bratia - Gradinarov

Прошли Ананьево, Сеченово, Селякино, и завиднелся Казанцевский мыс. За Селякино ушли на левый берег, выпрягли оленей, и Хвостов увел стадо на ближнее пастбище в тихое ущелье, где много ягеля и тонкий слой снега.

– Привал! – объявил Киприян Михайлович. – Ночуем здесь!

Задымили трубы балков, засуетились обозники, разминая спины и поясницы, открыли мешки с провизией, долбили на Енисее лед для варева. Рассупонились, сняли парки в теплых балках, курили, ожидая ужин. На печках жарилось мясо, кипел чай. На столиках рядом со свечкой появились туески с грибами, вяленое мясо. В каждом балке по два человека. Киприян Михайлович ехал со Степаном Буториным. У всех обозчиков малицы. И только на Степана не могли подобрать: коротки и узки оказались. Увидев Степана в ямщицком тулупе, Киприян Михайлович покачал головой:

– Степан Варфоломеевич, чтобы это в первый и последний раз. Тулуп может спасти от холода в Минусинске, но не в тундре. Приедешь назад, закажи Варваре Хвостовой парку. И хватит тебе на все аргиши.

– Парку дак парку. Мужики в парках продрогли, особенно каюры. Намекают, мол, Степан, попроси у хозяина винишка. Все равно ночь здесь ночевать.

Киприян Михайлович почесал затылок.

– Придется бочку открывать. А в бочке сорок ведер. Еле олени тянут. Ведра, я думаю, хватит?

– Хватит! – обрадовался Стенька.

– Скажи Сидельникову, пусть нальет. Но не больше! Завтра в дорогу. У него ливер есть.

Степан Буторин довольно разулыбался, помешивая мясо в сковороде:

– Киприян Михайлович, ты тут покуховарь, а я скажу приказчикам, чтобы вина налили.

– Добро. Иди. Только никого не обойдите вином. Кроме пастухов, которые поедут на смену, понял?

– Понял. Всем достанется. Сидельников каждую каплю посчитает, – подначил приказчика Стенька и, согнувшись вперегиб, боком протиснулся из балка.

Возле огнища собрались каюры, грелись и наблюдали, как Иван Маругин варил корм собакам. В чану кипела вода с мукой и налимами. У костра лежала шестерка собак, как говорил Хвостов, «легкая кавалерия». На собачьей упряжке можно проскочить туда, куда на оленях путь заказан: ей и лед, и ивняк, и небольшие промоины нипочем, а при беде и из полыньи выскочит. Весь путь собаки отдыхали, следуя без нарт за обозом. А на стоянках охраняли и товар, и людей от волков и медведей.

– Ну, уговорил хозяина? – обступили мужики появившегося Стеньку.

– Сейчас я Сидельникова потрясу. У него вино в лабазе. Ведро велел налить, – Стенька заговорщицки подмигнул, озорно разглаживая усы. – Короче, готовьте кружки и закуску.

– Готово, Степан Варфоломеевич, – заверил Иван Маругин. – Даже собакам есть чем закусить.

Он оторвал глаза от костра и в сумерках заметил, как пересекает стрежень Енисея какой-то обоз.

– Глядите, видно орда юраков идет. А почему мимо? Боятся, что ли? Может думают, мы – ясачники? А ну-ка, дай-ка ружьишко, я пальну.

И в небо выскочило пороховое пламя. Юраки остановились. От обоза отделилась легкая нарта с шестью белыми оленями. Через несколько минут упряжка остановилась неподалеку от костра. Каюр кинул хорей на нарту, обошел кругом, разминая ноги, откинул с головы капор, отороченный песцовым мехом. Теперь каюры его узнали.

– А, князец Сынчу, к нам пожаловал!

Его малица покрыта зеленой сорочкой, расшита меховым орнаментом. Бокари при свете костра придавали хозяину заметную мощь и ладно сидели на коротких ногах. На малице поблескивала медная бляха – символ власти. Из балка, услышав выстрел, вышел Сотников и подошел к костру, пока все любовались Сынчу.

– Здесь я, Сынчу! – из-за спин ответил Сотников.

– А я за отблеском костра тебя и не заметил.

Князец Сынчу стряхнул варегу и протянул купцу руку.

– Рухляди много везешь?

– Пять нарт: песец, лиса, волк. Две нарты бивня. Оленьи шкуры привезу в Дудинское.

– Добре. Мы завтра в полдень будем в Казанцевском. Скажи Ивану Перфильевичу Казанцеву, чтобы баньку готовил и рухлядь к сдаче.

Князец Сынчу закурил трубку. Пыхтел дымком:

– У вас обоз, как стойбище Тазовской орды. Шибко много товару везете.

– Немного уже растрясли. Торговали в Ермиловском, Ананьеве, Сеченове. Видишь рухлядь? Хорош нынче песец!

– Моя пушнина мягче первого снега. Менять буду на порох, свинец, муку, чай, на бисер бабам на вышивку. И на вино!

– Все, Сынчу, есть! Завтра на станке товар будет налицо. Что выберешь – все твое! Чай пить будешь?

Сынчу отрицательно мотнул головой, пряча лицо в распавшиеся длинные волосы.

– Чай мы пили на Хете, у моего брата Лямпиды. Вино – нет!

– Вино будет завтра на торжище. Делу время – потехе час.

И князец Сынчу согласно кивнул. Он понял, пора уезжать. Пожал руку Киприяну Михайловичу. Затем обошел с пожатием всех, кто стоял у кострища, и направился к своей упряжке. Поправил постромки, похлопал по холкам оленей, приговаривая:

– Еще не остыли, мои красивые, еще не остыли.

Олени шевелили ушами, слушая голос каюра, тянули шеи вперед, двигали ноздрями, чуя пропахшего дымком хозяина. Он поправил упряжь у двух заступивших задних оленей, развернул упряжки в сторону движения. Привычно и легко плюхнулся в нарты, вытянув правую ногу вперед, а левую поставил на полозье, упершись носком в переднее копылье. Взял в правую руку хорей, завел толстым концом под мышку, а тонким коснулся ветвистых рогов передних оленей. Всем у костра казалось, олени ждали этого касания. Они резко рванули с места, словно за ними гналась стая волков. Из-под копыт полетели комья снега, похожие на взлетевшую стаю куропаток. Вскоре удаляющаяся упряжка стала темным пятном и наконец растворилась в ночи.

На следующий день Казанцевский станок гудел от многолюдья. В самом большом лабазе Ивана Перфильевича Казанцева шел торг. Иван Перфильевич лет тридцати пяти от роду, с крепкой шеей, кудрявой головой и густой черной причесанной бородой, прятавшей напрочь в своих дебрях его малозубый рот. Басистый и, чувствуется, строгий.

Взрослые станка с утра на ногах: готовят рухлядь, рыбу для обоза. В лабазе стоит сколоченный из досок стол, где сидит Сидельников с бумагами и сверяет по реестру долги. Константин Афанасьевич Сотников разложил образцы товаров и провизии на порожних бочках для солки рыбы и поставил четыре свечи. Первым, как и заведено, торгует хозяин станка Иван Перфильевич. Хоть Алексей Митрофанович и дотошный приказчик, все же побаивается Казанцева. Силен он не только в выделке шкур. Сам домовитый да и станок держит в чистоте и прилежании. Пять добротных домов срубил с мужиками, три лабаза не хуже, чем у Сотникова. Стадо оленей в тысячу голов пасут юраки. Шесть упряжек собак, по восемь в каждой, держит он на станке. А окромя всего, грамоту знает. В уме считает быстрее, чем Сидельников на счетах.

Иван Перфильевич подошел к Сидельникову:

– Алексей Митрофанович, пойдем в мой шкурный лабаз. Там уже все готово. Считай, сверяй, шкурки щупай и готовь расчет по моему заказу. У меня песец крупный, лисица, три волка и один медведь.

Сидельников осмотрел лежащие друг на дружке шкуры волка, потом медведя.

– Где волка достал?

– Пастухи уложили. Кружили у стада целую неделю. Двух оленей задрали. Один в пасть попал, а этих – из дробовика. Заметил в ней пробоину?

– Заметил. Слава богу, одну Не испортили шкуры.

А песцовые шкурки любит Сидельников руками ощупывать! Мнет каждую, слушает, не скрипит ли? Выделку проверяет! А ворс? И дует на него, и рукой гладит. Видит, что ворс чист, не ломаный. Уложит ладонью – он сам поднимается. Не может прикопаться к хозяину станка! Песцы идут по шестьдесят копеек за шкурку, волки – по четыре пятьдесят, лисицы – по три пятьдесят.

Сидельников отозвал Сотникова в сторонку посоветоваться о ценах.

– Такую пушнину я беру по высшей цене, а на остальных я сбавлю.

– Осторожней! У Дуракова и Лаптукова пушнина не хуже, а у князьца – смотри сам. Но не очень гневи его.

– Понял! Пусть и юраки учатся выделывать шкурки! – ответил приказчик. – А то пришлые охотники превзошли их. А Сынчу накажу на долгах. Надо не чай пить, а песца ловить.

Иван Перфильевич стоял у обоза со своими селянами.

– Сейчас ваши нарты подтянем до лабаза и начнем разгружать. Берем муку, сахар, чай, баранки, свинец, порох, один дробовик. – Он задумался. – А, да! Табак, серянки, сукно, бисер, двести метров сети-пятидесятки и три ведра вина.

Сидельников кивнул Константину Сотникову.

– Константин Афанасьевич, отпусти Казанцеву все, что положено по реестру. Вино я выдам сам.

А наготове уже, приехавшие из своих станков на торг Захар Иванович Дураков и Яков Филимонович Лаптуков. Стоят гордые своим товаром. Каждый привел по четыре тяжеленных нарты и по два иряка с четырьмя батраками-юраками. Они вытряхнули из кулей песцовые шкурки. Лисьи же – по десять штук – в бунт, на полу разложили две волчьи и шесть росомашьих. У Дуракова еще два бивня мамонта весом не менее шести пудов.