В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 - Хорст Герлах

В начале сентября мы узнали, что пустые бараки заселены пленными женщинами из России и Польши. Скоро был снова возведен забор, который сломали весной.

С приездом новой партии заключенных лагерная дисциплина стала строже. Привезенные женщины имели сроки от десяти до пятнадцати лет принудительных работ. Одной женщине дали пять лет лагеря за то, что она украла два пакета крупы. Многие получили срок за работу медсестрами в немецком лагере или радистками.

С тех пор как румыны уехали из лагеря в течение лета, немцы заняли большинство лучших рабочих мест. Если русские каждое утро строились у ворот для переклички, мы, немцы, могли ходить и выходить, когда сами решим.

Тоска по дому и голод

Постепенно жизнь в лагере стала намного легче, чем в начале нашего плена, но все сильнее мы тосковали по дому, испытывая почти физическую боль, вспоминая о родине. На сердце становилось тяжелее с каждым днем.

Дома на деревьях росли яблоки, а вокруг бегали босоногие дети; в это время года там еще было совсем тепло. Здесь же уже вовсю мели метели, замерзшие окна и двери открывались с грохотом, а во дворе по колено лежал снег. И ни у кого из нас не было достаточно теплой одежды, чтобы согреться полностью.

Дома наши матери или жены взрослых заключенных штопали носки и зашивали порванную одежду. Здесь мы весь день были заняты работой на ферме; вечером готовили еду, а потом уже не было сил заниматься какими-то делами, потому что просто хотелось спать. Иногда мы занимались какими-то мелкими необходимыми делами, которые не успевали сделать из-за хронической усталости и которые накапливались со временем. Часто, держа в руках заработанный рубль, мы спрашивали себя: «Купить хлеба, чтобы утолить чувство голода, или что-нибудь из одежды, чтобы не замерзнуть зимой?» Это был непростой выбор.

Дома, даже в конце войны, мы садились за стол, полностью уставленный едой, а здесь мы испытывали страшные лишения. Чувство постоянного голода невозможно описать словами. Чтобы приблизительно объяснить, можно сказать так: это было то, что постепенно ломало характер. Никого из нас нельзя было заставить подняться лишний раз, если в этом не было необходимости. О спорте даже мысли не возникало. Хотя в лагере больше всего находилось немцев, до самого конца лагерной жизни у нас так и не появилось спортивной площадки. Почти все одевались неряшливо, а брились в лучшем случае раз в неделю. Вместо шуток и веселья преобладал сарказм и черный юмор. Все понятия о гордости постепенно стирались, и все подчинялось изматывающему чувству голода. Голод становится господином, который берет под свою власть человека, который хочет есть.

Часто я наблюдал за рабочими, идущими на кухню, когда сам не имел денег, чтобы отоварить свои продуктовые карточки. Я видел, как они готовят еду, а потом набрасываются на нее, как голодные волки. В такие моменты я залезал с головой под одеяло, чтобы не видеть этого. А вечером, глядя в ясное звездное небо, я с ностальгией думал о том, что эти же самые звезды светят над моим домом.

На глаза наворачивались слезы; я был так молод – всего семнадцать лет. Я не мог изменить ситуацию, но просто очень хотел знать, почему именно со мной произошло все это.

Я думал о Боге, который мог помочь мне, но сил терпеть почти не оставалось.

Дружба

Как-то днем мне удалось пораньше освободиться. Я отвязал быков и отвел их в амбар. Дав им немного сена, я отправился на обед. По дороге в лагерь мне встретился Гюнтер, один из наших погонщиков. Его быки медленно пробирались по глубоким сугробам. Гюнтер, парень семнадцати лет, стоял на санях в меховой шапке, а изо рта валил пар. Он выглядел сильно расстроенным.

Я попытался подбодрить его:

– Сегодня быки явно не в рабочем настроении!

– А я не в настроении шутить, Хорст.

– Ну, извини, что ранил твои чувства!

Он остановил быков и посмотрел на меня с таким выражением, будто хотел сказать что-то, но я опередил его:

– Что с тобой? У тебя проблемы с бригадиром?

– Нет, нет. Сегодня я сделал такое, что будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

– Да что случилось?

Гюнтер оглянулся, чтобы убедиться, что никто не видит нас и не подслушивает.

– Ты помнишь, что бригадир велел мне ехать в лагерь и ждать дальнейших указаний в пятом бараке?

Я не запомнил точно, что говорил бригадир Гюнтеру, но видел, как после их разговора он двинулся в направлении бараков. В этих помещениях не было немцев; там содержались женщины из России и Польши, которые постоянно прибывали новыми партиями.

– Так вот, – продолжил он, – я поехал туда, думая, что требуется моя помощь, чтобы перевезти несколько бочонков воды. Но когда я вошел, то женщина из охраны попросила поднять тела женщин, которые умерли ночью. Когда я подошел к одной из них и посмотрел ей в лицо, мне показалось, что это моя мать. Это было слишком; я не смог дотронуться до нее. Охранявшая их женщина крикнула, и подошли другие, которым разрешили остаться в бараках по причине болезни, и они положили умершую на сани.

– Но это была не твоя мама, – сказал я.

– Да, я знаю, но я так часто разговаривал с этой женщиной из Польши. Она работала у нас на ферме в Восточной Пруссии, и у нас всегда были добрые отношения. Несколько недель назад она дала мне немного хлеба, а ты знаешь, когда славянин делится с тобой последним куском, это признак настоящей дружбы. Она даже зашивала мои носки, а я тайком носил ей дрова, потому что она все время мерзла. Она никак не могла приспособиться к здешнему климату и к холоду в бараке. – Он вздохнул. – Ты знаешь, – добавил Гюнтер, – я думаю, она была верующая. Что бы она ни давала мне, она всегда упоминала имя Господа. А теперь ее нет.

Я попытался утешить его, но у него в душе столько всего накопилось, что я не стал мешать и дал ему выговориться.

– Они положили мертвые тела на сани, и та же женщина из охраны дала мне указание, куда их везти – это в двух километрах от лагеря. Она сказала, что могилы уже выкопаны. Так как все дороги заметены, мне пришлось ехать по высоким сугробам. Три трупа постоянно падали с саней, а так как у них были не закрыты глаза, мне все казалось, они смотрят на меня. Я с трудом находил в себе силы, чтобы снова водрузить их в сани. Знаешь, они все падали и падали, как будто не хотели, чтобы их похоронили здесь.

– А что ты потом сделал? – спросил я.

– Когда я подъехал к кладбищу, то увидел воткнутые в землю палки с номерами, но новые вырытые могилы я все никак не мог отыскать, потому что снег уже завалил их.

Я взглянул на сани. Так как они были пусты, я задал очевидный вопрос:

– Но куда же ты дел их?

– Все просто, – пробормотал Гюнтер, вытирая слезы на глазах. – Я въехал в очередной сугроб, и они опять вывалились; у меня больше не было силы положить их обратно.