Падение - Соман Чайнани

прежние Директора школы вернутся на свои места, как было много сотен лет, и все станет как раньше. Что историю можно будет начать с чистого листа. И на этот раз сделать все правильно.

– Я за то, чтобы все стало как раньше, – кивнул Аладдин. – Когда тебе нравилось быть моей девушкой.

Кима пропустила его слова мимо ушей.

– Судя по словам Садеров, появится один новый Директор школы, – заметил Крюк. – Может быть, Капитан Пиратов прав. Это не обязательно должны быть Райан или Рафаль. Это может быть кто угодно. Даже кто-то из нас.

Он посмотрел в огонь. От жаркого пламени у него на лбу выступил пот.

– На самом деле я уже и сам хочу не просто убить Пэна или вернуть обратно свой корабль. Я хочу узнать, почему вообще отправился в это путешествие. В приключение, которое держит меня далеко от Нетландии, далеко от Блэкпула и раз за разом заставляет вернуться в эту школу. Словно я должен быть здесь…

– Словно этим Единственным можешь стать ты, – тихо проговорила Кима.

Их взгляды встретились.

– Сильно в этом сомневаюсь, – проворчал Аладдин.

Джеймс вздрогнул и собрался с мыслями.

– Нам нужна маскировка, – напомнил он. – Достаточная, чтобы нас не узнали ни Пэн, ни одноклассники – на случай, если они захотят нас выдать.

– Как? – спросил Аладдин.

– Вы наверняка знаете какую-нибудь полезную магию, – проворчал Крюк, расстегивая рубашку. Его лицо от жары залилось краской. – Вы же учились в Школе Добра и Зла, в конце концов!

– Не считая нескольких слабеньких защитных заклинаний, мы знаем только то, чему нас учил Райан для Вечера Талантов, – ответила Кима. – Ты сам там был, Джеймс. Своим заклинанием я должна была превратить никогдашников в мышей. Я его не применила, потому что наша сторона жульничала. Да и сейчас заклинание нам не поможет – оно длится лишь несколько секунд, поэтому я его и в Нетландии не применяла.

Крюк посмотрел на Аладдина:

– А ты своим заклинанием подсветил наши внутренности, как будто чучела хотел из нас сделать. Тоже бесполезно.

Аладдин поднял светящийся палец и направил его на Крюка, осветив его органы и кости сквозь кожу, словно у ожившего скелета.

– Я мог бы переместить немного твои кости и хрящи, чтобы изменить тебе внешность, ха-ха. Сказать по правде, я всегда хотел нос поменьше и волевую челюсть, как у Гефеста.

– А мне бы прибавить дюйма четыре[9] росту, – сказала Кима.

– Если в процессе мы не умрем от боли, то магическая операция, которая изменит наш облик, – на самом деле не такая и плохая идея, – проговорил Крюк.

– Мои родители всегда хотели, чтобы я стал врачом, – зевнул Аладдин.

Палец Крюка вдруг засветился ярко-оранжевым светом.

Он удивленно встряхнул пальцем, но свет становился лишь сильнее.

– Кто это делает? – спросил он, поднеся руку к огню.

А затем внутри его появилось то самое знакомое ощущение, жестокое жжение в груди…

– Она вернулась! – крикнул он… а затем по его пальцу пронесся поток жара, и из него с треском вырвался поток серого дыма. Он взорвался в воздухе и осыпал их чем-то похожим на пепел; все трое от страха бросились на землю и накрыли головы руками.

В лесу было тихо, только сова ухала где-то вдалеке.

Они медленно подняли глаза.

Аладдин и Кима смотрели друг на друга, рядом тяжело дышал Джеймс.

На какое-то мгновение показалось, что ничего не произошло.

– Это что, магия Директора школы? – удивился Аладдин. – Что она…

Он вдруг посмотрел вниз:

– Постой. Я не чувствую ног.

– Я не чувствую лица, – сказала Кима.

– Я вообще ничего не чувствую, – добавил Крюк.

Кима моргнула:

– Сила Райана просто заставила нас… оцепенеть?

Аладдин покачал головой:

– Зачем она…

Его глаза сверкнули.

Крюк расхохотался:

– Так-так, доктор Аладдин. Похоже, твои родители будут тобой гордиться.

Джеймс снял рубашку и лег на землю, выпятив щуплую грудь и положив руки вдоль туловища, словно пациент, готовый к операции.

– Мне нужны мускулы, – сказал он. – Много мускулов.

4

Прошлой ночью Мидас сидел взаперти в своей спальне, получив задание превратить солому в золото и соткать плащ для Доброго Директора, который, похоже, раскусил его – причем сразу во многих отношениях.

Во-первых, теплый блеск, который появлялся в глазах Райана всякий раз, когда тот смотрел на Мидаса, исчез, словно Добрый Директор отлично знал, что всегдашник лишь притворялся его другом и уже предал его. Во-вторых, Райан каким-то образом прознал, что Мидас тайком выбрался из спальни, а это значило, что он, наверное, даже знает, что Мидас отправился к Рафалю и попросил Злого Директора вернуть его домой.

Мидас лежал на синих шелковых подушках на своей кровати с пологом и оглядывал комнату: обои цвета яйца малиновки[10], стулья, покрашенные в бронзовый, полы из белого дерева… и пыльный коричневый стог соломы, от которого отчетливо несло конским навозом.

Он-то думал, что Рафаль на его стороне. Злой Директор говорил с ним резко, но был внимательным и искренним… но, с другой стороны, как Райан мог узнать о том, что Мидас делал прошлой ночью, если брат не рассказал ему об этом сам?

Мидас похолодел.

Они что, сговорились против него?

Оба брата решили преподать ему урок?

На самом деле вернуться домой он уже не сможет и эта школа навсегда станет его тюрьмой?

Но эти вопросы сейчас были бесполезны. Ему нужно либо найти какой-то способ к утру спрясть из этой соломы золотую нить, либо его отправят в комнату Страха – и, судя по тому, что ему рассказывали о волколаке, который заведовал этим подземельем, пытки будут невыносимыми.

Он знал, что́ за задание дал ему Райан. В Гавальдоне он читал сказку «Румпельштильцхен» – о девушке, которую король запер в башне и приказал спрясть золото из соломы. Она призвала маленького беса со странным именем, пообещала отдать ему своего первенца и только с его помощью смогла выполнить задание. Но в сказке она убила это злобное создание, чтобы спасти ребенка, – а это значило, что Мидас никак не сможет обратиться к нему за помощью. Он снова оказался в тупике.

«Солому в золото. Солому в золото. Солому в золото», – все думал он, оглядывая комнату. Как это вообще делается? Что сделала девушка, чтобы призвать Румпельштильцхена?

Она плакала и жалела себя, вспомнил Мидас.

Ну да, конечно, подумал он. Так поступают все всегдашницы, когда дела идут наперекосяк. Мидас же не верил в силу слез – даже в самых тяжелых ситуациях, вроде той, в которой он оказался сейчас: далеко от дома, в коварной школе, в плену