Александр II - А. Сахаров (редактор)

Чем дальше уходила дорога, тем становилось теплей. Я снял шинель и башлык, а солдаты, маршировавшие вслед за обозом, перекинули через плечо скатки.

Цвели сады. Горные речки стали полноводными. Путь наш пролегал по горной дороге. Солдаты продвигались осторожно. Чечня в мятеже. В аулах отношение к нам враждебное. Для местных жителей мы – неверные, гяуры. Помнят газават[56], и муллы призывают к священной войне. Говорят, Гази-Магомед, сын Шамиля, приведёт в Чечню свою конницу. Слух есть, этот Гази-Магомед имеет чин генерала и его мусульманская конница должна высадиться на Черноморском побережье.

Нашу колонну уже дважды обстреляли. Вынесутся конные чеченцы, погорячат коней, пальнут и, погрозив нагайками, ускачут.

Горы – их надёжная защита. Вот и представь себе, каково снабжение Кавказской армии при таком враждебном тыле…

У нас на Кавказе наступление идёт замедленно из-за распутицы. Турки, как мне рассказывали, первоначально сопротивления почти не оказывали. Корпус генерала Лорис-Меликова вышел на северо-восток от Карса к Визинкею и Зивину. Турецкий главнокомандующий на Кавказском фронте Ахмет-Мухтар-паша бежал из Карса в Бозгалу, намереваясь сколотить в Эрзруме новую армию.

В штабе офицеры поругивают Лорис-Меликова за его медлительность и что он не взял Эрзрум, а повернул к Ардагану. Лорис-Меликов, как утверждают, намеревается увеличить свой отряд за счёт Ахалцихского и Эриванского отрядов (в коем мне служить определено) и только после того пойти на Ахмет-Мухтара.

Главнокомандующий великий князь Михаил Николаевич замысел генерала Лорис-Меликова одобрил. Колонна генерал-лейтенанта Геймана была придана Ахалцихскому отряду, который продвинулся почти к самому Ардагану.

В деле под Ардаганом мне участвовать не довелось, но из рассказов очевидцев имею представление.

Крепость сию возводили английские инженеры. Укрепления новые, гарнизон около десяти тысяч турок при ста орудиях.

При взятии Ардагана хорошо поработали наши осадные орудия и пехота. Штурм прошёл успешно…

В самом конце мая я с трудом добрался к месту назначения. К тому времени Эриванский отряд двумя колоннами перешёл границу, взял Баязет и, отвлекая внимание Ахмет-Мухтара, через Алашкери продвинулся к монастырю Сурб-Оганесу. Тут я и догнал отряд.

Не могу закончить письмо, не сказав о командире эриванцев генерале Тергукасове, армянине, умном, с хитринкой в глазах, и талантливом стратеге. Он пользуется большой любовью у солдат, ибо о них проявляет постоянную заботу. Он чуткий и строгий командир…

В следующем письме опишу, как проходят наши баталии…»

Достав лист и чернила, Стоян тут же сел писать ответ.

Сулейман-паша срывал злость на Реуф-паше и Халюсси-паше, по чьей вине, как он считал, Старая Загора дорого обошлась турецкой армии.

Оба паши гнули спины перед сердер-экремом, а он сидел на персидском ковре, обложенный подушками, и слушал Вессель-пашу, своего любимца, чьи таборы приблизили победу. Вессель-паша говорил о больших потерях. Сулейман-паша хмурился. Две тысячи за один город! И это из тех таборов, что делили с ним походную жизнь в Черногории!

Но что такое? Нет, Сулейман не ошибся, Вессель-паша назвал цифру погибших черкесов. Сулейман-паша сердито оборвал:

– Меня не интересует, сколько русские пули отправили в потусторонний мир бродяг без отечества. Черкесы для меня – навоз из конюшен великого султана.

– Но, досточтимый сердер-экрем, черкесы гибли не только от картечи русских пушек, но и от пуль болгарских собак. Сегодня дружинники генерала Столетова впервые сражались с нами, и милостью аллаха триста из них мертвецы. Твои аскеры, сердер-экрем, отрубили им руки и свалили в кучу на съедение трупным червям и хищникам.

– Смерти достоин даже тот, кто бросит косой взгляд на османа. За вину поднявших на нас руку мы предадим лютой казни их детей, жён и матерей. Твоим таборам, мой любезный Вассель-паша, я отдаю всех болгар, а трупы устелят мостовую, чтобы копыта моего коня дробили их кости. Они получат новый Батак[57].

– О, досточтимый сердер-экрем, ты доставил аскерам воистину праздник, он усладит их душу. Они вырежут неверных во славу аллаха.

Читатель, если тебе доведётся побывать в Забалканье, низко поклонись Старой Загоре. Всё произросшее на её земле впитало кровь десяти тысяч болгарских мучеников, зарезанных турками в первые дни августа 1877 года.

Император и самодержец всея Руси для интимных бесед избирал кого-нибудь из свитских генералов. Благо, они подчёркнуто внимательны.

С приездом на Главную квартиру канцлера Горчакова Александр II, получивший сведения об отходе Передового отряда из Забалканья, нечаянно встретил Горчакова на прогулке.

– Ох, Александр Михайлович, Александр Михайлович, нелёгкая ноша – венец царский. Я прекрасно осведомлён о бедственном положении крестьян, убедился собственными глазами, когда проехал по России до самого Тобольска, потому и подписал указ о крестьянской реформе… Однако вам ли не знать, о чём шепчутся в салонах мои недоброжелатели? Их злые языки утверждают, будто мой державный дядя тайно отрёкся от трона в пользу моего покойного родителя Николая Павловича, а сам в мир подался. А отчего бы? Не от сладкой жизни царской. Вот ведь и мне ношу трудную нести. Нет покоя. Знали бы бомбометатели, которые на государей руку поднимают, как горька власть. – Александр поёжился, вспомнив покушение на него десятилетней давности. Оно и поныне страшило его… Воспользовавшись первым тёплым апрельским днём, Александр в сопровождении племянницы принцессы Марии Баденской и племянника принца Николая Лейхтенбергского после прогулки в Летнем саду садился в коляску, когда неизвестный из толпы выстрелил в него из пистолета… Покушавшимся оказался исключённый из Московского университета студент Каракозов, член тайного кружка, замыслившего посредством убийства царя совершить государственный переворот… Александр велел применить к заговорщикам самые суровые меры. Каракозова повесили на Смоленском поле в Петербурге, а других участников кружка сослали на каторгу…

Горчаков внимательно всматривался в глаза императора и думал о том, чего больше у Александра: самомнения или величия?

Царь вернул его к разговору.

– Российский народ тяготеет к бунтам. Ему, видите ли, существующий порядок не угоден. А как с ним разговаривать прикажете?..

– Ваше величество, не грех прислушаться и к голосу рейхсканцлера Бисмарка, который утверждает, что лучшее средство отвлечь народ от политики, в которой он ровным счётом ничего не смыслит, – доказать, что правительство само заботится о народных интересах.

– Вы либерал, меня же от либерализма излечили нигилисты. Покушаясь на своего государя, они подписали себе смертный приговор. Я буду искоренять их всеми способами. Разве венец царский – лёгкая ноша, Александр Михайлович?

– Помилуйте, о чём вы говорите, ваше величество? И Христос возлагал на чело своё венец терновый.

– Да-да, справедливо заметили, Спас нерукотворный. Не тернии ли война нынешняя? Вон какие она сюрпризы преподносит.

– Видит Бог, ваше величество, в своё время я хотел решить вопрос полюбовно, мирно, без баталий. На то усилий положил немало.

– Беда не ходит в одиночку, Александр Михайлович. Кампания затягивается. Проглотили горечь Плевны, недоглядели Забалканье. «Вестник Европы» пишет: Плевна сменила чрезмерную уверенность, порождённую первыми успехами, на преувеличенное разочарование.

– Мда-а! Что Британия?

– Кабинет Биконсфилда занимается словопрениями. Королева Виктория ножкой топает. Ей бы из пушек флота её величества по нам пальнуть, да некоторые лорды не желают… А Андраши ретивость выказывает, прожекты строит, как бы перерезать коммуникации в Румынии. Императору своему Францу-Иосифу уши прожужжал, однако австрийские генералы пыл его охлаждают: «Нам-де с Россией не тягаться. Даже если их турки потеснят». Лорды английские австрийцев с нами рады стравить.

– Что рейхсканцлер германский?

– Кабы Бисмарк верил в австро-венгерское оружие, он бы непременно заодно с Андраши песни пел, дабы мы впредь не мешали германцам намять бока французам, а буде возможно, и рёбра поломать… Но опасается прусский лис: ну как мы поколотим солдат усача Франца-Иосифа?!

Горчаков потирал немеющие пальцы рук. В последнее время боль обострилась. Царь сказал:

– Я благодарю Бога, что во главе российской дипломатии стоите вы, князь.

– Ваше величество, мне на покой скоро.

– Нет уж, позвольте, Александр Михайлович, развяжем гордиев узел, потом подумаем.

За первыми громкими победами, когда казалось, что уже ничто не может предвещать ненастье, явилась горечь неудач. Тревожные вести о положении Западного и Передового отрядов.