Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

и одеяла. Кровать у бабушки была мягче и больше моей. Голос зэйде то становился громче, то стихал, то переходил на невнятное бормотание, а потом снова взмывал и падал. Глаза у меня слипались, но мне хотелось слушать его и слушать. Я почувствовала, что начинаю дремать, и тут же уснула.

Когда я проснулась, было еще темно. Я слышала, как ходит зэйде. Сквозь полуприкрытые глаза я видела, что он уже оделся. Он подошел к кровати, осторожно поднял меня и, увидев, что веки мои задрожали, сказал:

– Шшшш…

Он осторожно уложил меня в свою постель, чтобы я могла поспать в одиночку, и накрыл одеялом, а потом поцеловал в лоб. Поцелуй его озарил меня, словно теплый огонь. Зэйде на цыпочках вышел из комнаты.

– Амар Абая… – раздалось знакомое пение.

Мне было тепло и уютно, и я быстро заснула снова.

Когда я окончательно проснулась, солнце светило вовсю. Я вскочила и быстро оделась. На кухне буббэ готовила овсянку. Сладкий запах корицы распространился на весь дом.

– Вот и наша девочка! – сказал зэйде и потянулся, чтобы поцеловать меня.

Мы позавтракали и вместе вышли из дома. Зэйде отвел меня домой, чтобы мы с Лией вместе пошли в школу.

– Доброе утро, господин Хейлбрун! – поздоровался с нами прохожий. – Слышал, что сегодня у вас были гости…

– Только самый дорогой гость, – ответил зэйде, и я просияла. – Хорошего вам дня.

– Доброе утро, господин Хейлбрун! – поздоровалась другая женщина. На руках она держала ребенка, а у ног ее суетились куры.

– Доброе утро, госпожа Хангану! – приподнимая шляпу, откликнулся зэйде.

Я чувствовала себя принцессой, идущей рядом с королем, которого каждый хотел поприветствовать. Когда мы дошли до нашего дома, Лия уже ждала на улице. Она кинулась обнять зэйде.

– Уроки сделаны, – доложила я маме и похлопала по портфелю.

– Хорошо, – кивнула она. – И вам пора бежать, а то опоздаете в школу!

Я послала зэйде воздушный поцелуй на прощание. Он помахал в ответ, и мы побежали в школу.

Глава 19

Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу?

будет ли прах славить Тебя?

будет ли возвещать истину Твою?

Псалтирь 29:10

Освенцим. Июль 1944.

Я проснулась от грохота грома, и на мгновение мне показалось, что я вернулась домой и лежу под теплым одеялом вместе с Лией. Но когда я протянула руку, чтобы натянуть одеяло на плечи и щеку, правда мгновенно открылась мне. Я была в бараке вместе с тысячей женщин. У меня не было теплого одеяла. Да и никакого не было. Я спала на деревянных нарах с 14 другими девушками. Все тело у меня было исцарапано, а на завтрак снова будет жидкий кофе вместо овсянки. Я закрыла глаза и пожелала, чтобы все это исчезло, словно по волшебству.

Двери распахнулись. С фонариком в руках вошла Эйди. Она принялась светить нам в лицо.

– Подъем! Подъем! – кричала она. – Все на плац! Цайльаппель!

По пути за кофе я держала Бейлу за руку. С каждым днем ей становилось все хуже. Ей было всего 17 лет, а выглядела она, как заблудившийся ребенок.

– Бейлу, ты тоже таскаешь цемент на поле? Тебе нужно бежать вместе со мной. Ты не выживешь на такой работе.

– Нет, – покачала она головой. – Я работаю на фабрике. Мы делаем оружие.

– Значит, тебе нужно бежать, Бейлу. Пойдем со мной. Каждый день один барак не выходит на работу. Они остаются на нарах. Делай, как я. Каждое утро иди на работу, но потом ускользай и возвращайся на нары.

– Я не могу. Я работаю на конкретном месте. Если меня не будет, они сразу узнают. И меня изобьют. Моя подруга опоздала на несколько минут, и ее жестоко избили.

При этом воспоминании Бейлу содрогнулась.

– Хватит болтать! На выход! – заорала Эйди.

Я посмотрела на дверь. Дождь хлестал, небо затянули черные тучи. На мне было лишь тонкое платье, да еще с дырой на правом боку. Белья у меня не было.

Мы вышли на плац, и я тут же промокла. Под ногами текли грязные реки. Обуви у меня не было. Эсэсовцы стояли вокруг плаца в черных кожаных плащах с поднятыми воротниками и высоких сапогах. На руках у них были перчатки. И зонтики у них тоже были. Мое платье промокло, словно бумажное. Не говоря ни слова, мы выстроились в шеренги, как вчера и позавчера. Дул сильный ветер, и было трудно устоять на ногах. Эсэсовцы принялись ходить между нами и считать.

– Один, два, три, четыре…

Кто-то упал. Эсэсовец наступил на девушку и вдавил ее в грязь. Я старалась не дрожать от холода. Дождь хлестал по бритой голове и заливал глаза, но я смотрела прямо перед собой и не утиралась. Дождь перешел в град. У меня потекло из носа. Градины били меня по щекам, но я не чувствовала боли. Эсэсовцы под зонтиками ухмылялись и нарочно считали очень медленно. Им было сухо и тепло, а мы стояли в мокрых тряпках. Но мне не было до этого дела.

Нас пересчитали. Перед строем вышел эсэсовец и объявил:

– Цифры не сошлись, будем пересчитывать заново.

Говоря это, он чуть ли не хохотал.

Я незаметно посмотрела на небо. Небо было темно-серым, но я была почти уверена, что солнце уже встало, потому что на плацу мы стояли несколько часов. Солнце встало, но мы не могли его даже увидеть. Я опустила глаза. Вокруг моих босых ног собралось грязное озерцо. Поток стекал с холма с такой скоростью, что я с трудом удерживалась на ногах. Даже вода хочет выбраться отсюда! Все тело у меня онемело. Нацисты кружили вокруг нас, а я стояла прямо, как доска.

Через несколько часов поверка закончилась. Всех сосчитали. Дождь кончился, и из-за тяжелых, серых туч выглянуло солнце. Небо напоминало лицо женщины, которая только что перестала плакать: изможденное, но спокойное. Шагая с остальными на работу, я ни о чем не думала и ничего не чувствовала. Но когда мы там оказались, я все вспомнила и потянула Лию за плечо.

– Пожалуйста, пойдем со мной. Нам нужно спрятаться.

– Разве ты не знаешь, что с нами сделают, если поймают?

– Я знаю, что будет, если мы останемся и будем работать.

– Я не могу этого сделать, Рози.

– Но нам не выжить! Мы должны вернуться домой, а, если так тяжело работать, мы не сможем! Мы просто погибнем!

Лия пожала плечами и взялась за цементный блок.