Боги ушли, твари остались - Михаил Владимирович Рогожин

Обалдевшие зрители стояли с раскрытыми ртами, не зная, как реагировать на увиденное… И лишь Виллигут восхищенно воскликнул:

— Фурия! Валькирия! Валькирия!

Глава восемнадцатая

Чулан в Германии, даже в доме лесника, отличался от советских погребов. Это было полуподвальное помещение, с маленьким мутным окошком, толстые стены которого хранили прохладу даже в июньский зной. На полках стояли консервы. С потолка свешивались окорока и колбасы. В бочках сохранялось масло и вино. Одна из дубовых пятисотлитровых бочек стояла вертикально, наполненная какой-то закваской. Скорее всего, для самогона. Франц опустился на деревянный ящик. Очень хотелось курить, но сигареты отобрали. «Так и умру, не покуривши», — грустно подумал Франц. Никаких перспектив для себя он не видел. Так бездарно провалиться! Франц никак не предполагал, что его контакты с Воли могут заинтересовать Москву. И уж тем более не ожидал, что тот окажется офицером СД Гиммлера. Когда Воли предложил ему стать осведомителем полиции, то речь шла исключительно о сдаче нечестных на руку партнёров по бизнесу. Франс согласился. Учитывая, что тем самым он приобретёт отличное прикрытие для разведывательной деятельности. После нескольких крупных финансовых разоблачений среди австрийских промышленников, сделался ценным агентом. О какой измене может идти речь? Зачем делать из него предателя. Но странно, что и Воли и Центр оживились сразу после внедрения Аделии в дом Альфреда. Не возникла ли какая-то утечка из полиции нашей агентуре? Да, конечно! Вот откуда ноги растут. Раньше ему прощались контакты с Воли, а теперь они же стали главным доказательством его измены. И всё потому, что птичка попала в клетку и больше в нём не нуждаются…

От волнения Франц вскочил и принялся ходить из угла в угол, задевая затылком висевшие окорока. Спиной почувствовал приближение смерти. Его пристрелят здесь, в этом чулане, посреди мясных деликатесов. Надеяться, что помилуют, смешно. Игра закончена. Именно так, как он и предполагал. Нужно было исчезать раньше. Почему он не подготовился? Проклятая русская привычка оставлять на потом. Надеяться, что где-то в кабинетах Лубянки разберутся и дадут отбой, бессмысленно. На этом его служение родине закончено. Можно и в расход. Кому он служил? Зачем? А ведь если честно сказать, то родине. Как мог. Не предавал, себя не забывал. А почему такое не сочетается? Он действительно ненавидит фашизм. Всех этих нацистских бонз. Свихнувшихся на фюрере бюргеров. Тупо управляемый германский народ, марширующий под дудку сумасшедшего крысолова. Если Советский Союз победит в войне, что будет потом? Все станут свободно жить? А культ Сталина, НКВД? Идеи коммунизма? Бред фашизма заменят на маразм марксизма-ленинизма?

Франц печально вздохнул. Как же он не успел сбежать в Швейцарию. Вот почему они его убивают. Потому что понимают — товарищ Полотнов давно им не товарищ, а человек, предпочитающий жить своим умом и своими интересами. Пока они совпадали с интересами родины, его терпели, а когда стал не нужен, вспомнили, что опасен. Поэтому, его дорога заканчивается стенкой, заставленной консервами.

Пока Франц прощался с жизнью, очкарик с немецкими товарищами дождался выхода в эфир и принялся передавать шифрограмму в Центр. Домик лесника считался одной из наиболее законспирированных точек. Передатчик работал не напрямую в Москву, а через Брюссель. Оттуда информация передавалась в Центр. Гестапо развило тотальную войну с передатчиками. Сотни людей были задействованы в радиоперехвате. Приходилось постоянно менять места дислокации. Дом лесника тоже доживал последний сеанс. После выхода в эфир антифашисты должны были поджечь его вместе с передатчиком. А Очкарик пристрелить Франца. Таким образом, немцы решат, что подавлена еще одна точка.

Вся эта охота велась с особой жестокостью. Поэтому Очкарик торопился. Но на этот раз просчитался. Не успели выйти в эфир, как неожиданно к дому подъехало несколько черных автомобилей и грузовик, из которого выскочили солдаты с овчарками.

Передатчик находился на чердаке. Очкарик положил шифрованное донесение рядом с радистом и приказал немедленно передавать, а сам с двумя товарищами первый открыл огонь из автомата. Началась перестрелка. Безнадежность её была очевидна. Поэтому немцы не стремились штурмовать, а лишь обстреливали чердак.

Гестаповцы в машинах развернулись и отъехали в безопасное место. Стрельба прекратилась. Последовали крики с требованием сдаться. Очкарик подождал, пока шифрограмма будет передана, после чего предложил:

— Надо прорываться к пруду. Закидаем их гранатами — и вперед к лодке.

— Успеем? — спросил тот, что помоложе.

— Кто-то из нас успеет, — предположил старший.

— Опередили они нас, — мрачно констатировал Очкарик.

Радист выключил приёмник. Достал гранаты.

— А как с этим? — младший кивнул вниз, имея в виду Франца.

— Некогда. Они его сами пристрелят. Пошли.

Выскакивали поодиночке через окна, предварительно бросив в сторону немцев гранаты. Взрывы, стоны, собачий лай, автоматные очереди смешались в один прижимающий к земле фон боя. До лодки удалось добраться только Очкарику. Он завел мотор и, не обращая внимания на свист пуль над головой, помчался по водной глади растянувшегося на километр озера.

Автомобили с гестаповцами вернулись к дому лесника. Из них вышли несколько офицеров и приступили к осмотру знания. Прежде всего, обнаружили на чердаке приёмник и пепел от сожженных шифровок. Потом для проформы осмотрели все помещения. Зашли в чулан, убедились, что никого там нет. Срезали балыки, сняли колбасы, набрали консервов. Один из них склонился к бочке с закваской. На её поверхности булькали пузырьки.

— Смотри, еще играет, — прокомментировал он и, плюнув в мутную жижу, поспешил за остальными покинуть душное помещение.

Глава девятнадцатая

Танец, приведший в изумление гостей Альфреда, на него оказал еще более сильное воздействие. Он сразу вспомнил её ночное верчение и задал себе самый простой вопрос — кто она на самом деле? Шпионка, наученная всяким манипуляциям, шарлатанка, колдунья, медиум? Когда она рассказывала ему о своей жизни в лагере и о Лиде Померанец, Альфред больше всего сочувствовал её страданиям, а мало вникал в подробности её отношений с подругой, их урокам танца и прочим изотерическим упражнениям. Но сейчас пожалел, что слушал невнимательно. Оказывается, в этой женщине присутствует какая-то сила, способная противостоять даже языкам пламени. От осознания этого Альфреду стало не по себе. Как себя с ней вести? Что в ней правда, а что игра? И не собирается ли она благодаря своим способностям подчинить себе его волю?

Он приподнялся на локоть и взглянул на мирно спящую рядом Аделию. Её губы были приоткрыты, безмятежность царила на лице. Черты сохраняли ангельское спокойствие. «Такая не может быть ведьмой!» — подумал он и тут же стал убеждать себя, что за десять лет, проведенных в