-ди-дат наук…»

Антон снова рассмеялся и невольно увидел в зеркале выражение параноидального лица злобного карлика, взгромоздившегося на плечи униженного им великана.

«Тьфу ты… Напасть!»

Он стёр ладонями ужас со своего лица. Снова взглянул – ухмылки не было, но глаза ничуть не подобрели.

«Ну и ладно! Я не Иисус Христос, чтоб прощать…»

И лицо его опять перекосила злобная гримаса, но Антон теперь оставил её на лице жить своей жизнью и просто отвернулся от зеркала.

Диана… Последняя сцена перед Кириным выходом – это была не игра с её стороны. Слишком неожиданно возник из темноты Антон, чтобы она могла так владеть собой… И в конце концов, зачем-то же она приходила в кафе! Где и Светлану, свою подругу, отшила! Довольно нахально… Вообще с той не считаясь… Словно та – пустое место. У них взаимоотношения, видать, такие же, как у Антона с Кирой, только с женской спецификой, когда понятие дружбы не предполагается даже как симулякр – незачем.

«Может Диану разрывают противоречия? Ведь она очень остро отреагировала на моё замечание про нужный ей „спасательный круг“… А может просто по-бабьи чувствует отношение к себе, вот и вибрирует… До ясного разумного понимания дойти не может – вот и мечется… Конечно! Откуда там возьмётся понимание, если мозгов нет! Значит надо помочь бабе утвердиться в её неосознанных мотивах».

И Антон, не давая себе ни секунды на осознание затеваемой им подлости, отправил ей на телефон снимок с Кирой, цветочками и медсестрой. Поразмышляв ещё минуту «звонить – не звонить», решил подождать – дать ей время на усвоение.

«…И скандал! Вот было бы неплохо – он ей меня предъявляет, она ему в ответ медсестру… Будьте здоровы, ребята!»

Антон решил подождать со звонком не только из-за Дианы, но и из-за своего состояния. Он хотел успокоиться – унять злость, и разволноваться лишь в романтическом ключе, когда он будет помнить только ту её улыбку – при расставании у подъезда, и совсем перестанет думать о её муже.

Взгляд в детство – Кира

У самого последнего изгоя рано или поздно появляется рядом некто, которого тот с готовностью представляет сам себе другом или любимым человеком, покровителем или единомышленником – кем угодно, если только этот другой способен скрасить, размазать, а лучше – разорвать устойчивое и вязкое одиночество изгоя.

Антон Малой, наконец, тоже обрёл друга. Причём со стороны эта дружба выглядела неестественно, как нелепый мезальянс. Трудно ведь, привыкнув стереотипно раскладывая мир в мозгу по полочкам, понять, что может связывать не знающего отказов и нужды баловня-барчука из богатой семьи, где папа не последний начальник в этой жизни, с забитой и безусловной безотцовщиной, которая, что называется, «трусы за дедушкой донашивает».