Третье откровение - Макинерни Ральф

Ей даже нравились проповеди сына. Его излюбленной темой была Дева Мария; вскоре женщина объяснила, что посвятила Джея Богоматери еще до того, как он появился на свет. Но если дома юноша получал всемерную поддержку, в приходской школе ему не было никаких поблажек.

К этому времени лишь половина учителей ходили в монахинях, и распознать, кто есть кто, можно было, только заглянув в журнал. По крайней мере, монахини одевались лучше мирянок, но, с другой стороны, многим из них вскоре предстояло самим стать мирянками. В третьем классе Джей впервые упомянул о своем желании стать священником. Сестра Мадлина нахмурилась.

— Теперь все мы священники.

Конечно, Джей ее не понял. Тогда не понял. Гораздо позже он узнал о мирском духовенстве, с появлением которого духовенство обычное якобы становилось излишеством. В любом случае Джей привык советоваться с сестрой Мадлиной, хотя та, похоже, поделилась его откровениями со всеми остальными учительницами из числа монахинь, потому что те вдруг стали обращать на него особое внимание. Толстая, рыхлая сестра Глория прижимала его к груди и ерошила ему волосы.

— Лучше забудь про девочек, — хихикала она.

Джей никогда даже не смотрел на девочек. Отказ от интереса к ним был частью его призвания. Когда он объяснил это сестре Глории, та расхохоталась.

— Джей, к тому времени, как ты станешь взрослым, священникам разрешат заводить жен.

Поэтому еще до поступления в младшую семинарию Джей уже в полной мере познал последствия Второго Ватиканского собора для большинства монахинь. Спустя время казалось чудом, что это учебное заведение выжило, но, разумеется, его дни были сочтены. Джею казалось, он завербовался в команду «Титаника». Отец Шипли, ректор, — все звали его отцом Фредом или просто Фредом, причем в глаза, и ему это нравилось — объяснял семинаристам, что благодаря собору система, в которую они попали, оказалась обречена. Обучение в Ирландском доме продолжалось шесть лет, младшие четыре курса соответствовали старшей школе, а затем следовали первые два курса колледжа. Потом выпускники переходили в старшую семинарию — два года философии и четыре богословия, после чего следовало рукоположение. Но все это должно было измениться. Отец Фред сказал, что собор объявил противоестественным отрывать детей от родителей в столь раннем возрасте. Кроме того, откуда четырнадцатилетний подросток знает, чем хочет заниматься в жизни? Прямо отец Фред не говорил, но не вызывало сомнений, что он имел в виду половую зрелость. До того как сексуальное влечение проявит себя, глупо говорить об обете безбрачия, а когда это случится, нужно предоставить выбор.

— Конечно, в том случае, если мы и впредь будем жить в аскезе, — добавлял отец Фред, ухмыляясь так же, как сестра Глория.

Сам он вскоре после этого сложил с себя сан, женился и стал исполнительным директором компании, выпускающей корм для собак.

Ирландский дом действительно закрылся, Джей успел отучиться всего один год. Образование он завершал в иезуитской старшей школе, где даже не преподавали латынь. Его разочарование произвело впечатление на Хью Дормера, старшего иезуита, решившего, что Джей хочет получить классическое образование. Когда тот объяснил, что хочет стать священником, отец Дормер спросил:

— Ты давно в последний раз слушал мессу?

— Я хожу в церковь каждый день, святой отец.

— И наверное, ты заметил, что теперь ее служат на английском.

— Но ведь не обязательно.

— Сынок, мы должны принять волю собора. Отцы Церкви проголосовали за богослужение на родном языке практически единодушно.

В те дни на того, кто считал, что мессу нужно служить на латыни — или, по крайней мере, нет ничего плохого в том, чтобы служить ее на латыни, — смотрели как на раскольника, и на то были причины. Лефевр [66]со своими сторонниками покинул церковь, заявив, что та бросила их, но они не бросают церковь. В последующие годы Джея не раз подмывало присоединиться к ним, но затем он узнал про Катену и его приспешников, и это его исцелило.

После школы Джей обратился с письмами в различные религиозные ордены, но общий смысл ответов сводился к тому, что сначала он должен окончить колледж. Поэтому он поступил в колледж Святого Фомы Кампионского.

— Философия, — сказал Джей, когда наставник спросил, какой предмет он выбирает основным.

— Вам в любом случае положено четыре курса по философии. Почему бы не остановиться на другой дисциплине?

— Я останавливаюсь на философии.

— А что, если мы возьмем два основных предмета: философию и английский?

Джей согласился. И правильно сделал. По крайней мере, он подтянул английский, стал много читать, начал писать и опубликовал первые статьи в студенческих журналах. С логикой у него все было в порядке, хотя давали только символическую логику. На вопрос об Аристотеле ему ответили, что силлогистика является разделом, и второстепенным, формальной логики. После этого были гносеология, на которой он узнал, что сознание подобно повару, создающему авторские гастрономические шедевры; этика, где каждая моральная проблема сопровождалась доводами за и против и выбор решения оставался за тобой, и метафизика, что преподавал мирянин по фамилии Босуэлл, считавший, будто Витгенштейн [67]и Хайдеггер [68]оставили эту область знания не у дел. Джею удалось найти одного пожилого иезуита, согласившегося читать ему схоластику, однако тот оказался последователем Суареса, [69]ненавидевшего Фому Аквинского. И все же старик позволил Джею читать работы своего заклятого врага.

Джей семестр за семестром оказывался в почетном списке декана, с первого курса вел свою колонку в студенческой газете, а одна его статья удостоилась национальной премии, тем не менее он быстро сделался изгоем. Иезуиты называли его Торквемадой [70]и Савонаролой. [71]Джей исследовал Ratio Studiorum и в своих заметках последовательно доказывал, что иезуиты предают свои собственные традиции. Четыре курса богословия — вот все, на что можно было рассчитывать. Единственной его защитой служило то, что он читал и буквально заучивал наизусть все шестнадцать итоговых документов Второго Ватиканского собора, чтобы затем аргументированно возражать против точки зрения, которую навязывали на занятиях.

— Ты головная боль для всего колледжа, — как-то сказал ему декан. — Тебе хоть что-нибудь нравится в нашем учебном заведении?

— Да, преподобный. То, что курс длится всего четыре года.

Когда Джей представил декану свою напутственную речь, тот рассмеялся.

— Тебе ни за что не позволят произнести ее в актовый день.

Произнести обращение доверили девушке, совершеннейшей посредственности, и ее по-женски нудное послание пришлось по душе студентам, преподавателям и даже кое-кому из родителей. Джей уже обращался в религиозные ордены, и те посоветовали окончить колледж. Теперь ему предложили «пожить в реальном мире» и убедиться в том, что он хочет для себя такую судьбу. Однако пожить в так называемом реальном мире Джею пришлось из-за того, что его мать потеряла работу. Возможно, он поступил бы в аспирантуру, но срочно понадобились деньги, и он устроился в местную газету, которая владела также телевизионной станцией. Джей писал сценарии рекламных роликов, составлял выпуски новостей, делал прогнозы погоды, а затем стал заменять ведущих информационных программ. Зрителям он понравился. Писем приходило множество. Карьера на телевидении продолжалась шесть лет, до тех пор, пока мать Джея не скончалась после скоротечной болезни. Она была уверена, что умирает в нищете, однако после ее смерти выяснилось, что акции, когда-то купленные отцом Джея, все росли и росли в цене и к тому времени, как он вступил в наследство, уже стоили кругленькую сумму.

Пока учился в колледже и все последующие годы Джей ежедневно ходил в церковь. Он читал требник на латыни, которую выучил самостоятельно. Затем нашел приход, где раз в месяц служилась Тридентская месса, [72]и познакомился с пастором, который, преодолев сопротивление канцелярии, добился разрешения вести богослужение на латыни. Отец Шварц. Джей поведал ему о своем желании стать священником.