bratia - Gradinarov

– Ани торова, Киприян Михайлович, Константин Афанасьевич! У вас аргиш длиннее Енисея, конца не видать.

Низко кланяется, идя рядом.

– Здравствуй, здравствуй, Сурьманча! – кивают купец и приказчики.

– Давай подвози рухлядь к лабазу! – кричит Константин Афанасьевич. – Чаю попьем и торг станем вести.

Начало обоза встречают Матвей Васильевич Теткин и Алексей Анисимович Росляков. Они на станке самые крепкие хозяева. Поодаль, чтобы не пугать оленей, стоят их жены, невестки, сыновья, батраки-юраки. У хлебозапасного магазина, по-хозяйски заложив руки за спину, стоит смотритель Илья Андреевич Прутовых, сменивший шесть лет назад Киприяна Михайловича. Илье Андреевичу четвертый десяток. Лицо строгое, с черной аккуратно подрезанной бородой, в глазах теплится радость. Свежие люди появились на станке. Товару навезли всякого. Но товар товаром, а по свежим лицам, по слову человеческому он истосковался. Хочется услышать новости, посидеть за чаркой, посудачить о житье-бытье. Хочет просить Сотникова похлопотать перед отдельным заседателем о переводе в Туруханск или Дудинское. Двое детей подрастают – грамоте учить надо. А школа только в краевом центре. Сам с женой пытался учить своих девчонок читать и писать, но чувствует, что ни у него, ни у жены тямки не хватает. Жена гневается, говорит, уеду летом с детьми в Монастырское. Живи как знаешь! Хоть у него все низовье до самого залива под властью – хлебом обеспечивает, а тоска гложет. Хочет он у Киприяна Михайловича секрет спросить, как он смог столько лет выдюжить в этом краю. Может, одному, без семьи, легче было. Охота, рыбалка, вояж по станкам, дележ хлеба, сбор пушнины да меновая торговля не давали ему выпускать наружу скулеж по лучшей жизни. А может, у него характер крепче? И так и сяк думал за эти годы Илья Андреевич.

Встретились, обнялись, трижды облобызались.

– Ну как дюжишь, Илья Андреевич?

– Дюжу, слава богу, как могу. Люди живы, мору нет. Правда, с юраками да долганами сладу нет. Долгов по хлебу много. Пушнину не сдают, рыбачат худо. Надеются на подачку. Казне задолжали на тысячу рублей. У затундринских крестьян заимки обветшали, священник редко бывает. Нехристей развелось. Да и хороним без причастия и отпевания.

– Я тебе скажу, Илья Андреевич, Казанцев хорошо держит станок. Хотя у него участок с гулькин нос. У тебя же шестая часть Туруханского края. Езжай к Кривошапкину, от него – к Енисейскому губернатору. Проси деньги, проси лес для рубки изб да приглашай минусинских плотников. Они тебе за четыре-пять лет старые зимовья доведут до ума и новые избы, лабазы срубят. По разъездному священнику я докладывал Михаилу Фомичу, обещал помочь. Но с условием, что я построю в Дудинском ему избу. Избу уже срубили. Деньги дал Антоний. А священника все нет.

– Складно говоришь, Киприян Михайлович, но пойдем с дороги пообедаешь.

В избе их встретила Полина Кузьминична, жена Ильи Андреевича, моложавая, поджарая казачка, из туруханских.

– Проходи, Киприян Михайлович, гостем будешь! – поклонилась она.

Сотников окинул переднюю, горницу. В избе чисто, каждая комната дышит теплом: на полу медвежья и две волчьи шкуры, чтобы ногам тепло. Кровати с пышными подушками, вышитыми орнаментом, высокие, широкие перины с льняными простынями. Лишь на камине закопченная трещина. «Она еще была при мне, значит, не дошли руки ее замазать. Чует мое сердце: хозяева настроены на отъезд», – подумалось купцу.

– А где ваши детки? – спросил Сотников и вспомнил своих: Александра и Екатерину. Вчера передал с Сидельниковым письмо, уведомив, что скучает и скоро будет дома.

– У обоза вертятся. Оленей любят, – подала голос Полина Кузьминична. Она налила воды в рукомойник, повесила свежее полотенце.

– Умывайся, Киприян Михайлович, отобедаем.

За обедом продолжили говорку. Полина Кузьминична успевала и на стол поставить и словечко вставить.

– Я пятьсот куропаток сегода из силков сняла. На Мининских ставлю. Там ивняк. Полно пасется. А летом сига две бочки себе наловила, а шесть – на пароход сдала. Илья Андреевич зимой и летом по станкам мотается. Долги в казну выколачивает. Особенно у береговых юраков. Редко на рыбалку да на охоту попадает. Я же и детей обихаживаю, и песца, и рыбки припасу. А по весне шестьдесят гусей сбила. На покровелсе на вешалах, копченые. Попробуй гуся под чарку.

– Молодчина у тебя жена, Илья Андреевич, на все руки. Вижу, скучать некогда! – усмехнулся купец.

– В том и беда, цвет Михайлович! Жить на таких станках – привычка нужна. Каждый день одно и то же, каждый год одно и то же, а жизнь бежит неудержимо. Набили мы оскомину друг другу. Бывает время, видеть никого не хочется из станковских, не то что говорить. Зимой, сам знаешь, заезжих мало. Ну, почту гоньбой привезут, ну, чиновника какого-нибудь из Туруханска, кое-кто из других станков заскочит чайку попить. И все – люди! Летом чуть веселее, когда пароходы приводят баржи. А остальное время – кручина. Свежие люди – как свежий ветер: не наговоришься и не надышишься.

– У нас в Дудинском те же заботы. Только поболе. И зимой и летом. Товар закупить, загрузить на пароход или на баржу. Оплатить. Разгрузить. По лабазам растолкать. Учет навести. Не успеешь глазом моргнуть, уже в тундру обозы отправлять. А дрова, а рыбалка, а охота… И так круглый год. А скука? Она приходит и уходит. Я это пережил. Первые пять годков тяжело, потом привыкаешь. Детей через пару лет отправьте в Туруханск, к родне. Пусть в школу ходят. Послужи здесь, Илья Андреевич, еще несколько годков, а там переведут южнее, в Монастырское или в Верхне-Инбатск. Этот край поднимать надо! Если по Дудинскому участку восемь – десять станков, то по твоему – семнадцать. Людей у тебя проживает сто пятьдесят крестьян да поселенцев. А инородцев: долган и ненцев – душ триста пятьдесят. Не думаю, что твоему хлебозапасному магазину легко прокормить такую ораву да сдать в казну, взамен хлеба, рухлядь песца, лисицы, волка, а также рыбы соленой. У тебя здесь самый могучий Енисей. Длина свыше трех тысяч верст по всей губернии, а ширина в шестьдесят – только у тебя на участке – нигде больше. А рыба: осетр, сиг и нельма. Скажи, в каком месте в нашей губернии это есть? Нет такого места! Я сам горжусь низовьем. И ты гордись, Илья Андреевич!

Хозяин молчал, потом не выдержал:

– Ты, Полина Кузьминична, зубы не заговаривай. Давайте выпьем и закусим. Человек с дороги, а ты его лясами потчуешь.

Илья Андреевич чокнулся с Сотниковым, с женой.

– За встречу, Киприян Михайлович!

Капля вина, словно кровавая слеза, выкатилась из уголка рта и повисла на волосатом подбородке Ильи Андреевича. Он смахнул ее и с грустью посмотрел на купца:

– Киприян Михайлович, я думал, ты поддержишь с переводом, а ты неволишь меня еще послужить царю и Отечеству И Полина уже не ерепенится.

– Кто сказал, что я не ерепенюсь? Я хоть с этим обозом уехала бы. Да ты без меня пропадешь или на юрачке женишься!

Киприян Михайлович засмеялся.

– На юрачке женится, придется в чуме жить. Кочевать по тундре. С вашей избой ей не управиться.

– Смех смехом, – почесав лоб, сказал Илья Андреевич, – но еще года три помыкаюсь. А там пусть туруханский заседатель ищет замену. Так что, Полина Кузьминична, говорю здесь при Сотникове, больше о переезде не заикайся. А если Кривошапкин добр душой, то, может, удастся раньше уехать.

Киприян Михайлович посветлел. Он встал, притянул за сюртук оторопевшего хозяина и поцеловал.

– Правильно решил, Илья Андреевич, по-нашему, по-казацки. Такие люди, как вы с Полиной Кузьминичной, нужны нашему краю, коль душа у вас о деле болит. Больше порядка будет на станках, надолго будут оседать наши люди, и юраки крещеными станут. А когда пароходы расколют льды Ледового моря и караваны судов пойдут по Енисею в Европу, жизнь другой станет. И низовья нашего она не минет. Давайте еще по чарке за наши необжитые места!

Сурьманча – юрак крепкий. Меняет у купца без долгов. Товар на товар – без спору. Константин Афанасьевич доволен: хорошая рухлядь у Сурьманчи. Не чета – Сынчу. Удивляется он юракам. И тот и другой живут по левобережью. Тундра одинаково богата зверем и птицей, Енисей и озера – рыбой. Да, видно, князец сам не охоч ни к охоте, ни к рыбалке. Трех жен завел по совету шамана, а кормить их нечем. Ждет, когда каждый сородич отдаст часть добычи, ждет, когда дикий олень сам заглянет в чум.

Сурьманча и рыбак, и охотник, и пастух олений. Мало спит, мало отдыхает – работой пробавляется. Отдыхом считает смену рыбалки на охоту или охоты – на рыбалку. Хорошо места знает, где и рыба, и песец водится. И братьев, и сестер, и детей, и внуков своего рода старик научил охотничьему ремеслу, открыл много тайн о повадках зверей и птиц. Научил сети и силки ставить, пасти настораживать. А жена Чимга искусных мастериц из женщин и девушек сделала. Шьют красивые парки, бокари и расшивают их бисером. И удача не обходит род стороной. Он даже два ведра вина у купца выменял. Но выпьет, когда будут встречать в тундре первое после темной полярной ночи солнце. Выпьет с родней по чарке, походят кругом, зажгут костер, постучат в бубен и поклонятся появившемуся на горизонте светилу.