Схватка (СИ) - Шепельский Евгений Александрович

Камни, доски, вязкая грязь, ни единого деревца. Прохожих на улочках мало, зато в спины давит уже не один десяток глаз. Но не хочу оборачиваться. Сделать так — выказать страх. Идем мимо ветхих домов, у дверей которых сидят разнообразные оборванцы, нищие, старики с изможденными лицами… Тут ютятся обездоленные, обозленные на жизнь люди… Те, кого вытолкнули сытые кварталы наверху. Везде, в самых преуспевающих странах мира, даже на Земле, даже в самых развитых странах есть такие кварталы и такие люди… Зазеркалье, изнанка, куда не суются деловые и успешные, куда и я не совался и никогда бы не сунулся, если бы не обстоятельства.

И хоть бы один стражник завалящий попался нам по пути. Не-ет, стражники сюда не заглядывали — смысл? Тут нельзя получить мзду со шлюх или торговцев, а, напротив, риски расстаться с собственной головой необычайно велики.

Наш провожатый кинул в рот что-то и принялся мерно работать челюстями, это было видно даже со спины, по тому, как заходили его хрящеватые, не вполне человеческие уши. Встречный ветер донес струйку запаха. Чудо. Местная дурь, которой меня пытались накормить в первый же день моего вселения. Здравствуйте, брат Аммосий и брат Сеговий, давно не виделись! Ох, и примусь я за вас, производители дури, и мало вам не покажется, дайте мне только выжить и расправить крылья!

Проходим мимо какого-то заведения… Вижу толстые, освещенные изнутри желтым стекла с крестовинами свинцовых переплетов. К одному такому стеклу прилепилась искаженная увеличением рожа, совершенно нечеловеческая, и, выпучив глаза, провожает таким взглядом, словно нас ведут по меньшей мере на плаху. По-моему, это пожилой хогг… А пространство вокруг — замершее, мертвое перед грозой, перед смертоубийством архканцлера. Господи, может, тут, в этом мертвом пространстве, где время как бы застыло, и парочка эльфов сохранилась? Тех, что покинули Леса до момента всеобщего заражения? Я бы порасспросил их, как мне выполнить задание, полученное из уст чудовищного младенца, сотканного из червезмей эльфийской тоски, как уничтожить Леса Костей, которые не поддаются корчеванию и огню.

Доспех под курткой жал, я потел под ним, словно облачился в воздухонепроницаемый латекс. Атли прочувствовала мое состояние — некоторые женщины, настоящие, не гламурные эгоистки, обладают этим талантом — чувствовать мужчину, — стиснула мою руку.

Мы ступили в район порта, мощенный вытертыми от времени каменными плитами. Тучи нависли, молнии освещали далеко впереди скопище мертвых кораблей с обломанными мачтами, на которых болтались заостренные космы парусов. А прямо перед нами…

Ругательство замерло у меня на губах.

Это было что-то очень старое… И огромное… И водилось оно в море Оргумин, наверное, тысячелетия назад, а потом издохло, было выброшено на берег, и зверски воняло, пока с костей не срезали мясо, не выварили кости и не привезли в Норатор.

Примерно так посредине площади старого порта — широкой, окруженной по периметру покосившимся хибарами с мутными глазками окон, — вытянулся на кирпичном постаменте желтушно-коричневый с моховой прозеленью по выпуклому хребту скелет. Вытянулся он метров на двадцать, хитро скрепленный ржавыми болтами, с железными костылями, что держали многотонный костяк изнутри. Раздутая грудная клетка, отсутствующая шея, плоская голова с широченной зубастой челюстью на железной распорке… Маленькие провалы, из которых когда-то недобро смотрели глаза. Существо напоминало кита-косатку, но только снабженного гипертрофированной пастью. Некий суперхищник, тупиковая ветвь местной эволюции…

— Горк, — сказала Атли шепотом, в котором ощущался первобытный страх. — Древний. Охотились в море Оргумин, а затем все умерли враз, как эльфы… Но намного раньше эльфов. Они плавали в море брюхом кверху и воняли. А некоторых выкинуло на берег… Говорят, это горки принесли черный мор на землю… Те, кто ел падаль горка, заболели черным мором… Так говорят… А статуе изредка, бывает, поклоняются моряки…

Древние, как у Лавкрафта… А потомки горка, очевидно, рыболюди… Угу, угу… Сдирают с людей кожу и надевают на себя, и ведут себя как люди, ха-ха-ха… Ну нет в этом мире чудовищ, просто нет. Тут все как на Земле, но чуточку хуже, потому что люди здесь не боятся проявлять звериную жестокость, а принципов гуманизма, человеколюбия не существует, местные философы их просто еще не изобрели.

Придется стать просветителем. Не то чтобы хочется, но элементарные принципы гуманизма необходимы для развития здорового общества.

На карте Шутейника этот самый скелет был обозначен как «Памятничек махонький с жральнями и танцевальнями «Гоп-ля-ля!». Ушастый сквернавец проявил свое чувство юмора… Знал, какое впечатление произведет на крейна скелет…

— Неужели кто-то отважился есть падаль? — спросил я тихо, чтобы голос мой не был услышан нашим провожатым.

Атли бросила на меня взгляд из-под шляпы:

— Волк… сразу видно, тебе не приходилось голодать! Лучше есть падаль, чем людей, верно? Санкструм знавал разные времена… Все страны знали плохие времена.

Я кивнул и выругался про себя. Дурень. Дитя сытого, пресыщенного века, когда в магазине — двадцать видов одних только сыров, были бы деньги, и это не говоря уже про колбасу, ветчину, сосиски, стейки из аргентинской говядины, да не абы какой, а откормленной строго на кукурузе или пшенице…

Я позволил себе оглянуться — быстро, мельком. Около двадцати молчаливых теней, рассыпавшись неровным полукругом, следовали за нами на почтительном расстоянии, будто волчья стая. Я не различил лиц в сумерках, только силуэты. Увидел и гнусного карлика, что ковылял в стороне от основной группы загонщиков — уж этого ушастого мерзавца я легко опознал по костылю.

Постамент был окружен ларьками-закусочными. Пахло вареной требухой, кислым пивом, тускло коптили сальные фонари. Люди в моряцких отрепьях сидели у ларьков на опрокинутых бочонках. Тренькала, немилосердно фальшивя, лютня. Несколько пар выделывали пьяные кренделя. Атмосфера нищеты и безысходности плотно въелась в эти ларьки, в грязные лица, в сам воздух, в мерзкую воняющую жратву. Дюжина плечистых матросов в черных шапочках заняла места у крайнего ларька, хлебала пиво из деревянных протекающих кружек. Рожи у матросов были одна другой страшней: язвы, прыщи, фингалы — все там было; каждая рожа была как глобус с подробными рисунками гор, морей, пустынь и впадин. Не приведи Небо встретить таких в темном переулке! Впрочем, а какие еще люди могли тут ошиваться?

— Пиявки под пиво! Жареные с гусиной кровью! — орал какой-то зазывала. — Вкусно! Смачно! Пальчики оближешь!

За пиявками тут далеко не нужно ходить, не дефицит здесь пиявки, ибо мертвые корабли стоят в болотистой низменности, где пиявки образуются сами собой…

— Пиво наилучшее! Из-за моря, из Адоры, контрабанда как есть! — кричал другой зазывала и весело гоготал, как видно, рекламировать контрабанду здесь считалось хорошим тоном.

— А к пиву похлебка с требухой! Ух и хороша!

Молнии сверкали над Оргумином. Если в ближайшие полчаса не пойдет ливень и не начнется шторм — у нас с Атли есть шанс на спасение.

«Пескари» слева, да, вон россыпь янтарных огоньков в два этажа, метров пятьсот отсюда. Но провожатый увлек нас вправо, мы обогнули Древнего и направились к громадам мертвых кораблей неподалеку. «Кораблики с дырками трухлявые» — так обозначил их Шутейник на карте. Нет, там тоже светились огоньки, но было их немного. Там была своя жизнь, по-крысиному тихая, незаметная.

Плиты старого порта были покрыты мусором, в лужах виднелись рыбьи кости, они щелкали и хрустели под ногами. Несмотря на ветер с моря, воздух казался густым, почти ватным.

Страдалец вел нас к громадам мертвых кораблей, что привалились боками к молам старого порта. Вечно на приколе, утонувшие в болотной грязи, в уборе из осоки… Еще дальше справа корабли лежали вповалку на илистой длинной отмели, там же на отмели горели костры, слышалась негромкая музыка. Если нас поведут туда — это будет плохо. Мне желательно — чтобы корабль был поближе к морю… Ну, или хотя бы находился рядом с площадью…