Записки санитара морга - Артемий Ульянов

– Ну, рассказывай, – напомнил я Бумажкину. – Куда меня заслать собираешься?

– Смотри, дело такое, – поднял на меня глаза Вова. – В Лианозово на квартире дедулька, которого в какие-то горы повезут. Так что заказчику нужна месячная бальзамировка и справка на нее. Бланк «Мосритуала» я тебе дам. Правда, они его зачем-то одели – придется раздевать. Бальзамировка, дефектовка, одевание, маску и в ящик положить. Мои друзья для каких-то своих знакомых попросили.

– А что с бритьем?

– Брить не надо. А, вот еще что. Если скажут на пайку с ними съездить – поезжай.

– Без проблем… Вот только зачем я им на пайке?

– Говорят, у них мужиков маловато. А ящик-то цинковый, тяжелый. Да и мужик вроде габаритный. Люди там нормальные, привезут, отвезут, заплатят хорошо. Один из них уже к нам едет, за тобой. Рюкзак в кладовке, только раствор проверь.

– Все сделаем в лучшем виде, – пообещал я Вовке и пошел наводить инспекцию в рюкзаке с набором для бальзамации. Проверив инструмент, взял с собой заготовку для бальзамировочного раствора, которую осталось лишь развести водой уже там, на месте. Через пять минут был готов, но заказчик еще не появился.

Устроившись на диванчике в «двенашке», я включил телик и принялся ждать. Через пару минут компанию мне составил Плохотнюк, закончивший свои выдачи. Он был в пасмурном настроении и так молчаливо и сосредоточенно заваривал свой вонючий чай, словно снаряжал фугас.

– Ты, Борька, чего в таком миноре сегодня? – поинтересовался я на правах приятеля и коллеги.

– Да вот жизнь свою менять собрался, – мрачно ответил Плохиш, выдержав тяжелую паузу.

– На что менять? Да брось ты, лучше себе оставь. Чего случилось-то?

– Да, Верка… кровь пьет, – тяжело вздохнул Борян, шумно отхлебнув чай с запахом вишневого дезодоранта.

– Как вампир?

– Да не, как лошадь – ведрами. И ведь исключительно мою предпочитает.

– А чью же? Ты ж на ней жениться собирался. Чью ж ей еще пить-то? – сказал я.

– Э, нет, не скажи, Тёмыч… У нее большая семья – папа, мама, брат, сестра, даже бабушка есть. Нет бы там поживиться! Ни хрена! Она перед ними эталон сестры и дочери из себя ломает. Наша Верочка, говорят, просто ангел. Как тебе, Боря, охрененно повезло! А Боря, только и знай себе, сдает, как почетный донор, – смешно негодовал Плохотнюк.

– Прям все так плохо? Может, ей внимания не хватает?

– Тёмыч, гад, и ты туда же?! Мозгов ей не хватает, а не внимания. Верочке то, Верочке это! А потом и то, и это сразу! А чего в итоге? – не выдержав эмоционального порыва, Плохиш рывком вскочил с кресла, перед этим бережно поставив на стол вонючую вишневую кружку.

– И чего в итоге? – живо поинтересовался я.

– Ладно, вот тебе свежий пример, еще жабрами дышит. Пришел с работы, сижу дома. Даже посуду помыл, на кой-то хрен… Жду ее из института. Звонок. Открываю дверь… Братуха, я тебе клянусь, как ее увидел – постарел недели на две. Стоит зареванная, тушь, слезы, сопли. Я все беды мира представил. Убили, изнасиловали, бабушка сковырнулась, брат в ментовке, колготки итальянские порвала… Все перебрал.

– И что было-то, Борь?

– Ага, интересно? А ты мое состояние представь! Я ее кое-как успокоил, на диван посадил. И она вибрирующим голосом заявляет: Борис, нам надо с тобой поговорить. И пауза, как по Станиславскому. Я думаю, если она мне сейчас скажет, что уходит к какому-нибудь там… Думаю, прям сразу с балкона ее выкину, водки вмажу и пойду сдаваться. Она опять: Борис, ты только не ври мне. Сижу спокойно, седину приглаживаю, жду конца света. Я ей: врать не буду, давай поговорим уже скорее, пока меня кондратий не обнял. Она еще носом чуток посопливела и задвигает вот такую тему, да еще дрожащим голосом, – Плохиш схватил со стола чашку и сделал пару глотков. – Ты, говорит, Боря, когда в морг на работу устроился, стал мне очень часто розы дарить. Нормальное начало? И опять пауза. Я вообще потерялся, Тёмыч! Думаю, куда она после этого выкружит?!

– Да куда угодно может, она же дама все-таки, – заметил я, с трудом сдерживая смех.

– Вот хрен ты угадаешь! Есть варианты какие-нибудь? Ну? – требовал Плохотнюк.

– Есть такая бабская примета… Если цветы дарит, значит – налево гуляет. По-моему, только это подходит.

– Да?! Только этот? А вот те хрен, дядя, не угадал! – торжествующе рассмеялся Борян и хлопнул себя по ляжке. Со стороны можно было подумать, что он гордится Вериной изобретательностью. – Так вот… Говорит, часто розы дарить стал. А у нее в институте подружка есть, Ритка, у которой вся семья врачами напичкана – мама, папа, тетя… И Верочка мне и заявляет. Мне Рита, мол, сказала, если санитар морга розы дарит, то все понятно… – Борян замолчал, испытующе глядя на меня. – Все понятно, он эти розы из венков выдергивает!

– Да, Борь, финал трагичный, – согласился я сквозь смех. – И что ты ответил?

– Да я слова все позабывал. Честно… Сижу, как дебил… Думаю, может, я сплю? А Верка на меня смотрит и так несмело, правда, но спрашивает… Боря, это же не так? И опять вот это «ты только не ври мне».

– Ну, и к чему пришли-то?

– К чему? Да я слова потом вспомнил… сказал их все… Так что розы, Тёмыч, идут теперь на хер. Буду ей сразу венки дарить.

– Ленту в «Мосритуале» закажи, от любящего Плохотнюка.

– Кстати, идея… Не, я решил серьезно.

– Уходить будешь?

– Не, я ей отомщу, правда. В подъезде глаза луком натру, приду зареванный и тоже какую-нибудь херню отморожу.

– Плохиш, да вы там весело живете, прекрати жаловаться!

– Временами, Тёмыч, веселуха крайне сомнительная, ей-богу.

Нашу дискуссию о вопросах психологии семейных отношений нарушила санитарка Катя, спустившаяся к нам со второго этажа, из мира высшего образования, пальм и микроскопов. Она внесла себя в «двенашку» чуть неуклюжей тяжелой походкой.

– Привет! – сказала она в своем фирменном стиле. Голос взрослой усталой женщины, интонации – пятилетнего ребенка.

Мы сказали «привет, Катюша» почти хором.

– Слушайте, мальчишки… Вы представляете, какая новость? Люсечка родила! Вы не знаете?

– Это не я, – тут же нашелся Борян.

– Отец ребенка в курсе? – стало мне интересно.

– Ну, вам только б ржать… А мы так все переживали…

– Кать, прости, – попытался я разделить ее радость, – но я Люсю не знаю.

– Не знаешь??! – изумилась Катька. – Люська из пищеблока, ты что?

– Ну, ты, Тёмыч, вообще, не в теме, – комично перешел на сторону Кати Борян. – Люсю из пищеблока каждый знает, вот она потому и рожает.

– Мальчик? Девочка? – задал я классический вопрос.

– Ой, все есть! – с гордостью ответила Катя.

– Вот повезло кому-то… Так на пищеблоке отметиться! – хохотнул Борян. – Сразу двоих, комплект! Крутая Люсечка.

– А че это двоих-то? Семь! Четыре мальчика, три девочки.

– Ну ясно, Тёмыч! Люсечка – это собака, – пояснил Плохотнюк. И добавил: – Но все равно, дети – не мои.

– Сам ты собака, Боря! Люсечка – это киска. Она сейчас малышей кормит, конечно. Они же крошечные… Но мы уже скоро начнем котятам хозяев искать… – радостно лепетала Катька. – Если хотите… Боря, возьми, будете с Верочкой его нянчить, заботиться! – щебетала Катька.

– Эх, Катька, обо мне бы кто позаботился! – отмахнулся от предложения Плохиш.

– Тёмыч! Приехали они, – услышал голос Бумажкина. Взяв рюкзак, сказал, что к пяти буду по-любому.

По пути в коридоре мне встретилась Тома. Она стояла, прислонившись к дверному проему зоны выдачи. Зная, чего она хочет, я вынул из кармана джинсов помятую пачку курева, на ходу протягивая ей ароматную отраву. Угостив Тому сигаретой, я щелкнул ключом и покинул отделение, на ходу смакуя бесценную возможность переступить порог своими ногами.

На крыльце отделения стоял низкорослый пузатый мужик, дорого одетый, в остроносых туфлях с декоративными вставками, с большим носом, который был сломан, наверное, раз десять. Волосы на голове у него были короче, чем на лице, хотя лысым он не был. Стоя полубоком ко мне, он курил. А, да… Он был кавказцем. Рафинированным. С одной стороны, он выглядел комично, но при этом сразу было понятно, что говорить ему об этом опасно – может откусить голову. В первые секунды очень хотелось включить заднюю. Но подвести Вовку я не мог.

– Здравствуйте, – сказал я. Мужик развернулся, выкинул сигарету. Сделав шаг вперед, протянул мне руку.

– Здравствуйте. Вы Артем, да? – сказал он с каким-то странным акцентом, который не резал ухо. И улыбнулся, моментально преобразившись. От опасной суровости не осталось и следа, будто улыбка растопила ее, сделав его лицо смешновато-добрым, с мультипликационным оттенком.

– Да, это я.

– Очень приятно, дорогой! А меня – Азамат. Едем?

– Да, конечно.

Мы пошли к воротам, за которыми я только сейчас разглядел кузов 124-го купе, как позже выяснилось, пятилитровый.

– Артём, это значит Тёма. А меня как только не зовут. Выбирай: Аза, Азам, Зама. Ну, и Азамат тоже, но это полное имя. Это мама когда ругает, только Азамат называет.