Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

– Тогда давайте обсудим темы этой книги – их так много, – предложила Лили.

– Мне понравилось, как Пьер говорил о том, что для счастья нужно верить в возможность счастья, – сказала Раиса. – Я тоже так думаю: «Пусть мертвые хоронят мертвых, но я должна жить и быть счастливой».

– Мне это тоже понравилось, – кивнула Лили. – Правда, иногда сомневаюсь, можно ли быть счастливой, когда идет война. Но мы всегда должны пытаться быть счастливыми.

– А как они любили друг друга! – мечтательно сказала я. – Это так романтично!

– Мне захотелось выйти замуж и создать семью, – кивнула Раиса.

– Мне тоже.

И мы засмеялись.

– Давайте надеяться, что у нас все будет не так сложно, как у них, – сказала Гита.

Я погладила скатерть пальцами и представила, что это белое шелковое свадебное платье.

– Хотя иногда нет мира без войны, – сказала Лили.

– Мне не хочется так думать, – ответила Раиса. – Почему в мире не может быть одной любви?

– Да, это было бы чудесно…

– Почему Бог не мог создать мир таким? Он же Бог! Он все может!

– На этот вопрос много ответов, – сказала Лили. – Но мне нравится, что сказал Толстой… Постойте, где это? Я загнула страницу…

– Нельзя загибать страницы! Это книга Келлеров! Я же тебе говорила!!! – возмутилась Лия.

– Прости, я обязательно все разглажу…

– Это не одно и то же!

– Так что же за цитата? – вмешалась Раиса, чтобы разрядить обстановку.

– Вот: «Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости». Толстой написал именно так, и мне это очень понравилось. Насколько я могу понять, я знаю только то, что ничего не знаю.

– Слишком сложно для меня, – сказала Лили.

– Папа говорит, что мы подобны муравью на листе, раздумывающему, почему на поверхности есть какие-то неровности, которые нужно преодолевать, – добавила Хана.

– Мне это нравится, – кивнула Лили. – Вы знали, что на небе миллионы звезд, и все они больше нашей Земли? В сравнении с ними, мы меньше муравьев!

Я этого не знала. Но главным для меня все равно оставалась любовь Наташи, и скатерть в моих глазах превращалась в великолепное свадебное платье.

Глава 17

Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо?

Разве мертвые встанут и будут славить Тебя?

Или во гробе будет возвещаема милость Твоя,

и истина Твоя – в месте тления?

Разве во мраке познают чудеса Твои,

и в земле забвения – правду Твою?

Псалтирь 87:11–13

Освенцим. Июнь 1944.

Я парила в небе. На земле стояли красные туфельки, мне хотелось их надеть, но парила высоко над ними. Тянулась к ним, но как только мои босые ноги касались земли, я отталкивалась и снова парила. Поначалу мне нравилось это ощущение. Поднимала руки и махала, как птица, но потом начала злиться. Туфельки становились все меньше, а я улетала все дальше. Я полетела вниз и потянулась к туфлям большим пальцем. Палец мой коснулся туфелек, и я попыталась подцепить их, но слишком быстро вновь взмыла в высоту. Сверху видела, что вокруг ничего нет – только голая земля и красные туфли. И снова полетела вниз, но на этот раз не смогла даже дотянуться, как меня вновь подбросило в воздух, как марионетку. Я знала: стоит мне дотянуться до туфель, и тогда смогу в них стоять на земле. Я постепенно приближалась, но тело мое выкинуло кульбит, и, прежде чем я сумела дотянуться до туфель, снова оказалась высоко над землей.

Слезы потекли из моих глаз.

– Не плачь, – сказал кто-то рядом со мной.

Я открыла глаза и поняла, что не одна. Чем выше я взлетала, тем больше людей было вокруг. На минуту забыла о туфлях, глядя на тысячи девушек, которые летали надо мной. Одна из них наклонилась и протянула мне руку.

– Не плачь, – сказала она. – Летим с нами. Все будет хорошо.

Я вгляделась в лица девушек. Улетая вверх, они улыбались, они казались счастливыми. Меня охватило поразительное чувство покоя. А потом посмотрела вниз. Туфельки превратились в крохотную красную точку в бесконечности. Они одиноко стояли на голой земле. Чувство счастья переросло в панику. Туфли! Я должна вернуться к туфлям, усилием воли, одним рывком нырнула вниз, к туфлям. На полпути я обернулась к девушке, она все еще улыбалась, но из глаз ее текли слезы. Крупные слезы, каждая подобна реке. Они, подобно волнам, омыли мое лицо. Но я все равно продолжала лететь вниз и тянуться. И я дотянулась до туфель и схватила их.

Я проснулась. Что-то снова капало мне на лицо. Блокальтесте Эйди свистела в свисток. В бараке было темно. Стояла ужасная вонь. Мне показалось, что кирпичные стены сходятся и вот-вот меня раздавят. Девушки на моей полке все еще подтягивали колени к подбородкам – они спали так каждую ночь, чтобы оставалось место для меня. От голода у меня кружилась голова. Я медленно поднялась и увидела, как Эйди грубо вытаскивает девушек с нар.

– Все на поверку! – орала она.

Мы соскакивали с полок, выстраиваясь в очередь за кофе. Я стояла с Лией и Бейлу. Стриженные наголо, истощенные девушки теснили нас. Вокруг меня оказалось множество женщин в грязных платьях, они толкались и теснились. Мы были подобны муравьям на крошке хлеба – каждый старался оттеснить другого. Стены темницы еще сблизились, и я почувствовала, что задыхаюсь.

– Лия, когда я выйду отсюда, то сразу поеду в горы, чтобы вокруг меня не было ни единого человека, – сказала я.

Мысленно я увидела маленький домик на вершине горы среди пустоты и свежести.

Лия не ответила. Я сделала глоток кофе и передала миску ей. Она глотнула, передала миску Бейлу, а та отдала ее Ханке.

– Шнель!!! Шнель!!!

В барак вошли эсэсовки и принялись гнать нас на плац. Мы выстроились шеренгами, как солдаты. Охранницы с холодными, непроницаемыми лицами ходили вокруг. Мы были их пленницами. Они периодически вытаскивали кого-то из девушек и с хохотом отправляли ее в сторону.

– Ты знаешь, куда ее! – крикнула одна эсэсовка.

Другая расхохоталась и толкнула девушку так, что она упала. Я вся сжалась. Весь пот на мне мгновенно высох. Я не чувствовала ни боли в желудке, ни жжения в ступнях. Я стояла прямо, как статуя, и вообще ничего не чувствовала.

Эсэсовки пересчитали нас и снова разделили на группы.

Одна из охраннниц нависла надо мной. Голова моя еле-еле доставала ей до груди. Ноги у нее были толстые, как